Разумеется, сила, влияние и численность этих объединений были различны, но признаки — повсюду одинаковы. Везде многоступенчатая система посвящений, построенная на самом гнусном обмане, предательстве и запугивании, в центре же этих кругов — либо зияющая мертвая пустота, либо безумец, либо черное колдовство, что было самым страшным. Везде невеликое число «посвященных» издевалось как могло над большинством поклонников. И почти везде существовали некие «таинства», которые на деле были словесным прикрытием для самого разнузданного разврата. И здесь, в подземных глубинах Люций, столкнулся с тем же, но на сей раз его испугало неизвестное могущество властителей. Оно могло быть опасным не только для девяти десятых простых жителей этого убежища, не только для окрестных селении и Фрогхамока — здесь гнездилась угроза благополучию Аквилонии.

Никто бы не стал утверждать, будто Люций был горячим патриотом королевства или неукоснительным последователем Митры, но все виденное было противно его природе, убеждениям и просто страшило. Весьма возможно, что основатели этого поселения и вправду были великими волшебниками и учеными, преследовавшими исключительно благие цели, но за тысячелетие многое могло измениться. Оставалось только разузнать, в чем состояла истинная мощь подземелий...

— К сожалению, дальнейшие строки этой сказки кратки и бедны сведениями,— огорченно вздохнул Септимий. — Причина, подозреваю, в том, что составители списка, да и оригинала, были мало сведущи в предании, философии и науках и не сумели достойно описать то, что происходило в пещерах. Известно, что Люций видел и подземные посевы, и пажити, ему дозволено было ознакомиться с хранилищем свитков, доступных непосвященным,— оно было огромно и содержало бесценные знания. Видел он и множество приспособлений, назначение коих не смог уразуметь. Лицезрел он и прекрасных женщин, которые действительно были здесь в числе гораздо большем, нежели мужчины, и не верилось, что девы эти — лишь потомки тех первых семисот семидесяти семи девственниц. Дракон, очевидно, продолжал приносить туда девушек.

Видел он и пещеру грифонов. На четыреста локтей раскинулась она, и вдоль с обеих сторон тянулись два ряда возвышавшихся на три человеческих роста изваяний. Это были звери с телами пещерного льва и головами орла, с огромными клювами и когтистыми лапами. Для убедительности Служитель выпустил нескольких голубей, и несчастные птицы устремились вперед, к сиявшему сквозь далекий узкий выход свету горных снегов. Едва достигли они первой пары чудищ, как ударили синие молнии, и голуби один за другим замертво упали на пол пещеры. «То же было и с тем, кто пытался бежать этим коридором,— заметил Служитель, и его зеленый драгоценный камень зловеще сверкнул. — Вот его останки», — указал он рукой, в которой держал свиток. У ног правого грифона из четвертой пары — и как человеку удалось проскочить столь далеко? — белел скелет. Присмотревшись, Люций понял, что скелет был женским.

Трудно поверить в это,— воскликнул Септимий,— но Люцию удался побег! И бежал он через ту самую галерею с грифонами! Поскольку как непосвященный спал он по-прежнему в пещерке рядом с залом дракона, у него имелась возможность следить за тем, готовится ли змей к походу наружу или мирно спит. Больше ему все равно нечем было занять свое время. Питался дракон овцами, чаще всего теми, что добывал во внешнем мире. Служители кормили ящера мало, и Люций плохо понимал, зачем дракон служит им. Вероятно, он просто нашел спокойное убежище, где до него не могли добраться надоедливые странствующие рыцари — любители приключений и драконьего золота, или же над ним висело заклятие...

В одну из ночей — ночь, разумеется, была наверху — дракон вновь собрался на охоту. Люций, воспользовавшись кратковременным отсутствием служителей, подобрался к твари и, сознавая, что иначе он все равно погибнет здесь, рискнул. Схватившись одной рукой за драконий гребень, а другой за крыло, вскарабкался он на спину ящера и прижался плотно к его спине, держась за костистый гребень чудища. Дракон, к счастью, не проявил ни малейшего неудовольствия. Видимо, за долгие столетия аквилонец оказался первым, кто придумал такой отчаянный способ выбраться из подземелий, и дракон не получал приказа убивать или выдавать того, кому взбредет в голову попутешествовать на его спине, каждый миг рискуя сорваться с огромной высоты и разбиться вдребезги.

Пришедшие тут же служители во тьме не заметили притаившегося человека. Воины не сопровождали их. После совершения каких-то пассов руками и движений свечой вперед выступил один, имевший восьмую ступень посвящения. Он заговорил на том же языке, на каком поначалу обратились к Люцию стражи ворот — они, к слову, исполняли тогда ритуал освещения входа, призванный привечать пришедших. Дракон, до этого равнодушно лежавший, по обыкновению полузакрыв глаза, немедленно поднял голову и изогнул шею. Глаза змея раскрылись, в них загорелся тот самый яростный огонь, что видел Люций во время схватки. Едва жрец закончил, глухой могучий рев огласил подземелье. Служители едва успели отскочить в сторону: дракон, оттолкнувшись лишь легонько лапами, ни сделав ни малейшего движения крыльями, мягко и плавно поднялся на полтора локтя и бесшумно, постепенно ускоряя полет, заскользил к выходу.

Усидеть на спине дракона оказалось не сложнее, чем в седле послушной лошади. Сначала медленно, потом быстрее и быстрее потянулись назад коридоры, залы, гроты, туннели. И вот, поднявшись по длинной наклонной шахте, змей вынес Люция в галерею с грифонами, ничуть не замедлив движения. Проход между двумя рядами чудищ стремительно приближался. Человек, вцепившись мертвой хваткой в драконий гребень — не оттого, что боялся сорваться, а от сковавшего его напряжения и мучительного ожидания,— приготовился к тому, что сейчас рухнет, испепеленный и безжизненный, рядом со скелетом той неизвестной, что когда-то предпочла быструю смерть заточению. Он уповал лишь на чудо, на древнюю магию ушедшего народа, что хранила от сокрушительного времени холодную плоть крылатого змея.

И чудо случилось. Открыв зажмуренные глаза, он подставил лицо свежему ветру, который врывался в устье пещеры. Но бокам мелькали свирепые головы грифонов с хищными клювами, царапали гранит их длинные медные когти, холодной яростью горели птичьи, но в то же время какой-то змеиной мудрости преисполненные глаза. Горели, потому что не могли убить того, кого им надлежало убить, и того, кто обманул их.

Осталась позади последняя пара чудищ — самых огромных и злобных,— и вот, едва не задев гигантские ледяные наросты, образовавшиеся на своде, Люций верхом на драконе вылетел на свободу. Впервые за несколько дней — он и сам не знал, за сколько, утратив в вечном красноватом факельном и белом колдовском свете пещеры всякое ощущение времени,— увидел он солнце, вернее, уже только последние лучи его.

Тонкая линия серых облаков протянулась над белыми зубьями вершин, а над ней в розовом небе погружался за горизонт расплавленный желтый диск. Люций оглянулся назад. Черный зев пещеры был уже далеко. Гора, в недра которой он уходил, угольно-черным конусом уходила ввысь. На востоке ночь уже затопила небо, и очертания скал терялись в ее черноте, а из межгорных провалов медленно изливалась холодная мгла, и горная страна исчезала в ней. Но путь дракона лежал к западу, и Люций на черном чудовище, которое бесшумно планировало, распластав кожаные гигантские крылья, понесся прямо в золотую вечернюю зарю.

Поначалу в вышине было очень холодно, и аквилонец пожалел, что не прихватил с собой хоть одно из шерстяных одеял, под которыми спал. Однако дракон быстро шел вниз, будто по ступеням гигантской лестницы, скользя над огромными уступами камня. Вот показались впереди и холмы, вершины которых тускло освещали последние лучи заходящего светила. Люций смотрел вниз без всякого страха. Дракон чувствовал себя в зыбком воздухе так свободно и уверенно, как не чувствует себя и трезвый человек на твердой земле. Полет его был столь ровным, что Люций точно в колеснице ехал по гладким мраморным плитам.