В центре юрты стоит низенький столик с большим дымящимся блюдом бешбармака. Ибраев рассаживает гостей на подушки, разбросанные на кошме вокруг стола. Меня усаживают на самое почетное место юрты напротив входа. За моей спиной – железная буржуйка, труба от которой уходит в шанырак – круглое отверстие в центре купола.

Бешбармак – знаменитое блюдо казахов. Готовят его лишь в торжественных случаях. На подносе – горой куски мяса молодого барашка в окружении белых лоскутов теста. Тесто по вкусу вроде лапши, но нарезано не соломкой, а квадратами величиной с ладонь.

Тезэке разливает кумыс по большим пиалам-кясушкам, которые гости протягивают к нему. Кумыс, сброженное кобылье молоко, кислит, как лимонный сок, и щиплет язык, как нарзан. «Как странно, – думал я, – почему православным было запрещено его пить? А если и пили, то по необходимости. А после каялись, и священники накладывали на согрешивших епитимью... Правда, лечились чахоточные кумысом. Из Питера, из Москвы в Башкирию ездили...»

– Ну как? – выводит меня из задумчивости Касым Аппасович. – Ваши впечатления о кумысе?

– Очень вкусно. И пахнет дымком.

– Это наше вино, – улыбается Коныс. – В голову бьет капитально...

– Посуду, в которой готовят кумыс, окуривают можжевеловым дымом, – поясняет Нелли Викторовна. – Знатоки говорят, что настоящий кумыс отличается тем, что в крупинках жира должны быть черненькие точечки. Видите? Вон они... От копчения.

Мне, как почетному гостю, подают на тарелке баранью голову. Я смущен, потому что не знаю, как ее надо есть.

– Вы можете передать ее более старшему аксакалу, – тихо советует Нелли Викторовна.

– Касым Аппасович! Помогите. Что мне с этой головой делать?

Все вокруг улыбаются, юрта слегка плывет перед глазами от усталости и кумыса... А Таукенов берет внушительный охотничий нож, ловко вставляет его в шов черепушки барана, и, повернув, раскалывает ее, как орех.

– Ибн-Сина говорил, что если мужчина хочет быть до преклонного возраста мужчиной, он должен мозги есть, – приговаривает он при этом. – Правда, написано – птичьи мозги. Ибн-Сина таджик был, перс. А у нас, казахов, всегда почетному гостю голову подают. Разве это не перекликается? – И Таукенов каждому за столом раздает по кусочку мозга.

– Ешьте! – обращается он ко мне. – Это черный баран, самый вкусный. Он в степи сорок трав щипал. Какие богатства есть в Ерейментаусских степях, они лежат перед вами. Поэтому если хотите омолодить кровь, ешьте!

– Анекдот знаете? – спрашивает Коныс. – Волк по количеству потребляемого за год мяса занимает второе место в мире.

– А кто первое? – спрашиваю я.

– Казах! – выпаливает, хохоча, Коныс.

– Раньше казахи в 90—100 лет ребенка имели, – рассказывает Таукенов. – А сейчас все, как... выхолощенные ходят! С дастарханом связано, с питанием. Вот казахи конину едят – почему? Холестерина ни грамма нет, сосуды чистые. Теперь, прежде чем забить коня, его гоняют до седьмого пота, потом выстойку делают, и потом только режут. Во-первых, пота нет, во-вторых, вы когда поработаете, – мышцы болят, там образуется, оказывается, какой-то фермент для омолаживания. Поэтому вот Даксан-бай и родится.

– «Доксан» – это 90. А Доксан-бай – ребенок, рожденный в 90 лет, – поясняет Нелли Викторовна.

А Касым Аппасович что-то делает с трубчатой костью от задней ноги съеденного барашка. Сбоку высверлил в ней круглое отверстие и пробует вставить в него мизинец.

Годится! – и протягивает кость мне.

– Что это, Касым Аппасович?

– Я вас мозгами бараньими угощал? Теперь приедете домой, и у вас с женой родится Элли-бай. Я возраст ваш правильно определил? Пятьдесят с чем-нибудь?

– Правильно.

– Мальчик родится. И он будет писать в кроватку. А чтобы он не был мокрый, вы в эту косточку вставите его писюльку! – и он косится на смущенную Нелли Викторовну.

В юрте хохочут...

– А теперь – слово нашему гостю, – говорит Тезэке.

Я поднимаюсь. О чем говорить? О нашем общем прошлом? А вдруг мы по-разному его понимаем? Или о том, что нас объединяет? А в голове моей бродит кумыс. И я начинаю рассказывать в лицах:

– В 1250 году хан Батый прислал сказать князю Даниилу Галицкому: – Дай Галич!

В юрте наступила тишина. Все слушают.

– Данила решил не упрямиться, – продолжаю я, – и поехал к Батыю сдаваться. Войдя в юрту Батыя, князь, по монгольскому обычаю, поклонился, – и я тоже в это время поклонился, выбрав для этого Коныса:

– Здравствуй, батька!

Коныс наклонил величаво голову.

– Батый отвечал ему ласково, – продолжал я; – Данило! Чему еси давно не пришел? А ныне оже еси пришел, то добро же! Поеши ли черное молоко, наше питье – кобылий кумыс?

Тут я изменил голос и хрипло, за Данилу, отвечал:

– Доселе семь не пил, ныне же ты велишь – пью!

Батый же на это сказал:

– Ты уже наш, татарин, пий наше питье!

И тут, вместе со всеми, выпил я третью кясушку кумыса...

В это время открылись двери юрты, внесли еще один дымящийся поднос с мясом.

– Это куйрык-бауйыр, – тихо сказала мне Нелли Викторовна. – Жаркое из конской печени.

– Ты что? – спросил Таукенов Ибраева. – Жеребенка зарезал? Откуда конина?

Но степной генерал отмахнулся и кивнул Конысу:

– Давай.

– А вот сейчас мы посмотрим, насколько ты наш, татарин, – с шуточной угрозой обратился ко мне Коныс. Он взял с подноса кусок конской печени, макнул его в чашку с айраном – кислым молоком – и поднес его к моему рту.

– Ешь, Данило!

И я, как галчонок, открыл рот и ухватил зубами протянутый кусок. В юрте засмеялись и захлопали в ладоши.

Вот теперь, – сказал мне Коныс довольно, – я верю: ты наш, казах!

– Братание состоялось!

Таукенов, глядя на Коныса, покачал головой:

– Тебе один раз уже за это попало! – и пояснил: – Его в акимат вызывали. За американца...

...Читая «Ясу», свод степных уложений Монгольской империи, я знал об этом обычае, введенном самим Чингисханом: кормление с рук. По-казахски он называется «асату». Чингисхан, создавая свою державу, искал союзников. Он должен был четко знать, кто перед ним: враг или друг? Поэтому гостя, отказавшегося от асату, ожидала смертная казнь. Тому же, кто принимал пищу с рук, окружающие желали чистоты помыслов, тесного и длительного родственного союза.

И кажется, я с этой задачей справился.

А ученому американцу, который приехал сюда для изучения быта: кочевников, стать казахом так и не удалось. Асату оказалось для него тем непреодолимым препятствием, которое встало на пути человека другой культуры.

Иначе он не стал бы жаловаться на Коныса в акимат.

Валерий Ивченко

Уж больно привлекательной выглядит возможность выскочить на полдня из большого города, погулять по узким мощеным улочкам, выпить вина, купить сувенирчик и обратно вернуться в Будапешт.

Поездка в Сентендре даже на еле ползущем речном судне по Дунаю занимает около часа.

Городок этот, напротив острова Сентендре на узкой полоске земли между горами и одним из рукавов Дуная, основали бежавшие от турецкого нашествия сербы и иже с ними далматинцы, греки и Бог весть еще кто.

Вероятно, национально-религиозная пестрота и стала главной причиной своеобразного архитектурного облика города.

Каждое сообщество строило свой храм и селилось вокруг него.

Расположенные на разной высоте шесть изначально православных храмов Сентендре, узкие улочки, буквально кружащие вокруг церквей, цветные барочные фасады и шикарная панорама на Дунай и горы вот, собственно – и все, что было изначально.

За исключением, может быть, одной малости – все это каким-то образом уцелело до второй половины пятидесятых, когда в Венгрии стали появляться первые кооперативы и туристы из стран не только победившего строя.