Конечно, эти иллюзии относительно намерений и склонностей Ивана Грозного, скорее всего, рассыпались бы в прах при ближайшем с ним знакомстве. Лучше же знавшее царя литовское дворянство изначально ориентировалось на кандидатуру слабого и неспособного кем бы то ни было управлять Федора Иоанновича, предполагая, что он станет удобной ширмой для владычества магнатов.

Предвидел такую возможность и царь, совсем не собиравшийся отпускать Федора. В свою очередь сам он, нереалистично оценивая свои шансы, активных усилий снискать благоволение шляхты не предпринимал, полагая, что это она, шляхта, должна отправлять к нему послов. В итоге королем был избран французский принц Генрих Анжуйский. Впрочем, он пробыл на троне недолго. Получив известие о смерти своего брата, Карла IX, Генрих предпочел польской короне французскую и попросту сбежал.

На новых выборах у Ивана IV появились еще большие шансы: в среде польской шляхты сложилась целая партия его сторонников, недовольных засильем литовских магнатов. Сам царь, учтя прежние ошибки и скрепя сердце, сумел сформулировать массу заманчивых предвыборных обещаний. Однако и на этот раз в самый ответственный момент умом его овладела очередная внешнеполитическая химера: он решил, поддержав кандидатуру императора Священной Римской империи Максимилиана II Габсбурга, поделить с ним Речь Посполитую, захватив Ливонию и Литву, а затем совместно двинуться на Османскую империю. В результате же на польском троне оказался энергичный полководец и злейший враг Москвы – трансильванский князь Стефан Баторий, сразу перешедший к активным боевым действиям против Руси.

Что было бы, окажись Иван IV умнее и дальновиднее? Даже и в этом случае он, скорее всего, потерпел бы в политической игре, сопровождавшей выборы, поражение. Зато маловероятный, но возможный успех совершенно изменил бы не только политическую ситуацию в Восточной Европе, но и внутреннее положение в Московском государстве. При всем своем желании царь, наверное, не смог бы «переварить» своеволия шляхты. Неизбежен был конфликт, в который были бы втянуты другие державы. Внутрироссийские проблемы оказались бы на втором плане; скорее всего, царь примирился бы с русской знатью (точнее, с тем, что от нее осталось) и обратил бы свои незаурядные способности на новых подданных. Дальнейшее развитие событий прогнозированию поддается с трудом. Ясно, однако, что Русскому государству внешнеполитические авантюры не принесли бы ничего, кроме новых бед.

Ненаписанная пьеса Вильяма Шекспира

Во враждебном земном мире, полном своекорыстных лжецов и затаившихся предателей, у царя Ивана была одна очень странная отдушина, достаточно далекая, чтобы при ближайшем рассмотрении не оказаться такой же обманкой, как другие. Этой мечтой был… туманный Альбион. К Англии он испытывал необъяснимое с рациональной точки зрения чувство – по словам российского историка А.И. Филюшкина, в его общении с британцами проглядывала «странная смесь хвастливой спеси, мальчишеского желания поразить воображение заморских гостей с неосознанным преклонением». А чего стоит его переписка с Елизаветой I, фрагмент которой был процитирован выше! Даже сейчас, спустя четыре с половиной века, это письмо королеве шокирует английских ученых, занимающихся эпохой Тюдоров, своей бесцеремонностью и вместе с тем какой-то невероятной искренностью. Не зря недоброжелатель англичан дьяк Андрей Щелкалов (фактически – русский министр иностранных дел) сразу после смерти Ивана IV послал к британскому послу человека с известием, облеченным в саркастическую фразу: «Английский царь умер».

История русско-английских отношений началась в 1553 году, когда едва уцелевшее торговое судно экспедиции под командованием Ричарда Ченслера, искавшей северный морской путь в Китай, пристало к русскому берегу Белого моря. Англичане были милостиво приняты в Москве, организованная вскоре Московская компания получила разнообразные привилегии и землю в центре русской столицы (на Варварке). Царь, конечно, желал заполучить могущественную морскую державу в союзники. Однако его планы в отношении Альбиона были при этом очень далеки от банального прагматизма, тем более что мало-мальски трезвый расчет не оставлял бы здесь никакой почвы для иллюзий. Московия была для англичан далекой и варварской страной, вступать с которой в серьезный альянс не имело ни малейшего смысла.

Но мечта препятствий не знает. Уже в 1567 году, в разгар опричного террора, царь обратился к Елизавете с очень необычным предложением: королева и ее правительство должны гарантировать государю всея Руси, что в случае необходимости он найдет в Англии убежище и будет принят здесь с подобающими почестями. В свою очередь Иван IV вполне серьезно обещал при необходимости оказать британской королеве аналогичную услугу. Переговоры на эту тему отнюдь не были фарсом (хотя элемент политической игры в них, очевидно, присутствовал). Во всяком случае, к мысли об отъезде в далекую заморскую страну царь возвращался неоднократно. Не будем отыскивать корни этой навязчивой идеи. Очевидно одно – подобные ide fixe, как известно психологам, реализуются очень редко, в стрессовых, «пограничных» ситуациях. Ничто, однако, не мешает нам допустить возможность возникновения такой ситуации в крайне нестабильной обстановке конца 1560-х – начала 1580-х годов. Как много заманчивых картин рисует воображение при одной мысли о столь невероятном ходе событий! Иван Васильевич Грозный вникает в нюансы парламентской процедуры в Палате общин, наблюдает за казнью Марии Стюарт, ведет столь любимые им богословские споры с оксфордскими профессорами…

Всмотримся в одну из множества подобных фантазий. Приехавший в Лондон на рубеже 1590-х годов молодой актер, конечно, обратил внимание на странного старика, которого еще более странного вида слуги часто приносили на спектакли (ходить он был не в состоянии). Выразительное и даже жутковатое лицо необычного зрителя отражало во время представления целую гамму противоречивых чувств – от брезгливости до страха.

История русского царя, на чьей совести, как говорили, были тысячи жизней и который сейчас доживал свой век в изгнании и одиночестве, заинтересовала Вильяма. Но лишь полтора десятилетия спустя, в 1605 году, уже, казалось, забытый образ варвара вдруг воскрес и стал неотступно его преследовать. Шекспир знал: избавиться от него можно, только дав ему жизнь. Трагедия «Царь Айван» была поставлена на сцене «Глобуса» в том же году.

Мнение историка

Игорь Павловский, кандидат исторических наук, доцент МГУ им. М.В. Ломоносова

Чего не сделал Иван Грозный?

Что же принесло русскому государству правление Ивана IV – величайший взлет или величайшее падение? Историк Р. Г. Скрынников видит именно в опричнине Ивана Грозного причину Смутного времени, наступившего на Руси в начале XVII века. При Иване Грозном с Россией действительно что-то случилось. Английские путешественники середины XVI века писали о ней как о богатой и сильной стране, но уже к 1580-м годам констатируются повсеместное запустение, нищета. Кто же виновник этого кризиса? Как правило, виновным признается царь Иван IV.

Надо признать, что отчасти причиной этих обвинений стал он сам. Он действительно был большим любителем политических спектаклей и сам создал образ Грозного царя, единолично управляющего судьбой своей страны. И хотя этот образ противоречит многочисленным и сложным факторам внутренней жизни России, сила таланта русского царя была настолько велика, что мы, не рассуждая, принимаем его театральный лик борца с самовластием боярства – государя, который, не жалея сил, вытравлял крамолу и предательство из своего государства. Между тем историки В.Б. Кобрин и С.Б. Веселовский, проведя исследование списков репрессированных Иваном IV людей, а также списки земельного реестра – до и после опричнины, – пришли к выводу, что репрессии не носили исключительно антибоярской направленности, а были по своему характеру куда сложнее.