4. Между тем пифиец уже произнес свой правый суд об этом приношении: если бы ненавидел бог Фаларида или приношением его гнушался, легко ему было бы в Ионическом море потопить посвящение вместе с судном. Но бог, по словам послов, дал совершить переезд при тихой погоде и позволил невредимо причалить к Кирре.

5. Из этого явствует, что приемлет бог благочестие этого самодержца. Должно и вам тот же вынести ему приговор и присоединить этого быка к прочему благолепию святилища. Ибо ничего не могло бы быть более неуместного, чем если бы человек, пославший богу великолепный дар, получил обвинение и, за благочестие, стяжал бы решение, признающее его недостойным даже принести жертву.

6. Конечно, выступавший передо мною мой противник, как будто он недавно только прибыл из Акраганта, произнес напыщенную речь о каких-то убийствах и насилиях, чинимых тираном, о грабежах и уводах и только-только что не выдавал себя за очевидца, хотя мы знаем, что он никогда и к кораблю близко не подходил. Известно, что не следует слишком верить даже тем, кто утверждает, будто они претерпели подобное, ибо неизвестно, правду ли они говорят. Тем более не подобает строить обвинение на том, чего мы сами не знаем.

7. И если даже что-либо подобное действительно совершилось в Сицилии, дельфийцам не приходится вмешиваться в эти дела, если только мы не начали считать себя не жрецами, а судьями, и перестали вопреки нашему долгу приносить жертвы и свершать служение богу и передавать ему посвящения, которые кто-нибудь посылает, — ведь мы не поставлены наблюдать, справедливо или несправедливо поступают тираны по ту сторону Ионического моря.

8. Пусть другие живут как кто хочет. Нам же, полагаю, необходимо знать свои собственные дела: каково было положение встарь и каково оно ныне и что надо делать, чтобы стало лучше.

Мы живем в гористых местах, обрабатываем скалы — и нам незачем ждать, чтобы Гомер выяснил нам это, мы должны сами видеть. Что касается земли, то мы всегда терпели бы глубокий голод. Но святилище, сам пифиец, его оракул, и жертвователи, и молитвенники благочестивые — вот дельфийская плодородная равнина, вот доходы: отсюда проистекает наше благосостояние, отсюда — кормимся; надо сказать правду самим себе: и, по слову поэта, земля "без паханья и сева" все дает нам трудами пахаря-бога, который приносит нам не только блага, производимые Элладой, но и все, что есть у фригийцев, лидийцев, персов, ассирийцев, финикийцев, италийцев, наконец у самих гипербореев, — все стекается в Дельфы. После бога на втором месте мы находим почет у всех, мы многодоходны и благополучны. Это было в старину, это остается доныне, — будем же продолжать жить и впредь так.

9. Никто не запомнит, чтобы мы ставили на голосование вопрос о приношении или чтобы кто-либо встречал препятствия с нашей стороны в желании принести богу жертву или посвящение. Вследствие этого, полагаю я, наше святилище и само чрезвычайно возросло и сверхбогатеет, что касается приношений.

Итак, должно и в настоящем случае не вводить никаких новшеств, не устанавливать ничего, противоречащего заветам отцов. Следует распределять посвящения по родам, по происхождению: откуда они, от кого и каковы сами. Приняв приношения, не чиня препятствий, возложить их перед богом, служа вдвойне: богу и благочестивым жертвователям.

10. Мне кажется, граждане дельфийские, что лучше всего решите вы в нынешнем случае, если рассудите, сколь велико и важно то, что предложено вашему рассмотрению. Дело идет прежде всего о боге, о святилище, о жертвах, о посвящениях, о древних обычаях, об исконных установлениях, о славе оракула. Далее: о всем нашем городе, о пользе народа нашего в целом и каждого дельфийца в частности; а сверх всего прочего — о доброй или дурной славе нашей у всех людей. И я не знаю, может ли быть чтонибудь для вас важнее, чем мнение разумное и решение необходимейшее.

11. Так вот о чем мы ныне совещаемся: не об одном только тиране Фалариде, не об этом быке и не только о меди его, но о всех царях и всех повелителях, которые ныне прибегают к нашему святилищу, о всем золоте, серебре и многих других почетных дарах, которые не раз еще будут приносимы богу. Ибо прежде всего подлежит рассмотрению то, что касается бога.

12. Ради чего станем мы поступать с посвящениями иначе, чем всегда, чем издревле? Чем недовольны мы в древних обычаях, чтобы вводить новизну? Неужели установим мы ныне такое, чего не бывало у нас никогда с тех пор, как населяем мы наш город, как прорицает пифиец, и треножник звучит, и жрица исполняется духом? Решим подвергать дароносителей суду и расследованию? Между тем, по древнему обычаю, дающему право жертвовать всем без ограничений, смотрите, сколькими благами наполнилось святилище, ибо все приносили посвящения, а некоторые дарили бога даже сверх возможных для них средств.

13. Если же вы самих себя поставите судьями и следователями над посвящениями, я боюсь, не окажется ли у нас в дальнейшем недостатка в людях, суду нашему подлежащих, ибо никто не захочет добровольно выступить подсудимым и, понеся расходы и затраты, ждать решения и подвергаться опасности потерять все.

Стоит ли жить человеку, если будет признано, что даже посвящение принести он недостоин?

Перевод Н. П. Баранова

1. Ничего нет странного, граждане судьи, ничего неожиданного в настоящем поступке отца моего: не в первый раз он так гневается. Это правило поведения у него всегда под рукой, и обращаться в судилище — дело ему привычное. Но вот что новым является нынче в злоключениях моих: сам я никакой вины за собой не имею, а наказание мне грозит за мое искусство, за то, что оно не может слушаться всех повелений моего родителя. Можно ли придумать что-нибудь нелепее, чем врачевание по приказанию: поступать не так, как искусство сможет, а так, как отец скажет? Я и сам бы хотел такую пройти науку и таким обладать снадобьем, которое могло бы укрощать не только безумных, но и неправым гневом охваченных, чтобы уврачевать отца и от этого недуга. Теперь же проявления безумия у него прекратились окончательно, но проявления гнева становятся все напряженнее. И, что всего ужаснее, со всеми прочими он держит себя рассудительно и лишь по отношению ко мне, своему исцелителю, безумствует. Так вот она, награда, которую я получаю за исцеление, — вы видите сами: отец снова лишает меня наследства и вторично отрекается от моего происхождения. Кажется, только для того он принял меня недавно обратно, чтобы покрыть меня большим бесчестием, выбросив повторно из дома.

2. Что касается меня, то я не жду приглашения там, где помощь возможна: так, недавно я без зова пришел, чтобы помочь родителю. Когда же случай совершенно безнадежен, я браться за него отказываюсь. А к мачехе я, естественно, подхожу еще осторожнее, взвесив, что сделал бы со мною отец в случае моей неудачи, если, даже не приступив к лечению, я заслужил от него лишение наследства. Я, конечно, скорблю, граждане судьи, и о мачехе, положение которой тяжко, — она была добрая женщина, — и об отце, за нее страдающем, а более всего я скорблю о себе самом, ибо кажусь ослушником, тогда как я не в состоянии оказать помощи, которой от меня требуют, и по чрезмерной силе болезни, и по слабости врачебного искусства. Все же я считаю несправедливым лишать наследства сына, который даже не обещает начать, чего не в силах выполнить.

3. О причинах, по которым он и в первый раз отрекся от меня, очень легко судить по тому, что сейчас происходит. Но, полагаю, и против тех обвинений я достаточно защитил себя последующей жизнью, и от этих, выставленных им ныне, я, насколько сумею, освобожусь, рассказав вам вкратце о моих делах: и не поддаюсь воспитанию, и непослушен, и позорю отца, и совершаю поступки, недостойные рода; когда прошлый раз отец много об этом кричал про меня громко и пространно, я полагал, что возражения бесполезны. Уйдя из дому, я решил, что высоким судилищем и неложным приговором будет для меня последующая жизнь, если окажется, что от всех обвинений отца я стою бесконечно далеко и в прекраснейших из занятий преуспеваю и с лучшими людьми нахожусь в общении. Равным образом уже предвидел и подозревал я и нечто вскоре случившееся: ибо не слишком обычно, чтобы отец на сына несправедливо гневался и обвинения ложные против него строил. Да и кое-кто из людей считал это началом безумия и первыми стрелами грозящего в скором времени обрушиться бедствия: и бессмысленную ненависть, и жестокость обхождения, и всегдашнюю готовность к клевете, и угрюмый вид его на суде, и крик, и гнев, и все его, полное желчи, поведение. Я ждал поэтому, что скоро, пожалуй, понадобится мне врачебное искусство.