Анахарсис. Твое желание, Солон, совершенно справедливо, и я расскажу тебе о скифских обычаях, которые, пожалуй, не так почтенны, как ваши, и не пришлись бы вам по вкусу, — мы ведь не в состоянии перенести даже удара по щеке, до того мы трусливы. Но я расскажу все, каким бы оно ни было. Однако, если позволишь, отложим беседу на завтра, чтобы я мог на досуге лучше обдумать то, что ты рассказал, а также припомнил бы, что мне предстоит сказать самому. На сегодня же довольно; разойдемся, так как наступил уже вечер.

Перевод Н. П. Баранова

1. Тихиад. Как же это так, Симон? Всякий человек, будь он свободным или рабом, знает какое-нибудь искусство, благодаря которому оказывается полезным и себе, и другим; у тебя же, по-видимому, нет никакого дела, которое или тебе самому приносило бы выгоду, или другому что-нибудь давало.

Паразит. О чем, собственно, ты спрашиваешь, Тихиад? Пока еще мне это непонятно. Постарайся задавать вопросы яснее.

Тихиад. Можно ли назвать такое искусство, в котором ты оказался бы сведущим, например, в музыке?

Паразит. Отнюдь нет.

Тихиад. Ну, а врачебное искусство?

Паразит. И его не знаю.

Тихиад. Тогда — геометрию?

Паразит. Ни в какой мере.

Тихиад. Так, может быть, риторику? О философии я уж не говорю: ты от нее так же далек, как сам порок.

Паразит. Я-то? Даже дальше, если можно быть дальше. Не воображай поэтому, что, выбранив меня, ты сообщил мне нечто новое, я заявляю сам: я дурной человек и даже хуже, чем ты думаешь.

Тихиад. Согласен. Но, может быть, перечисленных мною искусств ты не изучил потому, что они и велики, и трудны. А почему ты не изучил какого-нибудь простого ремесла, плотницкого, например, или сапожного? Ведь положение твое, вообще говоря, совсем не таково, чтобы ты не нуждался хотя бы в подобном ремесле?

Паразит. Ты прав, Тихиад: ни в одном из этих искусств я ничего не смыслю.

Тихиад. Так в каком же тогда?

Паразит. В каком? С моей точки зрения — в превосходном. Когда ты познакомишься с ним, то, я уверен, ты и сам одобришь его. К делу я его уже применяю с полным успехом, — это я с уверенностью могу сказать, — а сумею ли доказать тебе его преимущества, еще не знаю.

Тихиад. Что же это за искусство?

Паразит. Мне кажется, я еще недостаточно подготовился к речам о нем. Таким образом, что я сведущ в некоем искусстве, это ты теперь уже знаешь и не должен поэтому ничего иметь против меня. А в каком — именно услышишь в другой раз.

Тихиад. Но мне не терпится.

Паразит. Название моего искусства, пожалуй, покажется тебе странным, когда ты его услышишь. Тихиад. Вот поэтому-то я и стремлюсь узнать его.

Паразит. В другой раз, Тихиад!

Тихиад. Ни за что! Говори сейчас — если, конечно, ты не стыдишься назвать его.

Паразит. Прихлебательство!

2. Тихиад. Что?! Но ведь надо же сумасшедшим быть, Симон, чтобы назвать это искусством!

Паразит. И все-таки я называю. Если же я сумасшедший, по-твоему, — значит, в том, что я не знаю никакого иного искусства, повинно сумасшествие, а с меня обвинение ты уж, пожалуйста, сними. Говорят ведь, что богиня безумия вообще, конечно, тягостна для тех, кем овладевает, но зато освобождает их от ответственности за проступки, так как в качестве учителя и воспитателя их принимает вину на себя.

Тихиад. Итак, Симон, прихлебательство есть искусство?

Паразит. Да, искусство, и я — слуга его.

Тихиад. Так ты, значит, прихлебатель?

Паразит. Ты уверен, конечно, что выбранил меня, Тихиад.

Тихиад. И ты не краснеешь, сам величая себя прихлебателем?

Паразит. Нисколько! Напротив, стыдно мне было бы не сказать этого.

Тихиад. Великий Зевс! И когда мы захотим представить тебя кому-нибудь, кто с тобой не знаком, но захочет тебя узнать, мы, очевидно, скажем: "Прихлебатель!"

Паразит. И с гораздо большей уверенностью, чем называете Фидия ваятелем, потому что я нисколько не меньше горжусь моим искусством, чем Фидий гордился своим Зевсом.

Тихиад. А все-таки как подумаешь да представишь себе одну вещь, — то-то будет смех!

Паразит. Какую это?

Тихиад. Если и в письмах сверху, как обыкновенно, мы надписали бы: "Симону, прихлебателю".

Паразит. Между тем ты доставил бы мне этим большее удовольствием, чем Диону припиской: "философу".

3. Тихиад. Ну, какие прозвища тебя радуют, до этого мне нет никакого дела или, во всяком случае, мало дела. Обдумай, однако, насколько это неприлично и в другом отношении.

Паразит. В каком бы это?

Тихиад. Если мы внесем это искусство в список прочих искусств и, когда кто-нибудь осведомится, что же это за искусство прихлебательство, ответим: такое, как грамматика или медицина.

Паразит. Что касается меня, Тихиад, то я назвал бы его искусством скорее, чем какое-либо другое. И, если тебе угодно меня выслушать, я, пожалуй, скажу, что об этом думаю, хотя я, как сказал раньше, далеко не вполне к этому подготовлен.

Тихиад. Все равно: говори хоть вкратце, лишь бы это была правда.

Паразит. Итак, если ты согласен, давай прежде всего рассудим относительно искусства вообще, каковы его родовые признаки. Отсюда мы могли бы перейти последовательно и к отдельным искусствам, как видам, и посмотреть, действительно ли они подходят под родовое понятие.

Тихиад. Скажи же, что такое — искусство вообще. Ты, конечно, знаешь это.

Паразит. Еще бы не знать!

Тихиад. Так говори же, не раздумывая, если действительно знаешь.

4. Паразит. Искусство — насколько я припоминаю слышанное мною от одного философа определение — есть совокупность навыков, приобретенных упражнением для некоей полезной в делах житейских цели.

Тихиад. Ты точно припомнил слова этого философа.

Паразит. И если прихлебательство обладает всеми этими признаками, то чем же еще может оно быть, если не искусством?

Тихиад. Да, если так, то только искусством.

Паразит. Давай же по очереди сопоставим его с каждым из видовых признаков искусства и посмотрим, согласно ли с ними звучит это понятие, и убедимся, что оно не издает, как дрянной горшок, если его пощелкать, нечистого звука. Итак, прихлебательство, подобно всякому искусству, должно быть совокупностью навыков и прежде всего уменьем распознать и выбрать такого именно человека, около которого оказалось бы удобным кормиться, чтобы, раз начав кормиться на его счет, не пришлось бы потом раскаиваться… Или, признавая необходимость своего рода искусства для пробирщика, поскольку он умеет распознавать поддельные деньги от настоящих, мы решимся утверждать, что паразит не нуждается ни в каком искусстве, чтобы различать в людях поддельную порядочность от настоящей? А не надо ведь забывать: люди — не то что деньги: их сразу не разглядишь. На это как раз жалуется и мудрый Еврипид, говоря: Но как узнать злодея? Никакой чекан

Не наложил клейма на тело злых людей.

И тем выше, конечно, искусство паразита, которое даже столь тайные и сокровенные вещи определяет и распознает лучше всякого гадателя.

5. А уменье слова говорить подходящие и поступки совершать надлежащие, чтобы своим стать для хлебосольного хозяина и доказать ему свою глубочайшую преданность, — разве это не является, по-твоему, признаками здравого ума и большой сообразительности?

Тихиад. Ну еще бы!

Паразит. Далее, что касается самих угощений: встать из-за стола, получив от всех яств больше других и произведя лучшее впечатление, чем люди, не обладающие подобным искусством, — можно достичь этого без предварительного исследования и изучения? Как по-твоему?

Тихиад. Никоим образом.

Паразит. Ну, а знать толк в достоинствах и недостатках кушаний и в изысканных приправах, — что же? И это, по-твоему, дело невежды? А между тем сам благородный Платон говорит так: "Если тот, кого ты собираешься угостить, несведущ в поварском искусстве, — его суждение о приготовленном тобою пиршестве не будет иметь значения".