– Погоди, Алмон, – Клоч подошел к Кеннег вплотную. – Боишься? В последний раз спрашиваю, где принц?

– В последний раз отвечаю, нет здесь никакого принца. Проваливай отсюда, ублюдок!

– Нет, так нет. Я передумал. Не будем мы тебя трахать. Зачем портить такой праздник? Хочу доставить тебе особое удовольствие, рыжая, – Клоч всадил кинжал в живот Кеннег, повернул его в ране, не сводя взгляда с ее исказившегося лица, заглядывая в полные ужаса и боли глаза женщины. – Так приятно? Я думаю, да.

Кеннег медленно осела на пол. Клоч спокойно вытер кинжал об ее одежду, ногой перевернул монахиню на спину. Губы Кеннег шевелились, но говорить она уже не могла.

– Ла Бьер, факелы, – скомандовал Дантист. – Все здесь сжечь. Немедленно.

Оври поднял голову, застонал. Попытался ладонью зажать рану в животе, но не смог – живот был распорот, ладонью такую рану не закрыть. И запах – он не обманывает никогда. Кишечник рассечен, и теперь он не жилец. Ног своих Оври уже не чувствовал. Еще совсем немного, и эта чудовищная пульсирующая во всем теле боль пройдет навсегда. Гелес, как больно! Странно, что с такой болью он еще может думать и осознавать происходящее.

Облако дыма от горящего лазарета накрыло его: Оври закашлялся, застонал, скорчился от нового удара боли. Глаза застилала обморочная пелена, но Оври еще мог видеть.

Он наблюдал, как наемники выволокли из дома кричащих и плачущих Линне и Веру, сорвали с них одежду и повалили на землю. Увидел, что делают с девушками эти подонки – во всех подробностях, – и потому отвел взгляд. Он ничем не мог им помочь. Накатилась смертная слабость. Оври со стоном оперся на локоть, попытался продвинуться вперед. Движение отозвалось страшной болью в животе. На миг Оври показалось, что он умирает, но потом он почувствовал, что боль уходит. Он поднял голову и увидел, как мечутся по двору испуганные пожаром лошади, как волнами стелется серый дым.

Лазарет горит. Языки пламени уже вырываются из окон. Там больные. Надо им помочь. Хотя бы быть рядом с ними в эти мгновения…

Оври пополз на локтях, вскрикивая от боли, волоча за собой выпавшие внутренности. Ему удалось проползти несколько саженей. Потом на него упала тень.

– Надо же, лекаришка еще дышит, – сказал наемник, и в его голосе было удивление.

Тяжелый топор обрушился на голову Оври, и свет померк.

Береника даже не обернулась, когда в храм вошли вооруженные люди. Она продолжала молиться у алтаря. Рука в латной перчатке тяжело легла ей на плечо.

– Говори, старуха, где принц Оваро, – раздался голос.

– Здесь нет принца, – ответила, не оборачиваясь, настоятельница. – Уходите. Это святое место.

– Лжешь, старая ведьма. Мы видели коней айджи. Он где-то здесь. Если хочешь спасти свою морщинистую шкуру, отвечай – где принц?

– Ищи, может быть, найдешь…

Рука схватила настоятельницу за мантию, оттащила от алтаря. Береника увидела вокруг себя жуткие морды – ее окружали не люди, демоны. Или это она сейчас видит души этих людей?

– Ты не понимаешь, что происходит, ведьма, – чудовище смотрело на нее раскосыми желтыми глазами, в которых полыхала жажда крови и смерти. – Куда ты дела Оваро?

– Здесь нет принца, демон. Оставь меня.

– Не хочешь говорить? Ладно. Я все равно найду щенка. А ты сдохнешь.

Удар в лицо опрокинул Беренику наземь. Встать она не могла, лишь вытерла рукавом разбитые губы. Встретилась взглядом с ударившим ее раскосым демоном. Через мгновение последовал новый удар, ногой прямо в лицо. Рот нэни наполнился кровью, она застонала – и вытянулась на холодной земле, раскинув руки. Тяжелый сапог наступил ей на грудь, ломая хрупкие ребра, тускло сверкнул длинный клинок, а потом пришла боль. Невыносимая, непосильная для слабой человеческой плоти.

Если бы Щит остался с ней, она бы посмеялась демонам в лицо. Но Щит следовало отдать. Жаль только, что она не смогла уговорить доброго Оври, Кихоу, девочек уйти из Гойлона. Не спасла их от боли, ужаса, страданий. Однажды, в следующей жизни, она попросит у них прощения.

Ее совесть чиста. Она успела совершить все, что было назначено ей Судьбой. Она была со своими детьми до конца. А теперь она, воплощенная Найнава, Богиня-мать всего сущего, наконец-то сама познает, каково это – быть смертным. Пережить свое последнее мгновение.

Мгновение Страдания и Зубовного Скрежета, Пламени и Боли, Кровавых Клинков и Мученичества.

Однажды огонь Гойлона вспыхнет вновь. Возродится на пепелище, вырастет, как огненный цветок, из крови безвинно замученных детей Гелеса. Тепло вернется на эту землю, скованную стужей жестокости и безумия. Гелес не забудет своих детей – ни живых, ни мертвых.

Смерть всегда заставляет думать о жизни. А жизнь никогда не бывает напрасной.

Тусклый клинок вошел в сердце Береники. Боль кончилась.

Когда Клоч, растолкав наемников, прошел в центр круга, Вера уже была мертва. А на стонущей Линне пыхтел какой-то здоровяк со спущенными штанами. Клоч схватил здоровяка за шиворот и стащил с девушки под хохот наемников.

– Клоч, ты что? – Парень торопливо натягивал штаны, пытаясь запихать в них свое неудовлетворенное достоинство. – Я ведь только начал. Но если ты хочешь…

– Нет времени, – Клоч посмотрел на сжавшуюся в ком Линне, шагнул к ней, сгреб за волосы и одним взмахом кинжала перерезал послушнице горло. Отбросив хрипящую девушку, жестом мясника стряхнул кровь с лезвия, посмотрел на своих людей. – Все, развлечений больше не будет. Принц – вот кто мне нужен. В кельях смотрели?

– Все облазали, Клоч, – ответил воин по имени Даркс. – Мальчишки нигде нет. Нашли только какую-то старую монахиню, так она пыталась от нас в окно сигануть. Мы ее и подтолкнули, шпонтоном в спину. А в саду нашли старика-садовника, ну мы его тоже…

– Ничего у них тут нет, – глухо сказал Ла Бьер, стараясь не смотреть в сторону еще вздрагивающей Линне. – Одни глиняные чашки да корзины. Еды и то нет.

– Клоч! – Воин протолкался в круг. – Ребята нашли в храме подземный ход.

– Ну вот, теперь мы на коне! – Клоч шумно вздохнул. – На этот раз он от нас не уйдет.

– Клоч, мы тут с ребятами подумали, что надо бы поступить по нашему обычаю, – сказал татуированный наемник из Диких городов. – Оставить пару каэстанских свечек.

– Времени нет, Саркаш. Принц уйдет.

– Надо соблюдать традиции, командир.

– Ладно. Охота вам возиться с этой падалью, возитесь, только быстро. Закончите забавляться и догоняйте нас. Мы идем в подземный ход. Ла Бьер, собрать все, что можно использовать для освещения. Факелы, паклю, мазницы, свечи. А монастырь сжечь.

– Будет исполнено, командир, – ответил Ла Бьер.

Горящий Гойлон не увидел цвета заката – солнце скрыла огромная темная туча. А потом хлынул ливень с градом. Во дворе монастыря потекли розовые ручьи. Стало совсем темно, и лишь частые вспышки молний освещали на мгновение все, что осталось от монастыря.

Догорающие развалины лазарета.

Черные обугленные стены жилого придела.

Опустевший сад, где под усыпанными зреющими плодами яблонями лежало брошенное убийцами тело садовника.

Труп седой Таире у стены.

Осиротевший храм.

И три белеющие в мраке фигуры у дверей храма.

Каэстанские свечки. Визитная карточка наемников из Диких городов. Насаженные на длинные пики как на вертела брат Оври, Линне и Вера.

Ливень смывал с них грязь, кровь, семя насильников, милосердно выполняя работу обмывальщиков и плакальщиков одновременно. Тела медленно сползали по древкам копий, пока разведенные колени мучеников не уперлись в пропитанную кровью землю. Так они и застыли, стоя на коленях и склонив головы – будто молились. И тогда началось настоящее светопреставление. Ливень хлынул с новой силой, заливая тлеющее смердящее пожарище, в розовых лужах запрыгали градины. Налетел ветер, воя в скалах. Удары грома слились в сплошной оглушающий грохот.