«Мне всегда хотелось узнать, что будет, если неотразимая сила натолкнется на несокрушимую преграду» - признавался один из героев романа Артура Кларка «Фонтаны Рая». Примерно таким же вопросом невольно задаешься, когда в руки попадает новый (или просто еще нечитаный) роман этого писателя. Ведь в его творчестве-и, естественно, в нем самом-постоянно происходит столкновение неодолимых сил. решается и никак не может решиться извечный человеческий вопрос. Впрочем, об этом после. Прежде хочется сказать несколько слов о самом Артуре Чарлсе Кларке. Во-первых, этого требует элеменгарная вежливость. Во-вторых, у меня нет уверенности, что эта книга попадет лишь в руки тех, кто хорошо знает не только изданные в нашей стране произведения Кларка, но и все его творчество. И наконец, в-третьих. Кларк являет собой фигуру столь колоритную, что не рассказать о нем попросту грешно. Кларк родился в 1917 году на юго-западе Англии, в графстве Сомерсет, краю сидра и чеддера, в небольшом курортном городке Майнхед, приютившемся на берегу Бристольского залива. Отсюда недалеко до Гластонбери — древнего рыночного городка, с его руинами аббатства, на месте которых стояла некогда первая в Англии христианская церковь; говорят, именно в ней был захоронен легендарный король Артур. Да и вообще юго-западные графства — Корнуолл, Девон, Сомерсет, Дорсет-это древняя кельтская страна, тесно связанная с преданиями Артурова цикла. И потому неудивительно, что родившийся в семье Кларков мальчик получил имя Артур. Когда сыну исполнилось десять лет, Кларк-старший сделал ему два «роковых» подарка: альбом с изображениями доисторических ящеров и номер «Эмейзинг сториз» - первого в мире специализированного журнала научной фантастики, годом раньше появившегося на свет в США. Перелистывая глянцевые страницы альбома, юный Артур чувствовал себя первооткрывателем удивительного мира невероятных чудовищ, обитавших когда-то на Земле; в мечтах он становился спутником. профессора Челленджера и лорда Джона Рокстона в их путешествии сквозь таинственные дебри конандойловского «Затерянного мира»… И свое будущее мальчик уже совсем было решил посвятить палеонтологии, чему немало способствовали экскурсии в Чеддерское ущелье и знаменитую пещеру Вуки-Хоул с ее светящимися сталактитами и сталагмитами. Но повести и рассказы из «Эмейзинг сториз» уводили его в не менее захватывающие дали, на планеты далеких звездных систем, где обитают необыкновенные животные и удивительные собратья человека по разуму; в прошлое и грядущее, равно исполненные поистине сказочных чудес. Артур даже смастерил нехитрый телескоп, чтобы хоть немного приблизить эти манящие, эти удивительные миры. С тех пор они навсегда вошли в его жизнь. Еще в школьные годы он начал писать-любительские, по его собственному выражению, фантастические рассказы. Причем среди них оказался не то в 1940, не то в 1941 году и первый вариант увидевшего свет лишь полтора десятилетия спустя, в 1956 году, романа «Город и звезды», который впоследствии нередко называли одной из вершин его литературного творчества. В 1936 году, окончив школу, Артур Кларк становится государственным служащим-ревизором Казначейства Его Величества, а потом, в годы второй мировой войны, офицером Королевских ВВС. Правда, он не был боевым летчиком, так как сразу же обратил на себя внимание научно-технического отдела, и ему предложили принять участие в испытаниях сначала аппаратуры слепой посадки, а затем-экспериментальной системы радарного обнаружения. Демобилизовавшись в 1946 году, Кларк поступает в Лондонский королевский колледж и два года спустя становится обладателем диплома бакалавра наук по специальности «физика и прикладная математика». В эти первые послевоенные годы деятельность будущего писателя поражает разнообразием. Кларк публикует научные статьи, где впервые проявляется органически присущее ему чувство реальной научнотехнической перспективы. В частности, именно тогда он выдвинул идею спутников связи, выведенных на стационарную орбиту. Кларк любит повторять, что, сообрази он тогда запатентовать ее, сегодня был бы мультимиллионером. Его же в то время удовлетворил гонорар в пятнадцать фунтов стерлингов. Одновременно Кларк пишет и публикует свои первые научно-фантастические рассказы, редактирует научнопопулярный журнал, возглавляет Британское межпланетное общество (в 1946–1947 и 1950–1953 годах), его избирают членом совета Британской астрономической ассоциации — ведущей государственной организации в области астрономии. Работоспособность, умение совмещать все эти столь несхожие занятия просто поразительны. Кларк работал буквально на износ. Однако вскоре он обнаружил, что литературные гонорары заметно превышают остальные его доходы. И выбор был сделан-Кларк становится профессиональным писателем. В 1951 году он знакомится с Майком Уилсоном, человеком, сыгравшим немалую роль в его дальнейшей судьбе. Произошло это в кафе «Белый олень», облюбованном братством лондонских писателей-фантастов. Каждый четверг с полсотни человек собирались здесь, чтобы потолковать о прочитанных книгах и собственных сочинениях, написанных или еще ожидающих пера (позже дух этого клуба фантастов найдет свое отражение в цикле Артура Кларка «Рассказы „Белого оленя“, 1957). В прокуренном баре, за окном которого терялась в дожде и тумане Флит-стрит, как-то странно было слушать про подводное плавание в царстве коралловых рифов. Майк — он увлекался рифами, будучи моряком торгового флота, — заразил Кларка своим энтузиазмом. И вскоре Кларк уже осваивает маску и ласты в одном из лондонских бассейнов. После нескольких погружений в холодные воды ЛаМанша-однажды они нырнули зимой на восемьдесят футов-было решено, что это увлечение годится лишь для тропических вод. Сказано-сделано. Кларк с Уилсоном отправляются в первую совместную экспедицию на Большой Барьерный риф, протянувшийся вдоль восточного побережья Австралии. Так в жизнь Кларка вошла его вторая любовь- море. Пять лет спустя друзья перебрались на остров Цейлон-ныне Шри-Ланка. Тут нельзя не обратиться к сакраментальной цитате, использовать которую не отказался, по-моему, ни один из тех, кто писал о Кларке. „Я приехал на Цейлон в 1956 году с намерением провести здесь шесть месяцев и написать одну-единственную книгу об исследовании прибрежных вод острова, признавался Кларк много позже. — Сегодня, четырнадцать лет и двадцать книг спустя, я все еще тут и надеюсь остаться здесь до конца своих дней“. Что ж, надеждам Кларка, похоже, суждено сбыться: еще двадцать лет и полтора десятка книг спустя он все еще там. Так вслед за второй любовью Кларк обрел и вторую родину. В жизни этой страны он принял активное участие. Его трудами и энтузиазмом были основаны Цейлонское астрономическое общество и Цейлонский подводный клуб — ассоциация любителей-рифкомберов. Кларк стал президентом обеих этих организаций. Впрочем, занимался он не только общественной деятельностью. Здесь самое время сказать о любопытной черте характера — или судьбы? — Кларка. Греческий миф повествует о фригийском царе Мидасе, получившем от бога Диониса дар, прямо скажем, спорной ценности: все, к чему бы ни прикоснулся Мидас. обращалось в золото. Так вот, Кларк наделен чем-то, подозрительно напоминающим это Мидасово свойство. И, вдобавок, основано оно тикже на божьем даре, даже дарах-таланте, предприимчивости и удаче. С тех пор как Кусто и Ганьон подарили человечеству акваланг, миллионы людей погружались в подводный мир. И почти всем им хватало тех впечатлений, которые они из этого мира выносили. Некоторые, правда, писали об этом книги. Кларк тоже. Но он побил едва ли не все рекорды. Новую книгу рождала каждая его подводная экспедиция: „Берег кораллов“. „Рифы Тапробаны“, „Взгляд с Серендипа“. „Море бросает вызов“, „Мальчик в подводном мире“, „Сокровище Большого рифа“… Книги издавались и переиздавались, переводились на многие языки. И подавляющее большинство людей удовлетворилось бы этим. Но не Кларк. Ему нужно было еще и показать то. что видел он сам. Так он стал- вместе со своими друзьями Майком Уилсоном и Родни Джонкласом — режиссером и оператором. Сначала они сняли видовой фильм о прибрежных водах Шри-Ланки. Сколько подобных любительских (пусть и на профессиональном уровне!) фильмов снимаетcя в мире! Однако в большинстве своем они не выходя за семейные, клубные рамки. В лучшем случае их покажут разок в какой-нибудь телепередаче вроде „Клуба нугешественников“. Кларк с друзьями пустил свой фильм в прокат-и отнюдь не остался в накладе. И тут же они приступили к съемке нового — теперь уже игрового- фильма. „Ранмутху Дува“ надолго сделал друзей популярнейшими личностями на острове. Кто из нас не любовался пестрыми аквариумными рыбками? Правда, в нашей стране аквариумы у любителей в большинстве своем пресноводные, но с тех пор, как была отработана технология замкнутого цикла, повсюду в мире получили распространение и солоноводные аквариумы. И кто из посетителей Нептунова царства не любовался этими рыбками в родной стихии. Но вот соединить одно с другим! И Кларк начинает сотрудничать в фирме, которая занимается экспортом тропических рыбок. Ну, а заодно уж не плавать же только для собственного удовольствия! — основывает собственную фирму „Подводное сафари“. Почти каждый из аквалангистов-любителей рано или поздно „заболевает“ подводной археологией, а то и вовсе ударяется в томсойерщину-подводное кладоискательство. Не избежал этой участи и Кларк. Но и здесь ему удалось то, что выпадает немногим: он не только искал, но и нашел. Возле рифа Грейт-Бэсиз вместе с друзьями он обнаружил затонувший корабль XV111 века с грузом серебра. Подъем этого клада занял без малого два года… И все это, заметим, без малейшего ущерба для литературной деятельности! В 1961 году Шри-Ланку посетил Юрий Гагарин. Первый человек, побывавший в космосе, — мимо такого не мог пройти писатель-фантаст, увлеченный миром звезд. Встреча состоялась и оставила, по признанию Кларка, одно из наиболее ярких воспоминаний в его жизни: „Необыкновенное впечатление произвел на меня Гагарин, когда говорил с трибуны. Словно он уже принадлежал истории. А потом, когда мы беседовали через переводчика, Гагарин оказался веселым, приветливым молодым человеком, таким же, как все, без какой-либо печати судьбы. Поскольку я не мог показать ему „Подводный мир Цейлона“, в виде компенсации я подарил космонавту литературнуй предтечу фильма-книгу „Приключения в Индийском океане“. Через несколько недель я с удовольствием получил его автобиографию с надписью: „Артуру Кларку на память о нашем космическом путешествии и нашей встрече на Цеилоне. Ю. Гагарин“.“ Потом Кларк сдружился и с дрyгими нашими космонавтами. В 1968 году в Вене Алексей Леонов был в числе первых зрителей „Космической одиссеи“. А во время своего двухдневного „налетa на Ленинград“ в 1982 году Кларк с удовольствием демонстрировал слайд, на котором возле дома писателя запечатлен Владимир Ляхов. Кстати, тогда же, в 1982 гoду в Звездном Алексей Леонов вручил Кларку памятую медаль, которой удостаивают тех, кто проработал в Космическом центре двадцать лет, — так был отмечен более чем тридцатилетний труд писателя по освещению проблем исследования космоса. Однако вернемся на Цейлон начала шестидесятых. Увы, жизнь не может состоять лишь из радостей и удач. Как-то, выходя из магазина, Кларк ударился головой о притолоку. Казалось бы, ничего особенного, но через двое суток он уже лежал разбитый параличом: следствием удара оказалась довольно редкая травма позвоночника, и долгое время врачи вообще не были уверены, что их пациенту удастся еще когда-нибудь самостоятельно двигаться. Но воля к жизни, закалка спортсмена-рифкомбера и стремление к работе взяли свое. Прошло несколько месяцев, и… „Только тот, кто сам был парализован, способен по-настоящему оценить чудесный механизм, именуемый человеческим телом. Медленно, но верно выздоравливая, я будто заново рождался. Несмотря на бездну неприятностей и трудностей, это было полное открытий путешествие в неведомое, и я ему даже рад. Шли недели, я проходил веху за вехой, повторяя свое детство. Помню день, когда я без посторонней помощи сел в кровати; день, когда я сам дошел до ванной; день (это было много позже), когда я сам выбрался из ванной; день, когда я встал с кресла, опираясь двумя руками… одной рукой… совсем без помощи рук. Наконец я смог, опираясь на две трости, пройти целых десять метров“, — вспоминает Кларк. Едва обретя подвижность рук, Кларк принялся за работу. Ежедневно он исписывал по два-три листа бумаги, и через полтора месяца из-под его пера вышла повесть „Остров дельфинов“ — произведение на редкость оптимистическое и жизнерадостное. Работает писатель не переставая. Его книги-это целая библиотека. Не без некоторого кокетства Кларк признавался, что даже не помнит всех, зная только их общее число на данный момент, и то без переизданий и переводов. В его творчестве помимо фантастики представлены едва ли не все жанры познавательной литературы: от сухой популяризации до эссеистики и от истории различных областей науки и техники до футурологии. Порой он выступает в совсем необычных жанрах. Так, он снискал себе невероятную популярность, комментируя по телевидению лунные экспедиции „Аполлонов“ в 1969–1970 годах. В состязании между писателем-популяризатором (или экстраполятором, как любит называть себя Кларк) и научно-техническим прогрессом исход предрешен заранее: рано или поздно прогресс осуществит любое, даже самое смелое, предвидение, а любая популяризаторcкая книга рано или поздно устареет (и в наши дни чаще всего это происходит, увы, даже слишком быстро). И потому призы в этом состязании присуждаются задолго до финального свистка. Так, в 1962 году Кларк стал десятым по счету лауреатом Международной премии Калинги, учрежденной ЮНЕСКО для поощрения деятельности выдающихся популяризаторов науки. Ему присуждались Аэрокосмическая литературная премия 1965 года и премия Вестингауза 1969 года; он удостоен Международной фантастической премии, присуждаемой не только за фантастику, но и за научнопопулярные книги, интересные для любителей НФ; в 1982 году в Голландии ему была вручена премия Маркони… И я сомневаюсь, что этот список полон. Но он дает представление о значении (и косвенно — о масштабах) того литературного явления, которое представляет собою Кларк-популяризатор. Пожалуй, сравниться с ним в этом отношении могли бы в прошлом лишь Жюль Берн и Герберт Уэллс, а ныне-его друг, коллега и соперник Айзек Азимов. Кларк не только пишет о технике. Он и живет в насквозь технизированном окружении. Причем техника должна быть новейшей. Если катер-то на воздушной подушке, если пишущая машинка-то „вордпроцессор“, едва ли не столь же отдаленный потомок „ундервудов“ и „ремингтонов“, как, скажем, „шаттл“-аппарата братьев Райт. В пинг-понг Кларк играет с роботом, смотрит телепрограммы при помощи собственной-и пока единственной, по слухам, на Шри-Ланке- антенны для приема передач, идущих через спутники связи. Акваланги у него новейших конструкций. Микроскоп, восьмидюймовый телескопрефлектор „селектрон“… Довольно! Не заполнять же перечислением целую страницу, но-ручаюсь! первый частный космический корабль появится не где-нибудь, а у Кларка в Коломбо. И это отнюдь не „технарский“ снобизм, все это приносит реальную пользу, работает, увеличивая возможности хозяина. Но одновременно это еще и материальное выражение символа веры Артура Кларка. В предисловии к русскому изданию романа Артура Кларка „Свидание с Рамой“ академик Л. М. Бреховских писал: „Я прочитал „Свидание с Рамой“ с таким же увлечением, как в свое время „Таинственный остров“ Жюля Верна. И в самом деле, космический корабль Рама-это остров, полный тайн, многие из которых так и остались неразгаданными“. Не знаю, так ли уж справедливо уподобить Раму острову Линкольна, но вот чутью академика впору позавидовать: не зря, совсем не зря поставил он эти два романа рядом! Только связь между ними не поверхностная, а весьма глубинная, генетическая. Впрочем, относится это не только к „Свиданию с Рамой“, а почти ко всему творчеству английского фантаста. Ибо сам он, Кларк, некоторым образом доводится отдаленным потомком жюльверновскому Сайресу Смиту, вернее сайресам смитам — тому легиону инженеров, что в прошлом веке вышли на свой триумфальный марш по градам и весям Европы и Америки. Кто может сейчас сказать, с чего начался этот парад? С пышущей ли дымом стефенсоновской „Ракеты“? Ах, как это здорово, как „веселится и ликует весь народ“, как лихо „мчится поезд в чистом поле“!.. С отважного ли „Сириуса“, который высадил на нью-йоркский причал девяносто восемь насквозь прокопченных, но исполненных сопричастности к истории пассажиров? Или с дробного стука аппарата Сэмюэла Морзе? Или… Да важно ли это? Главное в ином: стройными колоннами шли они, эти инженеры с закопченными лицами, с мозолистыми руками, шли в прожженных кислотами сюртуках… Шли осчастливливать человечество. А человечество истово надеялось, что вот еще немного-и круто замешенное на электричестве и паре пышно взойдет оно, всеобщее счастье, и хватит его на всех, и наступит на Земле мир, а в человекaх благоволение. Правда, тогда уже многие понимали, что не все так просто. И тот же Жюль Берн устами инженера (инженера, заметьте!) Робура утверждал: „Успехи науки не должны обгонять совершенствования нравов“. И Блок, обращаясь к пилоту, одному из тех, завороживших мир победой над воздухом, не без горечи вопрошал: Иль отравил твой мозг несчастный Грядущих войн ужасный вид: Ночной летун, во мгле ненастной Земле несущий динамит? И это не говоря уже об Уэллсе… Но большинство-верило и надеялось. Верило и в нашем уже веке, лишь добавив к прежним апостолам новых. Помните, у Хаксли, в его „Прекрасном новом мире“? „Господи Форде!“ — восклицает его фордейшество Главноуправитель Мустафа Монд… Пожалуй, первое по-настоящему серьзное отрезвление принесла лишь Хиросима. Прекрасный американский фантаст Рэй Брэдбери (Кларк сказал бы: „Мой друг Брэдбери“) писал об этом: „Появление бомбы было как голос свыше, сказавший нам: „Подумайте, подсчитайте все хорошенько и найдите способ жить в мире и согласии друг с другом“. Этот голос мы все теперь ясно слышим“. Правда, докончил этот процесс только экологический кризис. Но уже в шестидесятые годы многие гуманитарии из самых лучших, самых благородных побуждений, естественно, начали весьма небезуспешно превращать портрет Великого Инженера в образ врага. Никуда не денешься, человеческие умонастроения от века подчинялись закону маятника. Из всякого правила, однако, существуют исключения. Именно к их числу и принадлежит Артур Кларк. Он из тех сайрессмитовской закваски инженеров, хотя и не закрывает глаза на двойственный лик научно-технического прогресса. Просто он отчетливо понимает, что клин вышибают клином, отравление можно лечить и ядом, а единственным средством победить все негативные явления, сопутствующие прогрессу, является сам же прогресс. „Я думаю, любой человек, достаточно осведомленный в достижениях современной науки и технологии, верит в их грядущее бурное развитие. Относится это и ко мне, — говорил Кларк на встрече с ленинградскими фантастами. — Однако я не наивный оптимист-сейчас есть и наивные оптимисты, и наивные пессимисты, — я пытаюсь быть реалистом, хотя прекрасно понимаю, в какое время мы живем“. Убежденность в том, что путь технологического развития — единственно возможный для нашей человеческой цивилизации, вера в беспредельность перспектив, открывающихся на этом пути, и являют собою в творчестве Артура Кларка ту „неотразимую силу“, о которой я говорил вначале. Ну, а что же в таком случае представляет собой „несокрушимая преграда“? Попробуем разобраться и в этом. Едва ли не каждый из нас, особенно в юности, задается вечным вопросом о смысле жизни. Вопрос это „проклятый“ — в том отношении, что однозначного ответа на него нет и быть не может. Каждый решает его только для себя самого. Но как же быть не с отдельным человеком, а с человечеством? В чем смысл его существования? „В самом деле, — размышлял в своем превосходном эссе „Человечество-для чего оно?“ советский ученый и писатель-фантаст Игорь Забелин, — для чего же вообще существует человечество?.. Неужели у него есть только сугубо имманентная цель-полный и равный самопрокорм и забава искусством и наукой в дальнейшем?.. „… " Имеются ли у человечества высшие цели, не считая имманентных, к которым мы продолжаем пока стремиться? Определено ли человечеству какое-либо назначение в системе природы, предопределена ли ему некими неведомыми пока законами особая миссия в природе?“ Один из ответов на этот вопрос Кларк дает в своем блестящем рассказе "Девять миллиардов имен“, суть которого сводится к тому, что, согласно ламаистским верованиям, мир был создан богом лишь для того, чтобы найти все имена бога. Их около девяти миллиардов, этих имен, и строятся они по строго определенным принципам. И вот монахи из тибетского монастыря (тоже дети XXI века) обзаводятся компьютером, который всю эту работу проделывает достаточно быстро. Предназначение мира исполнено, и мир-исчезает. Конечно, это лишь остроумная шутка, прекрасный образчик английского юмора. Но ведь вопрос-то в рассказе поставлен отнюдь не шуточный! И вопрос этот мучит Кларка постоянно. Однако было бы большим преувеличением сказать, что раздумьями на эту тему пронизано все творчество писателя. И ранние его, так сказать, идиллическо-технологические романы, и "Прелюдия к космосу“, и "Пески Марса“ (оба-1951), и "Большая глубина“ (1954), и повесть "Остров дельфинов“ (1963), и ряд других произведений не затронуты ими. Впрочем, правильнее будет сказать "почти не затронуты“-в „Большой глубине“, например, какие-то отзвуки темы слышны. Но дальние, очень дальние. И вместе с тем уже в начале 50-х годов, с появлением рассказа „Страж“ (в американской публикации — „Страж Вечности“), в творчестве Кларка обнаружился явный парадокс, отмеченный едва ли не всеми западными исследователями. Тот, чье имя в первую очередь ассоциируется с твердой научной фантастикой, с психологией едва ли не технократической, оказался пленен метафизикой, даже мистикой (правда, особого рода; речь о том впереди). Это противоречие явственно ощутил Иван Ефремов. В 1970 году у нас вышел в свет роман Кларка „Космическая одиссея 2001 года“ — роман со сложной творческой историей. „Страж“ послужил толчком к созданию сценария фильма, написанного Кларком совместно со Стенли Кубриком, фильма, который по сей день считается одной из вершин кинофантастики; сценарий же, в свою очередь, был положен в основу романа. Надо сказать, Кларк вообще сочетает в себе щедрость сеятеля с тщательностью жнеца: он щедро рассыпает идеи, но из каждой „выжимает“ потом все возможное. Можно быть уверенным, что любая мало-мальски интересная мысль, вроде бы случайно оброненная в рассказе или романе, потом непременно послужит основой для нового произведения. Но я несколько отвлекся. Так вот, в послесловии к русскому изданию „Космической одиссеи 2001 года“ Ефремов писал: „Последние страницы совершенно чужды, я бы сказал — антагонистичны, реалистической атмосфере романа, не согласуются с собственным, вполне научным мировоззрением Кларка, что и вызвало отсечение их в русском переводе“. Если рассматривать роман сам по себе, в отрыве от всего остального творчества Кларка, то не согласиться с Ефремовым нельзя. Но в контексте прочих кларковских произведений финал „Космической одиссеи 2001 года“ воспринимается органичным. Я сознательно не останавливаюсь на сути отсеченных эпизодов. Принципиального значения это сейчас для нас не имеет, тем более что многое делается понятным из нынешнего издания „2061: Одиссея три“. Но вернемся, однако, к парадоксу Кларка. Да, Кларк оптимист, бесконечно верящий в мощь человеческого духа, в безграничные возможности человеческих свершений. Но в то же время в масштабах Вселенной и эта безграничность может затеряться. А если человек не способен стать хозяином всей беспредельности мирозданья, то в чем же тогда смысл существования человечества? Лишь в одном — в возможности влиться во Вселенский Сверхразум. Здесь мы вступаем на зыбкую почву предположений. Увы, поговорить с Кларком на эту давно уже интересовавшую меня тему во время нашей ленинградской встречи не удалось. И остается лишь гадать, что послужило фундаментом кларковской концепции. Сверхразум Кларка чем-то родствен Брахману, безликому и бестелесному всеобщему божеству веданты, являющемуся единственной реальностью мира. Ведь целью человеческого бытия веданта считает как раз освобождение от оков материального мира и достижение тождества индивидуального духа, атмана, с Брахманом. И финал „Конца детства“ убедительно подтверждает такое предположение. Но не исключено, что на Кларка оказала свое влияние и знаменитая работа Тейяра де Шардена „Феномен человека“, не так давно ставшая доступной и нашему читателю. Его теогенетическая концепция сводится к тому, что человечество обладает богосоздающей силой. Не богом создано оно по образу и подобию божию, а наоборот-само создает бога своей интеллектуальной и духовной деятельностью. Из начала эволюции Тейяр де Шарден перемещает бога в ее конец. Тот самый конец человеческого детства… И, завершив детство свое, человечество приходит к конечной цели, растворяясь в им же созданном боге. Убежденность в необходимости существования Вселенского Сверхразума, по-шарденовски трактуемого бога, и есть та „несокрушимая преграда“, на которую наталкивается „необоримая сила“. Если учесть, что первый вариант „Конца детства“ (под названием „Ангел-хранитель“) появился еще в 1950 году, то приходится признать, что поединок этот длится уже четыре десятилетия. В „Конце детства“ он заканчивается однозначной победой „несокрушимой преграды“. Но для того чтобы обеспечить эту победу, Кларку пришлось несколько ограничить возможности „необоримой силы“, заставить ее действовать не в полную мощь. Работая над научно-популярной книгой „Исследование космоса“, Кларк заинтересовался мыслью, что было бы. ограничь какая-то внешняя сила космическую экспансию человечества, замкни она человечество в рамки родной планеты. В качестве именно такой силы и выступают в романе Сверхправители со своим тезисом „Вселенная-не для человека“. Кстати, образ Кареллена и его расы, этих бесплодных акушеров Сверхразума, на мой взгляд, принадлежит к числу самых ярких и, пожалуй, самых трагических в творчестве Кларка. Тогда, в начале 50-х („Конец детства“ в полном варианте увидел свет в 1953 году), Кларку еще не было и сорока. Возможно, как раз по этой причине роман — и это отмечает большинство критиков-не только является одним из заметных явлений НФ тех лет (и не только тех), но и-о чем говорят реже-получился самым, пожалуй, жестким, бескомпромиссным из всего написанного Кларком. Миссия человечества исполнена, Сверхразум рожден, и породившая его раса исчезает. Земная цивилизация полностью исчерпала себя. Причем Сверхразум этот не вызывает у читателей (насколько я могу судить об этом по тому, что читал, о чем говорил с любителями фантастики) сопереживания, сочувствия, эмоционального приятия. Для этого он слишком равнодушен, безжалостен. Ему мешает все-даже животные и растения. Для того чтобы сам он мог существовать и функционировать, все живое, кроме него (за редким исключением-таким, как служащая целям Сверхразума раса Кареллена), должно быть уничтожено. И в конце концов он должен остаться один в мертвой Вселенной, может быть, даже став этой Вселенной, включив в себя всю ее беспредельность. Постепенно позиция Кларка в этом отношении меняется. Еремей Парнов, побывавший в гостях у Кларка на Шри-Ланке, вспоминает такой разговор: „- Допустим, вам будет дано взойти по такой лестнице, — сказал я Кларку. — О чем вы спросите галактических собратьев? — Конечны ли или бесконечны пространство и время, — его вопросы были давно продуманы. — Всюду ли жизни сопутствует смерть?.. Впрочем, нет, прежде всего я спросил бы о том, как победить рак. — Значит, на первый план вы ставите частное, а не общее, животрепещущую сиюминутность, а не вечную и отрешенную истину? — Человек меняется, добреет, — мелькнула лукавая улыбка, — особенно на этом острове, где ощутимо слышится переплеск райских фонтанов.“ Что ж, с годами человек нередко мудреет и добреет: старость, как и любовь, максимализирует наши склонности и черты, пристрастия ума и движения души. И потому совсем не удивительно, что уже в „Космической одиссее 2001 года“, увидевшей свет на восемнадцать лет позже „Конца детства“, Сверхразум выглядит у Кларка совсем иным. Влившись в него, навек распростившись со своей телесной оболочкой, Дэвид Боумен не теряет человеческой сущности. Не уничтожение родной планеты, а спасение ее от атомной угрозы — вот его поступок. И явление „призрака“, фантома Дэвида Боумена, его близким- наглядное свидетельство тому, что остался он человеком. Как и Хэл в финале „2010: Одиссея два“. И как доктор Хейвуд Флойд в завершающем романе трилогии, который вам предстоит прочесть. Этот процесс неуклонной гуманизации идеи начался отнюдь не с „Космической одиссеи 2001 года“. Причем не обошлось тут без одного странного на первый взгляд обстоятельства. В одной из последних сцен „Конца детства“ Сверхправитель Кареллен объясняет Яну, почему облик представителей его расы в преданиях землян олицетворяет врага рода человеческого: „…время-нечто гораздо более сложное, чем представлялось вашей науке. То была память не о прошлом, но о будущем… „… " Это было словно искаженное эхо; отдаваясь в замкнутом кольце времени, оно пронеслось из будущего в прошлое. Скорее не память, но предчувствие“. Кларк впервые приехал на Цейлон в 1956 году. И только тогда, судя по всему, погрузился впервые в культурную, духовную, религиозную среду страны. Но… ведь еще в 1954 году вышел в свет его роман „Большая глубина“, написанный годом ранее. А главным носителем гуманистического начала является там буддистский духовный лидер Маханаяке Тхеро, убеждающий мир в том, что „ранить, убивать живые существа, какие бы то ни было, „… „неправильно“, что „везде, где можно, надо отказаться от убийства“, и тогда все „мы сбросим бремя вины, которое, несомненно, угнетает душу каждого думающего человека при взгляде на тех, кто вместе с нами населяет эту планету“. Какое разительное несходство позиции с действиями Сверхразума из „Конца детства“! " — Зачем же они все уничтожили? — ахнул Ян. — Возможно, им мешало присутствие чужого разума — даже самого примитивного, разума животных и растений. Нас не удивит, если в один какой-то день они сочтут помехой весь материальный мир“, — or этого объяснения Кареллена, от такого прогноза мороз по коже… Нет, не случайно „Большая глубина“ — один из самых обаятельных романов Кларка. Свидетельством тому является, например, тот факт, что один из элементов созданного кларковским воображением мира, одна из сюжетных линий романа вторично родилась на страницах ранней повести братьев Стругацких „Возвращение. Полдень, XXII век“. Даже такие яркие и самобытные писатели попали во власть обаяния кларковской мечты. Пожалуй, именно с „Большой глубины“ и начинал Кларк поиск разрешения конфликта, пытаясь превратить столкновение „необоримой силы“ с „несокрушимой преградой“ в некий синтез этих сил. И в этом смысле он выступает преемником национальной традиции английской фантастики. Ведь сущность книги, по общему признанию, основополагающей в английской НФ „Франкенштейна“ Мэри Шелли, говоря словами критика Тома Хатчисона, заключается „в примирении, если таковое возможно, души человека с техникой, повелителем которой он надеялся стать“. С „Большой глубины“ начинается в творчестве Кларка и поиск социальной гармонии человечества. Написанный, повторяю, в 1953 году, в разгар „холодной войны“, роман рисует мир будущего, являющийся итогом не конфронтации, а конвергенции. И этой своей идее Кларк верен по сей день. Кларк-любитель и мастер прогнозов. И не удивительно, что, заканчивая разговор о нем, мне хочется высказать и собственный прогноз. Число три обладает для Кларка неким магическим значением. Так, он трижды обращался к своей футурологической работе „Черты будущего“ — первое издание вышло в 1962 году, переработанное-в 1973, а в 1987 — развивающая эту тему книга „20 июля 2019 года“. Три романа составили и „Космическую одиссею“. В 1973 году вышел его роман „Свидание с Рамой“, принесший Кларку небывалый успех, мерилом которого можно считать набор присужденных премий и призов. Судите сами: премия „Хьюго“, присуждаемая любителями НФ; „Небьюла“, учрежденная профессиональными писателями; „Юпитер“, основанная преподавателями НФ; Мемориальный приз Джона У. Кемпбелла, приз Британского общества научной фантастики… Правда, трудно сказать, чем был вызван такой „призопад“- только ли литературными достоинствами романа или еще и тем фактом, что после пятилетнего перерыва „фантаст № I“ вновь вернулся к своему жанру… И вот недавно появился „Рама два“. Не знаю, как скоро дойдет он до советского читателя, но уверен, что из „ворд-процессора“ Кларка рано или поздно появится „Рама три“. Ведь помните, чем кончается „Свидание с Рамой“? „Все, что бы они ни делали, рамане повторяют трижды…“