— Я боюсь взрослеть, — всё, что мне удается выдавить.

Он безобидно обнимает меня за плечи.

— Белен, ты будешь лучшей из взрослых, даже не сомневаюсь в этом!

Я улыбаюсь и киваю, вытирая слёзы тыльной стороной ладони.

— Я думаю, ты будешь лучше, Лусиан, — говорю я, и именно это имею в виду. Ему легко даются разные вещи, и он кажется намного взрослее меня.

— Я всегда буду рядом, когда буду тебе нужен, кузина, — тыкая меня в бок, говорит Лусиан.

— Обещаешь? — спрашиваю я, с долей страха ожидая его ответа.

Лусиан замирает на Форт Вашингтон и засовывает руки в карманы. Он смотрит мне в лицо и ухмыляется, но он не смеётся надо мной.

— Белен, я клянусь тебе могилой аbuelito и Библией матери, пока я жив, я не оставлю тебя одну. Я всегда буду торчать рядом с тобой. — Он дёргает меня за хвост и тянет в свои объятия.

— Они подумали, что ты мой брат, а когда я сказала, что мы кузены, они спросили, целовались ли мы когда-то, — выпаливаю я и затаиваю дыхание, ожидая его ответа.

Лусиан кладёт подбородок на мою голову и тихонечко трется им о нее.

— Глупые девчонки, — говорит он, беря меня за руки и раскачивая их между нами. Я краснею от осознания того, что они сказали; смущённая одновременно тем, что меня спросили целовалась ли я с ним и тем, что я вообще никогда не целовалась. Солнце опаляет нас последними лучами над Гудзоном. Отдыхающие покидают парк. Ритмы бачаты и меренги доносятся как из домов, так и из припаркованных машин с открытыми окнами и дверями. Лусиан бросает «привет» или «buenas»[7] людям, которые знакомы с нашей семьёй. Я улыбаюсь и киваю, чувствуя, будто повзрослела из-за только что состоявшегося разговора.

Мы не ходим в одну школу, так как Лусиан на год старше меня и живёт в другом районе. Я всё ещё хожу в католическую школу, а Лусиан — в государственную. Я вижу его на выходных, и он как-то по-другому ведёт себя. Его голос стал низким, и у него стали появляться усы. Они с Тити постоянно спорят, и, кажется, между ними не всё ладно.

Он целует маму и здоровается со мной, похрустывая холодными хлопьями из миски.

— Веди себя прилично с матерью, — говорит моя мама, целуя его в ответ, и похлопывает его по щеке.

— Скажи ей бросить этого мудака, который всё время торчит в квартире и ни хрена не платит аренду за неё. Ненавижу эту грёбаную квартиру!

— Лусиан! — восклицает мама, удивлённая его манерами.

— Спроси её, почему она любит его так сильно, хотя он постоянно заставляет её рыдать! — Лусиан кричит достаточно громко, чтобы и Тити могла услышать его в спальне. — Я иду в парк, — говорит он, выхлёбывая молоко из миски и швыряя её в раковину. — Хочешь пойти со мной, Бей? — спрашивает он; я качаю головой. — Что? Да ладно, ты с ними заодно? Мы же все знаем, что он хренов змеёныш. Неужели надо притворяться?

— Я останусь здесь. Может быть, выйду позже.

— Яри дома? Думаешь, она придёт? Почему бы тебе не позвонить ей?

Я знаю, мой рот почти распахивается, чтобы ответить, когда он спрашивает, но я захлопываю его. Ярица моя лучшая подруга, и я люблю её, но в последнее время она бесконтрольна, и мама запрещает мне с ней гулять. Она спит со всеми подряд, а ей столько же, сколько и мне — тринадцать. Мама говорит это из-за того, что она без отца, хотя у меня его тоже нет, но я не позволяю парням дотрагиваться до себя.

— Я могу позвонить ей, если хочешь. Где ты будешь?

— Я знал, что могу рассчитывать на тебя, — говорит он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня в лоб. — Я буду в Хайбридж парке. Приходи позже, если хочешь.

Мама идёт в комнату Тити, а я плюхаюсь на диван и включаю телевизор. Я хватаю телефон Тити, чтобы позвонить Яри, и реву, пока делаю это. Мысли о том, как Лусиан целует её, дотрагивается до неё, причиняют мне нестерпимую боль. Даже одно воображаемое представление о том, что он делает это с ней, вызывает рыдания. Я сворачиваюсь на диване и обнимаю руками колени. Хотела бы я быть сексуальной и смелой как моя подруга. Но нет; я застенчивая, хоть у меня и приятная внешность, милая улыбка и «божественные волосы», как говорит мама. Мой большой секрет сейчас не в том, что Лусиан мой лучший друг. Большую часть времени я страшусь будущего и чувствую себя действительно одинокой — вот мой секрет.

Мама, наконец, уговаривает Тити переехать в наш район, так как появилось пару свободных квартир. Она хочет, чтоб мы с Лусианом ходили в одну школу, и говорит, что лучшим для нас будет держаться вместе как настоящая семья. Забавно, но никто не пригласил Хеми поселиться поблизости. Тити и мама рады видеться с ней по праздникам вне дома. Моего кузена Раймонда отстранили от занятий в школе, и теперь наши мамы не хотят, чтобы мы с Лусианом даже приближались к нему.

Лусиана теперь называют Люком, и он просто двинулся на переезде. Я помогаю вносить коробки, пока он матерится и прибивает полку к стене. Квартира нуждается в покраске и, может даже, в штукатурке. Лусиан теперь выглядит старше, хоть и продолжает носить всё ту же одежду: рваные джинсы, сидящие настолько низко, что я могу видеть резинку его боксёров, белую майку и кепку нью-йоркских «Янки», почти всегда повёрнутую козырьком назад.

— Это место — настоящий свинарник. Хренова крысиная нора, — говорит он.

— Всё не так уж и плохо, — отвечаю я, кладя коробку на комод. — Ты будешь ближе к школе и ближе ко мне, — продолжаю, улыбаясь.

Затем я утыкаюсь взглядом в пол. Не могу поверить, что сказала это. Напрягаю мозги, чтобы отвлечься. Мы уже не настолько близки. Уже несколько лет.

— И ближе к Яри, естественно, — добавляю поспешно в попытке скрыть своё смущение.

— Яри — горячая штучка, — говорит Лусиан и снимает майку через голову. Он всё ещё носит чётки, но теперь его грудь выглядит взрослее — сильнее.

Я хочу сказать, что мама называет Яри — sucia[8] или как парни говорят — легкодоступная. Но она всё ещё моя лучшая подруга и я киваю в знак согласия.

— Иди сюда, — говорит Лусиан, вытирая тело от пота скомканной майкой. Он бросает её на кровать, как будто попадает мячом в кольцо в баскетболе. Я нерешительно подхожу к нему ближе и чувствую, как все мои нервы напряжены. Он быстро и крепко обнимает меня так, что я улавливаю знакомый, привычный запах его тела.

— Ты самая красивая девушка в районе, и ты знаешь об этом, — говорит он, улыбаясь вдруг так широко, что становится видно ямочки на щеках.

— Я думала, у тебя больше нет этих ямочек, — отвечаю, притрагиваясь кончиками пальцев к ним. Он убирает мою руку.

— Так что? Района недостаточно для тебя? Ты хочешь, чтобы я признал тебя самой красивой девушкой Западного Гарлема? Красивейшей девушкой школы или всего Нью-Йорка?

— Прекрати подкалывать меня, Лусиан, — говорю я, моя улыбка увядает.

— У моей кузины Белен самое потрясное тело во всей Америке! — выкрикивает Лусиан, и я знаю, что начинаю краснеть. Я выбегаю из его комнаты и направляюсь на кухню. Мама как раз убирает блюда Тити, и я хватаю несколько, чтобы помочь ей. У меня захватывает дыхание, и сердце трепещет в груди от стычки с Лусианом. Улыбаюсь, что есть силы, даже щёки болят.

— Мам? — зову, положив руку на бедро.

— Что такое, hija[9]? — она отзывается и высовывает голову из шкафа, чтобы оглянуться на меня.

— Я рада, что они переехали. Думаю, всё будет хорошо. — Высказываю свои мысли и хватаю кухонное полотенце, чтобы вытереть с чашки отпечатавшийся газетный принт.

Всё хорошо. На самом деле всё лучше, чем хорошо. Обе, мама и Тити, смеются, готовят и проводят время вместе друг с другом больше, чем с их парнями. И я вижусь с Лусианом чаще. Я вижу его каждый день, так как мама заставляет его провожать меня в школу. Он ведёт себя так, будто это скука смертная и ворчит проклятия под нос, но как только мы оказываемся вне дома, несёт мой рюкзак и относится ко мне серьёзнее. Он спрашивает о моих уроках, домашних заданиях и учителях, которые мне нравятся. Лусиан рассказывает мне, от каких парней стоит держаться подальше, а с какими можно подружиться. Иногда мы останавливаемся возле магазинчиков и покупаем пончики или бублик. Лусиан всегда платит за меня, даже если у меня есть деньги.