Когда я, в конце концов, смог сфокусироваться на этом вопросе, я понял, что несмотря на то, что все, что я звал собою, включая тело и саму жизнь, ушло, я по-прежнему был в полном сознании! Больше тою, это осознающее «Я» смотрело на всю эту драму, включая панику, со спокойным сочувствием.

Мгновенно, когда я понял это, я ощутил новый уровень спокойствия такой глубины, какой я никогда до этого не испытывал. Я только что нашел это «Я», эту точку наблюдения — эту сущность, это место в вышине. Место, где «Я» существовало независимо от социальной и физической идентичности. То «Я», которое было выше Жизни и Смерти. И кое-что еще: то, что "Я» знало — оно на самом деле знало. Оно было мудрым, а не просто знающим. Это был тот голос внутри, который говорил правду. Я узнал его, слился с ним воедино, и ощутил, что вся моя жизнь поисков одобрения в окружающем мире (существование-в-направлении-других, по Давиду Рейсману) закончилась. Теперь мне нужно было только смотреть внутрь в то место, где Я Знало.

Страх превратился в восторг. Я выбежал на улицу, на снег, смеясь, пока огромные хлопья кружились вокруг меня. Во мгновение ока дом исчез из виду, но это было о'кей, потому что Я Знало».

Так что, если не путать «Я» и «Я», понятно, что происходит. «Все, что мы звали личным, что копили греша…»[19] У Альперта, психолога, много над концепцией «Я» размышлявшего, это происходило в соответствующем оформлении. Чаще это происходит резко, вдруг, пока «ты» разглядываешь пятнышко на стене.

«Я» уходит чуть ли не во всех смыслах. Даже в сенсорном — в какой-то момент я заметил, что в трипе часто вижу будто не из одной точки, не из двух глаз, а как бы целым потоком, и потому, например, небольшие предметы могу видеть сразу с нескольких сторон. «Я» уходит лингвистически—после одного трипа я довольно долго вспоминал, как меня зовут (потом вспомнил, но продолжал баловаться, перебирая имена). «Я» уходит, и это прекрасно. «Я» тает, и это страшно для «я», и если «оно» успевает, «оно» часто пытается бороться за «себя». Малоприятный процесс, как я немного расскажу об этом позже.

12. Одухотворенность. Грибы показывают, что мир жив. «Жив» — это значит изменчив, наполнен смыслом и имеет душу. Для тех, кто путается в значении слова «душа», я попробую объяснить попроще. Вот человек въезжает в комнату и начинает в ней жить. Для начала это—комната, ну, коробка, может, даже еще и бетонная, простой объект, как будто бы неодушевленный. Но вот человек живет в ней и живет, и комната обретает свою особую атмосферу. Вот уже вид у нее становится очень собственный… вот уже некоторые вещи в ней получаются легко, а некоторые — черта с два… она наполняется памятью, традицией, привычками, смыслом. И даже теперь если этот человек исчезнет — «это» в комнате еще останется. Вот «это» — и есть «дух» комнаты, для тупых.

Нет ничего особенного в слове «дух». Это просто способ обозначить нечто трудноуловимое—вроде моего или вашего имени. Когда ты видишь, что весь мир—одеяло, ты, комната, твоя подруга, состоят из одного и того же, как это назвать? Когда ты слышишь голоса тех людей, которых нет физически рядом (а может, и вообще в живых нет), и разговариваешь с ними — как это назвать? Когда ты сам, наконец, чувствуешь, что стал кем-то иным (хорошо еще, если знаешь кем), а это как назвать?

Одухотворенность мира—вот за это я поставил бы грибам памятник с Останкинскую башню. Наверное, это самое важное для меня видение, которое принесли грибы. Наверное, это был самый большой пробел в культуре, которую я унаследовал. Совсем-совсем не только в мою жизнь грибы принесли такую радость, как выращивать растения, — когда б я еще сам допер, заинтеллектуализированный горожанин!

Вот отрывок из чужого описания трипа,[20] и опыт такого рода не то чтобы обычен, но нередок:

«В какой-то момент я заметил, что моя голова будто бы поворачивается влево без сознательного моего контроля. С удивлением я обнаружил, что не могу держать ее по центру без усилий. В конце концов, я дал своей голове повернуться, и когда я это сделал, мой взгляд немедленно сфокусировался на большом кактусе, который я поставил на кофейном столике за кроватью. Меня посетила смешная мысль, что это он добивается моего внимания, и тогда я сместился в дальний угол кровати — и в тень, — чтобы посмотреть, чего кактус хочет. Я почувствовал, как будто я впервые заметил кого-то, кто был там всегда. Я мысленно спросил у нее, чего она хочет. И только тогда я заметил, как-то преувеличенно сильно, как холодно и темно было в этом месте. Для меня это прозвучало как просьба… она хотела, чтобы я передвинул ее ближе к окну, чтобы купаться в прямом солнечном свете. Без колебаний я взял ее (все 25 кило) и перенес к свету, и сел рядом, обняв руками горшок. В течение того, что казалось часами, я сидел с ней, очарованный ее иголками и твердыми конечностями, осторожно смахивая пыль. Я даже пел ей (казалось, что она этого просила). Я чувствовал, что она — очень древняя, и она напоминала мне о том, что я тоже древен.

Я был рад, что был там, в одиночестве, потому что другие помешали бы мне слышать то, что говорят растения…».

13. Перемена времени. Время просто исчезает—даже для тех, кто не ощущает присутствия Вечности. Время расширяется необычайно. Смотреть на часы (кто любит этим баловаться) — неиссякаемый источник восторга. Тут у тебя про ходит целая жизнь — а на часах хорошо, если стрелка сдвинулась на деление. Мне кажется, что это просто эффект того, что в трипе осознается весь тот огромный поток активности, который происходит в мозгу (как всегда). Естественно, что в «плохом» трипе кошмар тоже длится целую вечность и смотреть на часы при этом — никому не рекомендую; они стоят.

14. Последнее качество трипа, которое я бы выделил, как «почти всегда», — его невозможно остановить.

«Маленькие святые» часто говорят с нами, как Маленький Принц с Лисом.

— Поиграй со мной, — попросил Маленький Принц. — Мне так грустно.

— Не могу, — сказал Лис. — Я не приручен.

— Ах, извини, — сказал Маленький Принц. — А как это — приручить?…

— Ты не здешний, — заметил Лис. — Что ты здесь ищешь?

— Людей ищу, — сказал Маленький Принц. — А как это — приручить?

— У людей есть ружья, и они ходят на охоту. Это очень неудобно! И еще они разводят кур. Только этим они и хороши. Ты ищешь кур?

— Нет, — сказал Маленький Принц. — Я ищу друзей. А как это — приручить?

То, что называется трипом, — это очень целостный опыт. Об этом можно думать, как о спектакле, который, раз начавшись, свое доиграет. Об этом можно думать, как об очень сильном собеседнике, который что-то вам хочет объяснить и своего добьется. Конечно, можно попытаться смыться из театра или от собеседника, но это стоит пытаться делать только в самых крайних случаях, — прежде всего потому, что не получится. Получится исказить, ослабить, но не остановить. Это—очень сильный собеседник, и он внутри! Я разовью это позже в главе «Практика».

15. Нет, есть еще один феномен, отличающий грибы от некоторых других энтеогенов (например, дурмана). Они почему-то сохраняют вполне неприкосновенным и «здравым» обыденное сознание, даже вместе с социальной маской и прочими причиндалами. Никакому нормальному человеку не захочется это использовать — это как одевать костюм в постели с любимой; но костюм — вот он, рядом с постелью, на плечиках. Галлюцинаций в прямом смысле слова почти никогда не бывает—ты знаешь, где «реальный» мир, а где—«видения». Я беру эти слова в кавычки, но — серьезно—никто не тянется за стаканом воды, которого не видят другие, и не писает в воображаемый унитаз. Вполне даже можно разговаривать (если ты такой дурак или тебе так не повезло) с «нормальными» людьми, которые скорее всего даже и не заподозрят, что ты—«под грибами». И в этом тоже сказывается чистота грибов, берущих свое не насилием и подавлением, но расширением рамки. Они просто ставят обыденный разум на место, и на этом своем месте он нисколько не мешает. Наоборот, помогает дойти до туалета и вернуться, нажать кнопку плеера или диктофона, попросить, чтоб укрыли одеялом… Он ведь на то и создан, этот «царь природы».