— Гуляете? Лодок нет, так решили во хмелю поплавать?

— Язеп… Сарма! — раздалось сразу несколько голосов. Кто-то уже спешил к секретарю уездного комитета партии со стаканом водки, кто-то подавал ему кружку пива. Сарма хмурился, отстранял протянутые к нему руки, но радушие рыбаков было таким неподдельным и искренним, на всех лицах было написано столько чистосердечия и доброжелательности, что он не выдержал, Рассмеялся:

— Хотите и меня в собутыльники? Председателя, я вижу, совсем обработали? Язеп наконец добрался до Артура и пожал ему руку.

— Может, мне из-за забора на них поглядывать? — Банга был трезв — Сарма отметил это с удовольствием.

— Лучше бы тебе с ними в море… а не прохлаждаться на берегу.

Артур виновато склонил голову. Сколько можно укорять!

— Я говорил Калниньшу… Снимите меня с этой должности.

— Не мы тебя ставили, не нам тебя снимать. Сами разберетесь. Но если ты прохлопаешь и эти лодки…

— Какие лодки? — Артуру показалось, что он ослышался.

— По всему побережью собирали. Не пускать же вас по миру…

— А платить чем?

— Будет совесть, когда-нибудь отдадите. Не будет, для начала простим.

Марцис подскочил к Сарме со стаканом водки:

— Ну, секретарь… Лосось тебе в глотку. Если ты сейчас с нами не выпьешь… За новую власть…

Сарма хитро усмехнулся:

— Отчего же? За нашу власть, да с рыбаками… Бери и ты стакан, председатель! Ничего, ничего, сам ведь знаешь: за одного битого двух небитых дают, да никто не берет.

Он поднял стакан над головой, проговорил четко и торжественно:

— Кого-кого, а вас советская власть никогда в беде не оставит. И не даст в обиду. Помните это и помогайте ей… Ради себя самих же!

В комнате Марты из радиоприемника доносились позывные станции «Би-Би-Си». Марта баюкала на руках засыпающего Эдгара, тихонько подпевая мелодии далекого Лондона. Внезапно распахнулась дверь. Марта вздрогнула, обернулась… В мокром от дождя плаще в комнату влетел Рихард. Не глядя на жену, бросился к громоздкому аппарату и с силой грохнул его о пол. Деревянный ящик разлетелся вдребезги. Дробью лязгнул металл, заплакал испуганный ребенок.

— Ты что? — изумленно вскрикнула Марта. Она впервые видела Лосберга в таком состоянии.

— Идиотка! — в бешенстве заорал на нее муж. — Хочешь, чтобы нас посадили? Забрали в гестапо?

— В чем дело? Что случилось?

— Ты понимаешь, что натворила? Да успокой ребенка, черт побери! Сколько раз я тебе вбивал в голову, чтобы ты здесь никогда, ни с кем, ни о чем… Надо же додуметься! — Рихард, как затравленный, метался по комнате, отшвырнул ногой обломок. — Болтать о таких вещах!.. Да здесь за одно такое слово отправляют за решетку!..

— Объясни, будь любезен, что значит твоя истерика? — отчужденно произнесла Марта, прижимая к груди сына. — Я не понимаю…

— Ах, не понимаешь? А что такое антинемецкая пропаганда — понимаешь? Клевета на политику Великой Германии — это тебе понятно? С кем ты болтаешь о зверствах немцев в Польше? О концлагерях, о массовых расстрелах?

— Я?! — Марта не на шутку растерялась. — Я здесь вообще никого, кроме господина Шольце и его жены, не знаю. Господи… Неужели и он?..

— Слушай, ты в конце концов соображаешь, где мы находимся? Какой Шольце? Какая жена? Неужели тебе надо разжевывать такие вещи? Сегодня Манфред на меня орал, как на мальчишку.

Марта была потрясена.

— Боже мой, какая грязь! — У нее от волнения дрожал голос. — Какая мерзость… Выслеживать, подслушивать, доносить… Какими же грязными делами надо заниматься, в каком болоте увязнуть, чтобы все это терпеть…

Лосберг болезненно передернулся, закрыл глаза. Лицо побелело, сделалось землисто-серым.

— Да, — едва слышно заговорил он. — Я многое готов вытерпеть от них… Я готов лизать им сапоги, лишь бы они помогли нам вернуться туда, откуда нас выгнали.

Ребенок снова заплакал, Марта сильнее прижала его к себе, словно боялась, что муж причинит ему зло.

Ненависть и любовь, жгучая жалость к себе и жгучая ревность подкатили тяжелым густым клубком, острой спазмой сдавили Рихарду горло.

В предутренней дымке плыл под крылом лес. За ним узкой полосой желтели дюны. Дальше открывалась серая, со стальным отливом гладь моря.

— Ты бывал когда-нибудь в этих местах? — спросил штурман, поглядывая вниз через прозрачный, плексигласовый фонарь кабины.

— Нет, не случалось, — безразлично позевывая, ответил пилот.

— Говорят, у них тут мировые курорты… Лучшие на Балтике.

— Все-то ты знаешь.

— Янтарный берег… Погляди, и правда янтарный…

— Берег как берег. Интересно, девки у них тоже янтарные? — осклабился пилот.

— Между прочим, здешний янтарь высоко ценится.

— Чудак. Янтарь там внизу, и девки тоже внизу. Какая тебе разница — ценится, не ценится…

— Нет, все-таки интересно. Я, когда в новое место лечу, стараюсь разузнать о нем побольше. Помню, когда в Испанию летели…

— Кажется, подходим, — перебил пилот. — Это Либава. Говоришь, разузнать побольше? А я думаю, как бы взять побольше бомб. И горючего…

— Удивительно красиво расположена. Знаешь…

— Слушай, малыш, не заткнешься ли ты на пару минут? И следи за приборами… Я пошел!

Машина круто свалилась в пике. Один за другим самолеты устремились на спящий город, сбрасывая на него серии бомб.

В конторе бывшего акционерного общества толпились рыбаки. Они обступили Артура, который кричал в телефонную трубку:

— Алло! Алло! Начальника милиции Калниньша! Выехал. Куда выехал? Надолго? Не слышу… Тогда уком комсомола!..

В комнате толклись беженцы старики, женщины с детьми. Надсадно плакал грудной ребенок.

— Алло! Уком? Лаймон, ты, что ли? Да я тебя с утра добиваюсь. Что? Потише, товарищи. — Артур обернулся к людям и снова закричал в трубку: — Слушай, указаний мне хватает! Ты хоть немного представляешь, что тут творится? Да, да, именно! Прямо тут, в конторе, а часть по домам разобрали. А чем кормить? Где машины? Отправлять на чем? Это я уже слышал, ты скажи конкретно — когда транспорт будет? Что?.. Ну ясно, ясно, это мы уже сами делаем. Что можем, говорю, то делаем! Теперь насчет того… самого… — Он прикрыл трубку и распорядился. — Товарищи, попрошу всех выйти! Бирута, отведи людей на склад, пусть получат у Айвара продукты.

— И молоко?

— Только детям. По пол-литра. Разместишь пока в школе… Да, да, сейчас! — крикнул он в нетерпеливо забормотавшую трубку и поторопил: — Быстро, быстро, товарищи! — Подождал, когда закрылась дверь, возобновил прерванный разговор: — Ты меня понял, насчет чего? Конечно, сформировали. Кто? Да вся артель. Ну что, тебе всех перечислить? Марцис, Фрицис, Вейс с сыновьями? Да, чуть не забыл — Бирута просит записать и ее. Что, что?.. Ну этого я не знаю, сами разбирайтесь. Не могу ее дать — вышла она. Ладно, кончай… Я тебя дело спрашиваю… Что? — Артур сердито перебросил трубку к другому уху. — Какие строевые занятия? Да ты что — смеешься, что ли? Какие к черту занятия? Им надо показать, где мушка, а где курок. Понял? Что? Сам приедешь? А что толку в твоем приезде? А-а, привезешь? Ну так бы и сказал. Это другое дело! Значит, до вечера? Подожди, где твой отец? Не знаешь? Как только появится, пусть сразу звонит. Пока.

Торопливо собрав бумаги, Артур сунул их в ящик стола, запер на ключ и, одергивая на ходу гимнастерку, шагнул к выходу. Но дверь резко распахнулась — в контору вошел Озолс.

— Когда кончится это беззаконие? — зло процедил он.

— В чем дело?

— По какому праву у меня забирают продукты?

— По такому… Вы распоряжение о сдаче продовольствия получили? Люди сами, несут, последнее. Понимают: надо кормить тех, кто без крыши над головой остался. И армию тоже кормить надо.

— Но ведь я уже сдал…

— Что еще скажете? — прищурился Артур. — По какой управе соскучились?

Озолс не ответил, заковылял к двери.