И вот когда, казалось, все пошло, наконец, нужным курсом: поставил дом, купил лодку, не сегодня-завтра сын станет капитаном, судьба преподнесла рыбаку свой последний, безжалостный сюрприз.

Артур едва успел на похороны.

…Калниньш спрашивает, что Артур будет делать с мореходным училищем. Неужели дяде Андрису не ясно — оно пошло ко дну вместе с отцом.

Озолс вернулся в воскресенье. В добротной коляске, запряженной рослой кобылой, которой правил Петерис, не спеша катил по поселку, слегка касаясь ладонью полей шляпы в ответ на почтительные приветствия. На улице было по-праздничному людно, и тем торжественнее выглядел его приезд. Крупный, гладкий, с мужицки простым, но холеным лицом, он восседал в своей коляске, гордо выпрямившись. Густые, кустистые брови придавали ему выражение властное и значительное. Что ж, полагал хозяин коляски, у него были все основания рассчитывать на особое уважение и признательность. Сам он уже давно позабыл, когда просил в последний раз взаймы. Как сейчас, пожалуй, ни за что не припомнил бы, кому он в поселке чего-нибудь не одалживал. Разумеется, не в ущерб своему добру, но все-таки… А с тех пор как стал председателем поселкового правления общества «Рыбак», власть и вес Якоба поднялись на недосягаемую высоту.

Аболтиньш, трактирщик, еще издали заметил коляску и как был в переднике, так и выскочил на крыльцо.

— С приездом, господин Озолс! Наконец-то вы дома. Как съездилось? Что нового в Риге?

Якоб небрежно махнул рукой:

— А-а! Сумасшедший дом. Шум и толкотня. А тут… Как с поезда сошел, будто в рай попал.

— Не желаете ли стаканчик с дороги?

При слове «стаканчик» Петерис жадно сглотнул, с надеждой посмотрел на хозяина. Тот понимающе усмехнулся, проговорил полушутя, полусерьезно:

— Стаканчик да рюмочка доведут до сумочки.

Я понимаю, в Риге у господина Штейнберга наклеечки поаппетитнее, — уязвленно проговорил трактирщик.

— Катился бы он в свою Германию, господин Штейнберг. Вот полюбуйтесь, самое свежее, — Озолс протянул Аболтиньшу газету.

Тот развернул сложенный по размеру кармана лист, негромко прочел:

— Вчера по приглашению министра иностранных дел Латвии господина Мунтерса город Лиепаю с дружественным визитом посетила немецкая военная эскадра. Как заявил на пресс-конференции командующий эскадрой адмирал Бернгард…

Глаза Озолса полыхнули гневом.

— Три дня назад потопили наш пароход с лесом, а теперь хватает наглости…

— Но ведь Гитлер всюду заявляет, что он наш друг.

— Он и Литве друг. А как ловко у нее Клайпеду отхватил? Я уж не говорю об Австрии, о Чехословакии. Тут не нахальством, чем-то похуже пахнет.

— Неужели вы думаете?..

— Не знаю. Умные люди на всякий случай запасают кое-что. Сахар, крупу, спички…

— Не дай, господи, — у меня в доме парень подрос.

Озолс молча достал пачку «Трафф», угостил Аболтиньша.

— А как у дочки успехи? — с удовольствием затягиваясь папироской, полюбопытствовал тот. — Поди, лучшая студентка в университете?

— Ну, может, и не лучшая… Вообще-то молодцом!

— Дай вам бог… А у нас в поселке несчастье.

— Знаю. Петерис рассказал.

Аболтиньш с беспокойством посмотрел в сторону церкви, что была неподалеку; из нее выходили прихожане. Усмехнулся:

— Старые грехи отмолили, сейчас ко мне за новыми придут.

— Хозяин, может, и нам заглянуть в храм божий? — не выдержал Петерис.

Озолс осклабился:

— У тебя что, грехов много?

— У меня?!

— Давай трогай, святой! Тебя жена ждет.

— Кого?! Меня?! — Глаза у кучера потемнели, злая судорога пробежала по лицу. Он так яростно хлестнул лошадь, что Озолс едва не вывалился из коляски. В поселке уже давно было известно, что если Эрна кого-то н ждет, то только не своего Петериса.

Артур сидел на кухне, чинил сеть.

— Поешь! — Мать поставила рядом кружку с молоком, придвинула кусок хлеба, намазанный медом. Банга отложил моток, взял кружку, задумался. Луч солнца, падавший из окна, зажег радужный узор на фаянсе. Эту кружку Артур помнил с детства: та самая, что стояла потом на поминках перед пустым стулом. Как все-таки странно и жестоко устроена жизнь: еще вчера все было по-иному — был отец, была надежда… Артур чуть не застонал от боли. Мать, словно бы прочитав его мысли, отвернулась, пошла к плите. И остановилась на полпути, увидев входившего Озолса.

— Бог в помощь, Зента! Прими мои соболезнования.

Она опустила голову, заплакала.

— Господь дает, господь забирает, — скорбно продолжал Озолс. — Хороший был у тебя муж, по такому не грех и поплакать. И отец был хороший. — Он заметил Артура.

— Проходи, Якоб.

Озолс заковылял в комнату, волоча непослушный протез. Сейчас — не на людях, не в коляске — он не казался таким бравым. Инвалид, сутуловатый, оплывший, он грузно опустился на стул подле стола, положил на скатерть руки, большие и натруженные, сумрачно огляделся. Негромко спросил:

— Слышал, ты дом продаешь.

Зента потупилась. Ее пальцы нервно теребили передник.

— Что поделаешь, Якоб… Долги… — хотела еще что-то добавить, но в дверном проеме показался Артур.

— Погоди, мать, — хрипло проговорил он. — Насчет отцова долга не беспокойтесь, за нами не пропадет.

Озолс предостерегающе поднял руку:

— Постой, сынок, не горячись. Скажи, Зента, сколько у вас осталось невыплаченной ссуды за дом?

— Около семисот латов. И тебе триста. Вот и получается…

Ну, между собой мы пока считаться не будем… А ссуда… Неважно у меня, правда, с наличными, да ничего… Ссуду вашу я погашу. С банком лучше не тянуть. Проценты…

До Зенты трудно доходил смысл его слов.

— Как, ты сам… наши долги?

— А ты что думала? Пришел рубашку последнюю с вас снимать? Мы же люди… Всю жизнь прожили рядом. Янка, почитай, братом был мне…

— За доброту вашу спасибо. Но мы так не можем, — самолюбиво перебил его Артур.

Озолс опять предостерегающе поднял руку:

— Я не милостыню вам предлагаю. Заработаешь — отдашь. Промысловый участок отцовский правление тебе оставит. Может, еще и прибавим немного.

— А ловить на чем?

— Лодку пока возьмешь у меня. Моторная, пятнадцатисильная. К тебе любой напарником пойдет. А зимой на озера, за карпом. Он теперь в хорошей цене. Я думаю, если каждый третий улов мой — не так уж много получится. Глядишь, постепенно и отдашь отцовский долг. Ну что, по рукам?

Артур в нерешительности помялся, но упираться не стал:

— Согласен.

— Выбирай, что лучше — расписка или вексель?

— Вексель.

Утром вдоль всего берега шла работа — рыбаки волокли к морю карбасы, загружали снасти, готовились к путине. Озолс, с погасшей трубкой в зубах, приглядывал за своей артелью. Мимо него то и дело пробегали люди — кто с веслами, кто со связкой балберов — поплавков.

— Невод куда грузить? — согнувшись под тяжестью сложенной сети, остановился рядом с ним Артур.

— Во-он в тот карбас, к Фрицису, — Озолс неодобрительно посмотрел на парня: Чего один надрываешься? Помочь некому?

— Да мне — раз плюнуть! — молодецки крякнул Банга и, стараясь держаться прямо, пошел к лодкам.

— Заботу показываешь? — желчно бросил подошедший Калниньш. — Теперь можно — вексель-то выхватил!

Озолс обернулся, раздраженно бросил:

— Все ты мечешься, как ужаленный. Суешься в каждую дырку… Нехорошо.

— Нехорошо? — сузил глаза Калниньш. — А людей одурачивать, с голого последнюю рубаху снимать — хорошо?

— Послал бы я тебя… Надоело, понимаешь? Давай хоть раз потолкуем по-человечески.

— С тобой толковать!..

— Нет уж — давай! — Озолс ухватил Калниньша за рукав. — Сядь-ка. — Первым опустился на борт дырявого карбаса, достал портсигар — там было пусто. Калниньш, не глядя, протянул свои папиросы. Задымили.

— Ты вот векселем меня попрекнул, — пыхнул дымком Озолс. — А я, между прочим, его не тянул, они сами…