А потом – подбросило.

В буквальном смысле. Взметнулся на нарах, словно уколотый шилом в известную область организма. Этот подброс, этот толчок, этот импульс до сих пор нельзя описать внятно: не страх, не тревога, не приступ агрессии... Черт его знает. Подбросило. Что-то вдруг подбросило, что-то заставило выхватить нож, что-то потянуло прямиком к печке. И тут же услышал рядом:

– МУЖИК ЗА ПЕЧКОЙ!

Остальные трое соскочили с нар прямо-таки синхронно – и мы вчетвером окружили печку. Как во сне. Как в наваждении. Продолжалось это наваждение совсем недолго, секунд несколько. Потом все разом словно бы опамятовались, совершенно точно осознавая себя в реальности. Не было никого в избе, кроме нас. Дверь была закрыта, как мы ее и закрыли, крючок накинут, как мы его и накидывали...

Впечатлениями обменялись молниеносно. Все четверо пережили одно и то же: тяжелые шаги в сенях, звонко слетает крючок, некий мужик начинает болтаться по избе, бурчать, слов не удается разобрать, ни единого словечка, но смысл бурчанья отчего-то кристально ясен: ходят тут всякие, носит тут всяких, заявились, набезобразили... и словно бы женщина при нем, хотя она молчала и ни единой реплики не подала... Потом – тот самый толчок, опять-таки одновременно, синхронно поднявший всех четверых и толкнувший ловить «мужика за печкой»...

Вот такая история. Алкоголь в качестве вызвавшего ее фактора отметаем решительно: ну что такое пол-литра водки для четверых организмов мужского пола, прекрасно знакомых с ней, родимой? К тому же перед принятием стопарика пообедавших обильно и сытно?

Слону дробина... До того мы недели три провели в самой пошлой трезвости. И, наконец, никто еще не слышал об алкогольных галлюцинациях, способных вызвать не то что у четверых, но даже и у двоих одинаковые «глюки». Любой психиатр или нарколог вас высмеет, коли обратитесь к нему с утверждением, будто «белка» вызывает у разных людей одинаковые видения...

Водка тут ни при чем. Нас было четверо, и пережитые нами эмоции и впечатления походили друг на друга, как горошины из одного стручка. Кто-то заявился в гости... Кто именно, вряд ли стоит растолковывать подробно. Есть такой... В разных местах кличут его по-разному, но суть одна и та же. Обитает он... при доме. Показывается иногда. Да домовой это, домовой, что уж там, к чему реверансы...

Мы прожили в этой избушке еще месяц и более ничего странного не наблюдали. Вот разве что...

Понимаете, бывают хорошие места, а бывают – плохие. Подробно объяснить суть явления, разницу меж первым и вторым не берусь (профессор Буровский далее сделает это лучше), скажу одно: наверное, любой человек с опытом работы в тайге, вообще в глухомани, прекрасно поймет, о чем я. В тех местах, что были описаны в двух предшествующих эпизодах, несмотря на вышеупомянутые странности, отчего-то было тем не менее хорошо. Оказавшись в тайге в полном одиночестве, чувствовал себя прекрасно, браво отмахивал немаленькие концы, не ощущая ни малейшего дискомфорта, ни малейшего неудобства. Был словно бы дома – в глухих местах, на медвежьей к тому же территории, в краях, где разъезжают невидимые машины и неизвестно куда деваются дряхлые бабки. Здесь же... Я несколько раз ходил к вытекающей из озера речушке проверять поставленные там на карася верши – и всякий раз чувствовал себя как-то... неловко, что ли, некоторое неудобство от окружающего оставалось. А это было странно: никаких дремучих лесов, голая степь, всего-то метров на восемьсот отойти от деревни, зайти в редкий кустарник... Ни единого зверя на десятки километров. А вот поди ж ты: не по себе, и точка. И беспричинно хочется оглянуться, и неуютно как-то даже в солнечный день, и на душе как-то муторновато... Плохое было место, вот в чем суть. Понимающему достаточно.

Вот такие истории. Случившиеся на самом деле. Вполне возможно, кому-то они покажутся скучными, но лично я по прошествии двадцати одного года все еще помню это ощущение, этот толчок, сорвавший с нар, это сварливое бормотанье. Даже теперь ощущение не из самых приятных. А уж тогда...

«Да, а потом-то? – спохватится, быть может, любитель доводить всё до логического конца. – Что вы, четверо, сделали потом?»

А ни черта. Даже со своими о происшедшем как-то не говорили. Не тянуло. Об этих вещах почему-то не особенно и хочется разговаривать даже с хорошо знакомыми людьми. Я и изложить-то их на бумаге решился только теперь, по прошествии двадцати с лишним лет, когда потускнели воспоминания и поистаял тогдашний страх. Всё это было. Было именно так. И всякий раз я оказывался отнюдь не единственным свидетелем странного, а одним из нескольких. Если бы я хотел элементарным образом завлечь читателя, а заодно и малость подзаработать, будьте уверены, сочинил бы охапку гораздо более увлекательных историй, пусть и высосанных из пальца, но высосанных изобретательно, правдоподобно. Простите за бахвальство, но с полетом фантазии у литератора А.А.Бушкова всегда обстояло не худшим образом. Были бы там и таинственные ночные тени, и загробные голоса, и жуткие видения, и убедительные детали.

Вот только делать это категорически не хочется. На сей раз в мою задачу входило рассказать о пережитых странностях как можно более подробно, возможно, это и получилось скучновато, но таковы уж эти события в реальности, а не в Голливуде... Было все это, было.

А объяснения – нет. До сих пор. Строго научного, я имею в виду. И до-олго еще не будет, чует моя душа. Вот вам один простенький на первый взгляд пример из той же оперы. Исстари в Сибири бытуют рассказы о том, как к человеку, оказавшемуся в одиночестве (на охоте ли, на покосе, по другой надобности вдали от жилья), подходит вроде бы добрый знакомый, зовет куда-то – и человек покорно идет за ним, ведомый неведомой силой. А потом «знакомый» исчезает, и наш бедолага обнаруживает себя верст за двадцать от того места, где с этим мороком повстречался, а то и на высоченном обрыве, а то и по горло в реке...

Так вот, избавиться от этого наваждения, судя по анализу десятков записанных историй, можно лишь двумя способами. Первый – это если человек, пусть неумышленно, произнесет вслух имя Божье. Второй – если спросит: «А куда мы, собственно, идем?»

Первое – понятно. А вот второе... Почему именно этот вопрос – «Куда?» – с завидной, не знающей исключений регулярностью влечет мгновенное исчезновение «водящего» и возвращение «ведомого» в ясное сознание?

Знать бы...

У каждого человека в жизни случается много разностей – и веселых, и грустных, и страшноватых, и обыденных, из чего и составляется странная мозаика времени нашего существования. В начале семидесятых годов в одной из моих трудовых книжек появилась любопытная запись – заведующий Красного чума. Это что-то вроде передвижного Дома культуры. Мы обслуживали оленеводов, охотников и рыбаков. Крутили в стойбищах индийские фильмы раз по пять-десять с неизменным успехом, развозили книги, читали лекции и обязательные политинформации. За эту работу платили копейки, приходилось для поддержки штанов самому охотничать и рыбачить, чем я занимался с огромным удовольствием. У меня появились в тундре друзья, и если бы не квартальные и годовые отчеты, я чувствовал бы себя, пожалуй, самым счастливым человеком на земле.

Чаще всего я бывал в стойбище Лонга Яр, на Широкой протоке, там, где Енисей начинает ветвиться дельтой. Гостевал и рыбачил у ненцев, Александра Прокопьевича Комарова, Николая Григорьевича Яптунэ, работящих и добрых тундровиков, которые, посмеиваясь над моей азартностью, ненавязчиво приучили меня выживать на этой свободной и суровой земле.

Осенью 1973 года, перед самым ледоставом, мы шли в райцентр Караул на совхозном катере «Октябрьский». Уже изрядно похолодало. Снежные заряды запутывались в штормовых накатах. На планшире намерзал лед, и катер был похож на внезапно поседевшего бродягу.

Николая Григорьевича Яптунэ вызвали на заседание бюро райкома партии. Коротая время в холодном и сыром кубрике, мы выпили для сугрева по стакану водки, и беседа, естественно, завязалась оживленная. Капюшон малицы у Николая Григорьевича сполз с огромной лысины. Он, грассируя и энергично жестикулируя, рассказал нам страшную историю. Она звучала примерно так: