Калитка была заперта. Надя осторожно постучала. Василий впустил ее и вполголоса стал выговаривать:

— Или надумала под монастырь меня подвести? Не велел же Иван Никитич вечерами за ворота выходить, а она — вон чего: гуляет как тебе госпожа. Отойти не успел — пронырнула! Или же мне подыхать тут, не сходя с места? Беги, а то узнает, он тебе насыплет перцу на хвост.

— Давно пришел? — не обращая внимания на воркотню Василия, спросила Надя.

— Не больно. Спрашивал, все ли, мол, дома, а я говорю — все. Ты уж пробирайся как-нибудь потихоньку. Не дай бог встренет! Я тогда на тебя свалю, скажу: знать ничего не знал...

Третьего дня Иван Никитич наказал не зажигать огня без надобности, и сейчас во всем огромном стрюковском доме стоял мрак.

Осторожно ступая, чтобы не скрипнуть половицей, Надя вошла в коридор. Отсюда надо попасть в прихожую, а уж там и в свою комнату. Темно. Тихо. Бабушка, должно быть, заждалась, беспокоится... Коридор не длинный, но впотьмах идти трудновато, как бы не споткнуться обо что-нибудь, не наделать шума.

Дверь неслышно отворилась, и Надя — в прихожей. Осталось несколько шагов. Нет, она не боялась Стрюкова, ей просто не хотелось лишний раз встречаться с ним: начнутся расспросы, не обойдется и без брани... Надо обогнуть стол, а там два шага и...

Противоположная дверь чуть скрипнула, на пол легла светлая полоска. Надя юркнула в подклеть, где хранилась зимняя одежда. Если это бродит Стрюков, то пройдет мимо. Правда, здесь дверь в подземелье, но ночью туда никто не ходит. Шаги ближе, ближе... Со свечой в руке вошел Иван Никитич. Под мышкой у него объемистый ларец. Постоял, прислушался, подошел к двери в подземелье и, осветив замок, начал колдовать над ним.

Когда-то он привез несколько одинаковых замков с секретом и один из них повесил здесь. Запирался замок без ключа, без ключа и открывался. Форма у него была необычная: на толстый стальной стержень надеты металлические пластинки с крупными буквами на них. Чтобы запереть замок или же открыть его, надо было так повернуть пластинки, чтобы получилось определенное слово, а его знал только хозяин замка. В этом и заключался секрет.

Спрятавшись за шубой, Надя стояла почти рядом и видела, как старательно вращал Стрюков пластинки, видела буквы на них, слышала шепот Ивана Никитича, произносившего каждую букву: «И-Р-И-Н-А». Ирина? Секретное слово взято по имени дочери. Забыть его Ивану Никитичу невозможно.

Стрюков резко рванул стержень, и замок открылся. Надя, сама того не заметив, переступила с ноги на ногу, но Стрюков уловил еле слышный шорох. Несколько мгновений он стоял, напряженно вслушиваясь, потом шагнул за вешалку, где висели шубы, посветил, увидя Надю, отпрянул назад.

— Ты чего?

— Ничего. — Надя вышла из своего укрытия и хотела прошмыгнуть мимо, но Стрюков преградил ей дорогу.

— А ну погоди! — крикнул он и, поставив на стол свечу, двинулся к Наде. — Ты чего крадешься, а? — негромко спросил он.

— Я не крадусь, — сказала Надя, пятясь к своей двери.

— Подглядываешь, змеюка! — полушепотом прорычал он и наотмашь ударил Надю по щеке.

Она ойкнула, отшатнулась и не упала только потому, что случайно уцепилась рукой за угол стола. Не выпуская ларца, но словно забыв про него, не в силах сдержать свой гнев, Стрюков шагнул к Наде.

— Мой хлеб жрете да меня же за горло хватаете?!

Надя увидела обезумевшие от ярости глаза и поняла, что он может еще ударить, может бить и бить, что сейчас он на все способен. Ей стало страшно...

Она схватила со стола тяжелый медный подсвечник и подняла над головой.

— Не тронь! — срывающимся голосом крикнула она.

Стрюков ничего подобного не ожидал, он даже растерялся и попятился назад.

— А, так ты еще грозиться будешь?

В комнату вбежала бабушка Анна, ахнула, всплеснула руками, запричитала, не зная, что делать.

В сенях показался с ружьем в руках Василий. Увидев хозяина, он трусливо подался к выходу, но тут же вернулся. Стрюков, казалось, никого не видел, кроме Нади.

— Поставь подсвечник! Кому говорят?! — сгорбившись, будто готовясь к прыжку, хрипло приказал он.

— Не подходи. Убью! — вся дрожа, полная решимости защищаться, крикнула Надя.

— Иван Никитич! — бабушка Анна, просяще вытянув руки, бросилась к Стрюкову.

Он отшвырнул ее в сторону.

— Меня, меня убей, — взмолилась она и встала между Стрюковым и Надей. — За что тиранишь сироту несчастную, что мы тебе плохого сделали? Или перешли твою путь-дорогу, скажи, Иван Никитич?

Он тряхнул ее за плечи.

— Молчи, ботало, язык вырву! Обрадовались, что красные бьют! Сговорились против меня? С ними сговорились!

Бабушка Анна всплеснула руками.

— Да побойся ты бога, Иван Никитич, зачем же на нас такую понапраслину?!

— А я все понял. Все раскусил. Только и ждете того часу, чтобы обобрать. Не дождетесь! В порошок изотру! — Он снова ринулся к Наде.

Но бабушка Анна заслонила ее собой.

— Иван Никитич, чай, и у тебя сердце не волчиное, хоть скажи, ну, скажи, чем она перед тобой провинилась? В чем ее вина?

— Следит за мной, подглядывает. Как шпионка какая-нибудь! Знаю, чья это работа. Знаю-ю! Деповские бандюки обучили? Семен Маликов, да? Или, может, сам Кобзин?! Чужого добра захотелось? Я понимаю, куда дело клонится. Все ваши помыслы знаю!

— Ничего вашего и на ломаную копейку нам не надо, — тихо заговорила Надя. — Ничего не надо! А подглядывать я и не думала. Если говорить правду, то я и в доме-то совсем не была, вот только вошла.

— Ври больше! А за шубами в подклети кто прятался? Примолкла! Стоит, чуть дышит. Думаешь, я так ничего и не понимаю?

— Вот, гляди, Иван Никитич, — бабушка Анна повернулась в угол, где висела икона, и перекрестилась. — Перед богом клянусь, не было ее.

— И того хуже. Я что велел? Без спросу никому не отлучаться из дому. Забыли?! Видали, дома ее не было! А где была, я спрашиваю? Выходит, ночью таскалась где-то с деповскими кобелями. Вон отсюда! Мне в доме суки не надо!

Надя ничего не ответила, только, чтоб не разрыдаться, крепко закусила губу.

— Иван Никитич, за что же ты ее позоришь? — заплакала бабушка Анна.

Надя обняла ее.

— Не плачь, бабуня. Пойдем.

— Ты хоть свою дочку, Иван Никитич, вспомни, Иринушку, да подумай, если бы вот так о ней кто сказал, как ты о Наде...

— А еще старый человек, — гневно бросила Надя и, взяв бабушку под руку, повела ее к своей комнате.

— Не тебе меня учить! — рявкнул Стрюков. — Собирайтесь, чтоб завтра и духу вашего в моем доме не было. И духу чтоб не было!

— Твоя сила, твоя и воля, — вытирая слезы, отозвалась бабушка Анна. — Только грех тебе, Иван Никитич, грех. Я в твоем доме не один год спину гнула да угождала, и Надя тоже. Отольются тебе наши слезы сиротские, отольются, Иван Никитич, попомнишь тогда мое слово.

Стрюков решительно махнул рукой.

— А ну, хватит языком трепать. Не уйдете сами, велю завтра вышвырнуть на улицу, ко псам собачьим. — Он повернулся к маячившему у сенных дверей Василию. — Слыхал, Василий? С тебя спрос будет.

Василий молча шевельнул губами и кивнул головой.

— Спасибо и на том, — горестно сказала бабушка Анна. — Значит, и доброго слова не заслужили.

— Сами себя вините, — бросил Стрюков.

Бабушка Анна и Надя ушли в свою комнату.

Стрюков хмуро взглянул на Василия.

— Ну, а ты чего торчишь здесь? Кто тебя сюда звал? Твое место — где?

— Иван Никитич, там Коняхин ломится, — топчась на месте, несмело заговорил Василий.

— В шею, всех гони в шею! — крикнул Стрюков. — Коняхины, Моняхины! Я тебе что приказывал насчет ночного времени? Никого со двора, ни во двор! Или мое слово не закон? Может, я уже не хозяин в своем доме? Может, думаешь, тебе здесь депо? Так я скоро научу, я скоро укажу, что и как.