Стрюков накинул на плечи тулуп, забрался в сани.

— Трогай! — приказал кучеру.

Лошади рванули.

Уже когда пошевни вылетали из ворот, Стрюков приподнялся и крикнул:

— Василий! Надежду слушайся, как меня!

Сани скрылись, а Надя все еще стояла на улице и смотрела им вслед. Уехала бабушка Анна! Уехала...

Василий запер ворота, подошел к ней.

— Чего делать-то будем?

— Не знаю. Что хочешь, то и делай, — отмахнулась Надя.

— Ну, как же, ты за хозяйку. Вели, что надо. Печи будем топить? Морозить начинает.

— Топи, — безразлично согласилась Надя и пошла в дом.

Василий постоял среди двора, вздохнул неодобрительно. Человеку, можно сказать, такая удача привалила, что не всякому и во сне приснится, а она: «не знаю»! Раззява! Право слово, раззява. Поручи Иван Никитич ему оставаться за хозяина — да разве он растерялся бы? Это ничего не значит, что он помалкивает да сопит себе в две, дырочки. Нет, Василий мог бы показать, какой он есть. Бедного человека завсегда недотепой считают, а то и совсем дураком, потому как он не знает, где ему стать, где сесть, что сказать да как угодить. Любого, даже самого умного, затуркать можно, поневоле дураком станешь. А богатенькому что? Сам себе хозяин. Что ни взбредет в голову — все хорошо. Взять хотя бы того же Ивана Никитича. Ничего не скажешь, умный человек, и насчет своего дела — собаку съел! Всем купцам купец! Недаром и городским головой был, да еще кем-то там... Стало быть, обскакал других. А приглядись — тоже не всегда толково справляется. Ну, хотя бы сегодняшний случай с Надеждой: «оставайся за хозяйку»! Отчудил человек! Нет, про Надьку плохого не скажешь: и верткая и блюдет себя — к ней не больно-то подсыплешься, сурьезная барышня и характером крепкая. Опять же — грамотна! К тому же родня хозяина. Поживем — поглядим, время покажет, как она справится. Начнет туда-сюда петлять, Василий не будет сидеть сложа руки, найдет ей укорот и все повернет по-своему, чтоб хозяин доволен остался и отблагодарил по чести, по совести! В самом деле, разве Ивану Никитичу больших трудов стоит вывести одного человека в люди? Только захоти! Может он сделать Василия табунщиком по отгону гуртов скота? Может. Ему-то все равно, кто там будет хвосты быкам да коровам крутить, а для Василия, скажем, в этом самом гуртоправстве счастливая планета.

И тут Василий вдруг вспомнил, почему они с Надей остались вдвоем, почему уехал Стрюков и что с часу на час могут явиться красные. И несет же их чертяка на чью-то голову! Провалиться бы вам всем! А дом Стрюкова они не обойдут. Пожалуй, тот же Сенька Маликов и приведет. Он сам говорил как-то, что всех стрюковых надо сковырнуть под корень. Тут Василий вспомнил рассказ о гибели купца Асхатова и даже глаза зажмурил. Боже ж ты мой, был человек — и нет. Убили. А за что? Кинулся спасать свое добро. Свое, кровное! Да разве найдется человек, который откажется от своего? Ни в жизнь! Доведись до Василия, разве он не так бы поступил? Ну кто их выдумал, этих красных... Говорил Иван Никитич — чума, право слово, чума.

— Вася! — прервала его раздумья, выйдя на крыльцо, Надя. — О чем размечтался? — Голос у нее добрый, задушевный.

— Да так, понимаешь. Про жизнь, — неопределенно ответил Василий. Его удивило, что Надя говорит с ним совсем по-дружески. Он был уверен, что после того, как он ночью выдал ее Стрюкову, Надя накрепко рассердилась и вряд ли скоро простит ему этот проступок.

— Мечтай не мечтай, дело делать надо. В доме и вправду холодина. Берись за печи и на кухню дров принеси. Новым хозяевам поужинать не мешает.

— Я в один момент. А насчет еды — оно конечно...

Василий заспешил к штабелю дров. Да, похоже, Надежда пересердилась. Говорит «новым хозяевам», стало быть, и его принимает в свою компанию. А что? Если по совести, то чем он не человек? Чем он хуже других?

Новые мысли, неожиданные и приятные, зароились в его голове.

Ужинали вдвоем на кухне. Василий пытался завести разговор, но Надя была задумчива, отвечала невпопад, а то и вовсе пропускала его слова мимо ушей. Василий тоже умолк. А как ему хотелось поговорить! И было о чем. Пришлось отложить до другого, более удобного случая.

После ужина Василий степенно покрестился на образа, поблагодарил Надю.

— Спасибочко вам за хлеб-соль и за вечерю. Пойду в печах пошурую. Ты как думаешь, Надежда, мне придется окарауливать ночью или же не стоит?

— Смотри сам.

— Должно, придется. Велено. А мороз на дворе — будь ты неладный.

Василий ушел.

Прибравшись, в ожидании, когда Василий закончит с печами и уйдет, чтобы запереть за ним дверь, Надя прошла в гостиную. Здесь, как и во всем доме, было темно. Окна, выходящие на улицу, еще со вчерашнего дня были наглухо закрыты ставнями; только одно, во двор, оставалось открытым, и сквозь него в комнату проникали, отражаясь на стенах, алые блики пожара, бушующего в Форштадте.

Надя подошла к окну и, прислонившись к косяку, смотрела на далекое зарево. По тому, как оно растянулось почти вполнеба, было похоже, что там горит не один и не два дома — огонь пластал над добрым десятком дворов. И ей снова вспомнился другой пожар...

На лестнице послышались шаги — тихие, осторожные. Удивительно! Василий всегда так гремит сапожищами, что мертвый проснется.

Надя отошла в тень, прислушалась. И знала же: в доме их только двое, но не могла побороть страха. Возможно, пользуясь сумятицей, кто-нибудь прокрался днем, притаился, а теперь хозяйничает? А Василий где? Должен же он услышать? Может, и слышит, да считает, что это она. А шаги ближе, ближе... Нет, Василий так не ходит. Сомнения быть не может. Кто-то идет — крадется.

Дверь приоткрылась, и Надя увидела Василия. В одной руке он держал фонарь, а другой тащил набитый чем-то мешок или узел — впотьмах не разберешь.

Василий не сразу увидел Надю, а заметив, неловко попятился назад, пытаясь протолкнуть в дверь застрявшую в ней ношу. Это был туго набитый мешок.

— Ты тут? — в замешательстве спросил он, справившись, наконец, с мешком. — Я думал, спать легла.

— Как видишь, не сплю, — суховато ответила Надя, раздумывая над тем, что за мешок у Василия и как ей быть.

— Ну и пластает, — делая вид, что ничего особенного не случилось, сказал Василий, подойдя к окну. — Хорошо, ветер слабый, да и то, гляди, весь Форштадт слизнет.

Надя ничего не ответила, хотя и поняла, что Василий расположен поболтать с ней.

— Ступай-ка, Вася, на свое место, а я запру дверь да вправду лягу спать.

— Выспишься еще. Ночь-то вся впереди. Давай покалякаем маленько. — Он поставил на пол фонарь, хотел опуститься в кресло, но не решился и сел на пол рядом с фонарем.

— Ну, чего ты на полу уселся? — недовольно сказала Надя. — Стулья же есть!

— Не перемазать бы. Одежа-то у меня — только по диванам валяться, — словно оправдываясь, сказал Василий, но все же пересел в кресло. — Мягко-то как, едят его мухи с комарами, — чуть хохотнув, сказал он, слегка подпрыгнув на пружинах. — Он, Иван Никитич-то, знал, что к чему!

— Так о чем же ты хотел говорить?

— Ну, просто так. Об жизни, конечно.

— Давай говори.

— Чудная, «говори»! Что я тебе — граммофон? Я так, между прочим... Наверху сейчас был — такая тишь, аж муторно. И в городе тож. Только собаки валуют. Послушай, Надежда, может, мне сегодня не стоять на карауле, а? Хозяина-то нет.

— Снова за свое! Ну, почему ты меня спрашиваешь? Не я тебя нанимала, не я и жалованье платить буду.

— Э, нет, не скажи, — запротестовал Василий, — хозяйство-то тебе препоручено!

— А по мне, хоть ничего не делай! Моего тут ничего нет, и хозяйкой я себя не считаю.

— Зря ты так, Надька. Зря! Просил же человек...

— Кто просил? — прервала его Надя. — Кого? Тебя просил или меня? Цыкнул на нас, а мы и рады стараться.

— Ну, а чего бы ты на самом деле хотела? — вдруг окрысился Василий. — Чтоб хозяин за свои денюжки еще и кланялся? Да никогда такого не будет! А мне и совсем его поклоны без надобности. Мое дело робить, а мне за это — денюжки на бочку. Так-то!