Часам к пяти сон начал улетучиваться. А в  шесть,  когда  пришла  новая вахта, и вовсе не хотелось  спать.  Он  принял  душ.  (Вода  была,  конечно, морская.  Пресный  душ  устраивали  один  раз  в  две-три  недели.  Это  уже называлось не душ, а  баня.  Это  был  большой  праздник.)  С  удовольствием подставил усталое тело тонким и крепким, как проволока, струям горькой едкой воды. Вода выжигала глаза. После душа у всех красные глаза.  Но  все  равно, душ - это отлично! Капитан говорил, что и полезно очень. А  может,  и  врал, чтобы пресную воду не клянчили.    

Потом Зыбин пошел в столовую, взял миску макарон  и  несколько  больших кусков жареной макрели. Королевская макрель  -  вполне  подходящая  еда  для "гробовщика". Ел не торопясь. Он любил после вахты есть не торопясь. Зажав в ладонях кружку, медленно цедил приторно сладкое какао. Выпив одну кружку, он налил вторую и уже почти выпил эту вторую, когда прибежал Сашка и закричал:    

- Кончай чаи гонять! Давай на палубу волчьим наметом! Такое делается! - Они выскочили на палубу.    

- Смотри, - сказал Сашка восхищенно. Юрка взглянул и обомлел.    

До самого горизонта шли дельфины. Тысячи  дельфинов.  Это  был  великий парад океана, невиданная демонстрация могучей его жизни. Все  вокруг  кипело от  беспрестанного  движения  животных.  Каждую  секунду   несколько   сотен дельфинов  выскакивало  из  воды,  блестя  на  солнце  глянцевитыми  черными спинами. Тяжело поднявшись, они снова уходили в воду плавно, без брызг, а на смену им поднимались все новые и новые. Иногда они двигались группами, косым строем, один на полкорпуса впереди другого, а когда выпрыгивали,- в  воздухе надолго зависала черная арка из живых тел. Маленькие тянулись  за  матерями, но ныряли они еще плохо, смешно шлепались животами.    

Юрка кинулся к  фальшборту  и,  перегнувшись,  увидел  четырех  крупных дельфинов, легко  скользящих  в  воде  рядом  с  траулером.  "Державин"  шел достаточно быстро  -  около  14  узлов, но  дельфины  не  отставали,  и  это удавалось им безо всякого видимого усилия. Юрка хорошо различал  их  гладкие сильные тела и маленькое отверстие дыхала на голове. Ему показалось,  что  и дельфины приметили его. Один из  них,  самый  крупный  и  плывущий  впереди, несколько раз легонько выпрыгивал из воды, косясь, как почудилось Зыбину,  в его сторону. Поднятые кверху уголки пасти сообщали морде дельфина веселое  и чуть лукавое выражение. Юрке показалось, что он услышал,  как  этот  большой дельфин тихо и ласково свистнул соседу, и оба сразу выпрыгнули из воды.    

- Здорово, ребята! - весело крикнул Юрка и помахал им рукой.-  Здорово! Счастливой охоты!      

В этот момент откуда-то с бака негромко,  но  очень  отчетливо  хлопнул выстрел. Еще. И еще один. Юрка оглянулся. Сашка стоял, вытянув шею, слушал.    

- Айда! - крикнул Юрка и кинулся первый в коридор правого борта,  понесся мимо каюты стармеха и  камбуза,  мимо  кают  акустиков,  и  кают-компании  с портретом Державина, и каюты первого помощника № 24 на бак. Чуть не  поломав ноги о высокий комингс[8], он  выскочил  на  носовую  палубу,  задыхаясь  и быстро оглядываясь по сторонам. Несколько человек стояли, перегнувшись через фальшборт, несколько одинаковых спин и одинаковых макушек.  А  за  макушками все шли и шли дельфины, все прыгали и  прыгали,  спокойные  и  гордые  своим неистребимым множеством. И  вдруг  опять  хлопнул  выстрел.  Совсем  близко, метрах в тридцати от траулера, один восставший из воды  дельфин  дернулся  в воздухе и тяжело  упал  в  воду,  упал  и  лихорадочно  засуетился,  видимо, стараясь нырнуть поглубже, спрятаться.      

Юрка обернулся и увидел стрелка.    

Сережка Голубь прильнул к малокалиберке всем телом, слился с ней – лицо резкое, сам весь крепкий, твердый, как  приклад,  голые  загорелые  руки,  с крутыми мускулами, не оторвать от ложа - и вот повел всем телом, повел ствол чуть левее и выше и коротко - бах! - совсем не громко.    

И снова как будто наткнулся на  что-то  в  воздухе  прыгающий  дельфин, срезался, и ясная, чистая вода помутилась, словно упал  он  в  илистую  яму. Юрка почувствовал знакомый, но  забытый  уже  сладковатый  запах  пороха.  А Голубь с пьяными от радости глазами рвал затвор, не отводя  жадного  взгляда от океана, вкладывал новый патрон. Зыбин бросился к нему и с силой,  которой не знал в себе схватил Голубя  за  шиворот.  Голова  Сережки  дернулась,  он оторопело обернулся и прежде чем  понял,  что  происходит,  Зыбин,  скрипнув зубами, ударил его в лицо,  в  его  радостные  глаза.  Ружье  загрохотало о палубу. Голубь упал, но тут же вскочил, пригнувшись,  опустив окровавленное лицо, шагнул к Зыбину и ловко, сильно  ударил  его  снизу  в  подбородок.  В глазах у Юрки потемнело. "Не упасть!" - приказал он себе и отступил  на  два шага, выигрывая те миги, в которые спадала с него дурнота. Голубь надвигался и шипел:    

- Убью, подлюка! Убью, как собаку!    

Вдруг быстро метнулся назад, к винтовке. Навалились на  обоих,  тяжело, гроздьями.  Руки  назад  и  в  разные  стороны.  Голубь  матерился,  деланно вырывался. Юрка стоял спокойно, но когда Ваня  Кавуненко  спросил  его:  "Ты что, сдурел?" - вдруг закричал не своим, пронзительным криком, так, что даже вахтенный в рубке услышал его.    

- Бандит! Фашист! Зверь! Зверь! - кричал Юрка.     С ним приключилось что-то вроде припадка.

Теперь жизнь каюты № 64 стала совсем иной. Уже не  было  больше  долгих бесед "за политику", редко кто брал в руки книжку,  Юрка  отговорил  морские байки, и даже Фофочка поунялся и уже не рассказывал  о  своей  любви.  Сашка здорово похудел, ходил какой-то взвинченный, будто  чуть-чуть  пьяный.  Витя Хват являлся с вахты злой, мокрый, следил  сапогами,  ругался,  когда  Зыбин выгонял его в коридор разуваться, потом, скинув мокрое,  карабкался  к  себе наверх, с тихими, блаженными матюгами вытягивался на койке.    

"Молнии" шли теперь косяком. Рекорды в "Молниях" и  призывы  "равняться на..." мало кого занимали, но  у  доски,  где  проставлялись  цифры:  "Общий улов... Заморожено... Упаковано... Мука..."- народ толпился каждое утро.    

Рыба шла хорошо, просто удивительно, что совсем  недавно  здесь  нельзя было поймать ни одной сардинки. За сутки морозили по 20-25 тонн, а  30  июня все запомнили: "Молния" была в тот день с простыню - заморозили 32 тонны.    

Вахта за вахтой, один день цеплял другой, крутилась неделя за  неделей, как колесики в будильнике. Забили носовой трюм и приканчивали средний. Когда поднимали богатый трал, уже не тревожились: "А ну, как последний" -  и  если вытаскивали иной раз мешок пустым, не расстраивались: дело случая. Ну  пошла рыба на вскид, а может, разогнали косяк дельфины или макрели.    

Потеплели радиограммы с базы Гослова,  уверенность  Арбузова  в  успехе рейса передалась  сначала  маленькому  начальству,  а  от  него  большому  - совнархозу, Киеву, Москве.    

К середине  июля  забили  наконец  средний  бездонный  твиндек,  и  все сходились на том, что если и дальше так пойдут дела, то через  неделю  можно будет поворачивать на север, август встретить  в  Гибралтаре,  а  еще  через неделю швартоваться к родной стенке. Уж сколько раз, словно  наяву,  ощущали они этот мягкий толчок о причальные кранцы - старые  покрышки,  вытертые  до корда,- сколько раз их видели во сне...    

Однако вдруг опять пошли перебои с  рыбой,  акустики  потеряли  косяки, находили маленькие, пуганые, зацепить их было трудно, и  сардина  попадалась сорная, перемешанная  со  скумбрией  и  ставридой.  Морозили  и  скумбрию  и ставриду, но все равно, по здешним понятиям,  получалось  мало:  семь-восемь тонн в сутки.    

Перебои  с  рыбой  дали  людям  небольшой  отдых.  Два  дня  отсыпались напропалую, а  потом  опять  потянулись  к  книжкам,  шахматам,  разумеется, забивали "козла", по вечерам в столовой снова начали крутить кино,  а  ночью на корме под прожектором удили королевскую макрель. И вот тут-то и  вспомнил Витя Хват, что через три дня стукнет ему  ровно  двадцать  пять  -  четверть века, дата серьезная, требующая к себе уважения.