Прочитав боевой приказ о подготовке к рейду, подполковник Холостяков сказал Доватору:

— Я не обсуждаю приказ, а высказываю свое мнение… Несколько дней назад мы едва вырвались из окружения, а сейчас сами полезем в пекло!.. Обо мне можно подумать, что я трус. Постарайтесь понять, товарищ полковник, что для военного человека умереть вовсе не трудно… — Голос Холостякова звучал надорванно, с волнующей хрипотцой. — Сейчас как раз нужно жить, чтобы разбить фашистскую армию. Значит, нужно беречь человеческие жизни. Скажу вам откровенно, при такой обстановке я бы не пошел с конницей по тылам противника, а щадил бы людей…

Доватор слушает его молча. Медленно подняв от стола голову, внимательно своими ясными, острыми глазами оглядывает этого человека с ног до головы. Поощрительно и сдержанно говорит:

— Продолжайте, пожалуйста…

— Сейчас на всех фронтах сложное положение. Вы это, надеюсь, отлично знаете. Нам потребуется много живой силы, много резервов и технических средств. Стратегическая обстановка пока складывается не в нашу пользу.

— Это слишком туманно выражено, товарищ подполковник. Говорите ясней.

Еще в штабе фронта Доватор слышал много разговоров о немецкой стратегии и тактике, о быстроте маневренных передвижений. Сам выспрашивал подробности у знакомых командиров, побывавших в бою. Это были полезные, деловые суждения, без уныния и подавленности. Но тут Холостяков с назойливой бесцеремонностью внушал другое.

— Слишком туманно, — повторил Доватор.

— Постараюсь говорить ясней, — продолжал Холостяков. — Будем смотреть правде в глаза: Ельня окружена противником, Смоленск пал, фронт приближается к Москве, самые важные магистрали в руках немцев, а мы намерены распылять силы. Надо их концентрировать и готовиться к обороне. Командиры штаба армии не протерли еще глаза. Не видят и не чувствуют обстановки!

— Понимаю! — соглашается Доватор. — Однако мне кажется, штаб армии и вы желаете как раз противоположного. Не писали вы об этой вашей точке зрения наштарму?

— Не писал, а говорил, — ответил Холостяков. — Этим партизанским рейдом сейчас болеют все командиры и политработники. Ну и кавалеристы, конечно. Совершить марш по тылам врага с клинками наголо очень соблазнительно, но…

Холостяков поймал холодный взгляд и скрытую усмешку Доватора, и ему стало как-то не по себе. Странную скованность он испытывал в присутствии этого молодого полковника. Вопросы его были деловые, обдуманные, а реплики меткие, хлесткие, как удар хлыста, которым заставляют коня идти в галоп. Стараясь подавить неприятное чувство, Холостяков стал говорить громче, не подозревая, какую злую шутку задумал сыграть с ним стройный, с веселыми глазами полковник.

— Но я скажу, что идти самим в окружение при современной войне — это, знаете…

— Да, пойдем в тыл, в окружение, — отвечал Доватор, присматриваясь к Холостякову.

— Мы с вами встретились двадцать минут назад, — продолжал тот, — не знаем друг друга, но я беру на-себя смелость заявить вам, что операция эта гибельная: напрасно погубим конницу.

— Да я, пожалуй, согласен с вами! — неожиданно заявил Доватор.

— Что?.. Вы согласны? А мне, признаться, показалось, что мы не понимаем друг друга… Я привык говорить, что думаю, и очень рад, что мы пришли к единому убеждению.

— Надо сформулировать выводы и послать штабу армии, — задумчиво проговорил Доватор. — Я, пожалуй, продиктую вам… запишите. Напишем коротко и пошлем по радио шифровкой: «Предполагаемая операция кавалерийских дивизий по тылам противника не может быть осуществлена ввиду совершенности стратегии и тактики немецкого командования. Такое мероприятие повлечет за собой окружение и уничтожение конницы. Подробности особым рапортом. Подпись: „За полковника Доватора подполковник Холостяков“.»

— Но, понимаете ли, это… — начал в замешательстве Холостяков.

— Позвольте! Вы только сейчас говорили. Я ничего не прибавил!

— Да, но писать так нельзя… — смущенно ответил Холостяков.

— Если можно говорить, почему нельзя написать? — Доватор уже не скрывал иронии. — Нет уж, извольте подписать!

— Этого я не могу…

— Не можете? — насмешливо спросил Доватор. — Трудно?..

Порыв ветра надул оконные занавески, как паруса; жалобно скрипнули распахнутые оконные створки.

В штаб вошли Осипов, Наумов и лейтенант Гордиенков. Увидев их, Доватор оживился, повеселел.

— Мы ждали вас через несколько дней, — проговорил Осипов.

— Надо уметь появляться тогда, когда тебя не ждут, — улыбаясь и пожимая Осипову руку, отвечал Доватор. — Я уж и в дивизии побывал, и к тебе в полк наведался, обедал там, коня перековал, а хозяин и ночевать домой не приехал!.. Ах ты, старый косолапый дружище!..

— Обидно, Лев Михайлович, ей-богу, обидно. Значит, пропала целая ночь, а поговорить есть о чем! — с искренним сожалением сказал Осипов.

Алексей Гордиенков крепко обнял Доватора.

Капитан Наумов, внимательно наблюдавший шумную встречу, улыбался, точно радуясь свиданию старых друзей и непринужденному тону полковника. Доватор вопросительно посмотрел на него. Наумов шагнул вперед и отчетливо проговорил:

— Оперативный дежурный капитан Наумов!

— А как вы сюда попали? — пожимая ему руку, спросил Доватор.

Наумов смутился.

— Вы были адъютантом у генерала в штабе фронта?

— Так точно, — ответил Наумов. — С генералом характером не сошлись…

— Люблю откровенность… Да, разные бывают характеры, разные люди… Я три дня назад в резерве спрашиваю одного капитана: «За что получил орден Красного Знамени?» — «За усы!» — «Как за усы? У тебя и усов нет!» — «Зато, говорит, у адъютанта атамана Шкуро такие были — насилу шашкой сбрил». Пришлось этого капитана назначить начальником штаба дивизии. Ответил хорошо… Товарищ подполковник, вы немного подождите, — сказал Доватор, заметив, что Холостяков хочет уйти. — Мне необходимо посмотреть материалы разведки.

Холостяков выдвинул ящик, положил на стол папку и молча отошел в сторону.

Доватор открыл папку. Долго просматривал лежавшие в ней бумаги. Здесь было несколько разведсводок штаба дивизии и целая пачка донесений отдельных разведгрупп. Большинство из них было составлено неряшливо. Попадались противоречивые сведения. Лев Михайлович достал из полевой сумки карту, сверил с ней какую-то бумажку.

— Тут, я вижу, сам аллах не разберется. — Постучал по папке карандашом, спросил: — Кто командир разведэскадрона?

— Я, товарищ полковник! — выступая вперед, ответил Гордиенков.

— В этом районе есть немцы? — задал вопрос Доватор, показывая координаты.

— Точно неизвестно, — ответил Гордиенков. — Туда направлены две группы.

— Когда они должны вернуться?

— Группа номер один должна была вернуться вчера, но почему-то не вернулась…

— А разыскивать послали?

— Сегодня пошла вторая группа, — сказал Холостяков.

— Почему вчера не послали разыскивать? — упрямо допытывался Доватор.

Неловкое молчание.

Лев Михайлович обвел присутствующих взглядом. В его глазах пламенели искорки гнева.

— Вас интересуют живые люди или нет? А может, они уже мертвые? Интересуйтесь судьбой и мертвых людей! Вас спросят. Может быть, некоторые из них ранены, ждут вашей помощи! А мы в это время спорим об «искусной стратегии германского командования»! Извините!..

Он порывисто скинул бурку и бросил ее на диван. Стройный, широкоплечий, с сердито сдвинутыми бровями, он резким движением одернул полы коверкотовой гимнастерки.

— Извините! — повторил он сурово. — Так воевать нельзя!

Все молчали, испытывая неловкость. Каждый чувствовал долю своей вины, а Холостяков в особенности, и каждый думал: «Как же это могло получиться?»

— Гордиенков! Немедленно серию разъездов на розыски. А сам — бери людей и привези мне… — Доватор взглянул на карту, быстро прикинул расстояние, — привези через двенадцать часов точные данные, что делается в поселке Ордынка и в хуторе Коленидово. Если что будет особо важное, немедленно присылай донесение. Понял?