Я начну эту безумную историю – историю моего кошмара – с прошлогоднего показа осенней коллекции готовой одежды в Париже.

Дождливым октябрьским утром я прилетела на заключительное шоу. За мной прислали «мерседес» с шофером – и вот я бегу под дождем к автомобилю; под плащом – только купальный халат на голое тело. Я уже давно поняла, нет смысла одеваться, когда весь день мотаешься с одного шоу на другое, без конца меняя наряды. «Уж лучше приезжать голой», – сказала я как-то журналистам, предоставив им еще одну возможность раструбить на весь мир, какая я экзальтированная особа. Меня это забавляет. И чем невероятнее сочиняемые про меня истории, тем больше они мне нравятся.

Я стою за кулисами в ожидании начала шоу, прислушиваясь к вежливым хлопкам и ироническим выкрикам нетерпеливой публики. В зале примерно две с половиной тысячи человек: по крайней мере, пятьсот потенциальных покупателей, около полутора тысяч журналистов и не менее трехсот фотографов. Все они толкутся в душном зале ради сорокаминутного представления, которое обошлось главному модельеру в четверть миллиона долларов. Я смотрю на маэстро. Он держится молодцом. В конце концов ему удалось заполучить меня. Конечно, зрители пришли посмотреть на его модели. Но они пришли посмотреть и на меня. Без меня ничего бы не получилось. Когда-то давным-давно одежду демонстрировали безымянные манекенщицы – приличные благовоспитанные девушки, которые только и умели, что элегантно носить одежду, грациозно ступать по подиуму и поворачиваться в нужном месте. Платили им сущие гроши. Сегодня мы не просто показываем одежду – мы ее продаем. Конкуренция в индустрии моды, как и в любой другой индустрии, стала настолько жесткой, что модельеры уже не в состоянии самостоятельно держаться в центре общественного внимания. Теперь очень многое зависит от популярности моделей, демонстрирующих одежду. На смену элегантным куклам на подиум пришли гибкие стройные девчонки с улицы, их живой и доступный облик должен внушать покупателям: «Я очень сексуальна в этой одежде, купи – и будешь выглядеть так же». «Сексуальность» – ключевое слово для современного рынка одежды. Я благовоспитанная английская девушка, но я – супермодель. На супермодели все должно выглядеть сексуально. И говорят, что среди супермоделей я самая сексуальная.

Огни меркнут, в щелку я вижу, как с подиума снимают огромную целлофановую пленку и, комкая, волокут за кулисы, чтобы дать возможность фотографам навести камеры на самый край сцены. Хлопки медленно переходят в аплодисменты.

– Выпускай! – кричит какой-то шутник.

– Хоть кого-нибудь, – подхватывает другой.

Звучит музыка, красный занавес раздвигается, и маэстро легонько подталкивает меня в спину.

– Давай, Лебедь, плыви, – шепчет он, и я выхожу на залитый светом подиум тем самым шагом, который журналисты окрестили «скольжением Лебедя». Большие пальцы в карманах облегающих шелковых брюк, пятка идет точно к носку, бедра чуть покачиваются – так до конца демонстрационной дорожки, пауза, поворот направо, поворот налево и – возвращение. Не забыть задержаться на секунду напротив Анны Винтур, редактора американского издания журнала «Вог» [1]. Она сидит в первом ряду в своих вечных темных очках. Узнаю других важных персон. Инстинктивно позирую известным фотографам. Для меня всегда оставалось загадкой, как можно сидеть в первом ряду. Вряд ли оттуда что-нибудь видно из-за спин фотографов, непрерывно щелкающих камерами прямо перед носом у зрителей.

Через полчаса моя работа почти закончена. Я выхожу с предпоследним костюмом. По традиции шоу завершится демонстрацией свадебного платья.

Навстречу мне по дорожке идет Пэтси – именно она будет сегодня «невестой». Во время моего последнего прохода Пэтси придется лихорадочно переодеваться, чтобы вовремя успеть на подиум. Бедная Пэтси! Я очень за нее беспокоюсь. Такая неопытная и юная – всего шестнадцать лет! – но агентство уже выпускает ее на показ коллекций. Конечно, их можно понять. Образ уличного сорванца в самой струе нынешней моды, а Пэтси удивительно сочетает в себе озорство Кейт Мосс и кокетство Клаудии Шиффер. Вот она идет, неуловимо покачиваясь на семидюймовых платформах – стройная, неотразимая. Но это идеальное тело – только видимость. Нервная, напряженная, она беспрерывно курит, у нее больной желудок, за несколько минут до начала шоу ее рвало. Бедная Пэтси! Еще год назад – обычная девчонка-подросток из маленького городка в Оклахоме, простая, как початок кукурузы, а сейчас – столичная штучка, вхожая в самый высший свет, и не только в индустрии моды. Я – непосредственная свидетельница ее бесконечных романов и знаю, что эта милая и непослушная девочка из провинции, очутившаяся так далеко от мамы, неостановимо приближается к катастрофе.

Мы почти поравнялись на сцене, как это бывало уже не раз: длинные руки свободно покачиваются, длинные волосы развеваются и взлетают, длинные ноги шагают размеренно и слаженно, и вдруг…

ХЛОП!

Выстрел? Плавно, почти как в замедленной съемке, Пэтси опустилась на подиум. Вздох прокатился по залу, но никто не двинулся. Я быстро огляделась. Что происходит? Разве они не слышали выстрела? Разве не поняли, что произошло? Позади меня на сцену выбежали люди. Я дошла до конца дорожки, прокрутилась, глядя, как Пэтси уносят со сцены, повернулась и зашагала обратно – как будто ничего не случилось.

Пэтси сегодня не выйдет в свадебном платье. Значит, выйду я – у нас один размер. За кулисами я на ходу сбрасываю платье, чтобы облачиться в свадебный наряд и заменить Пэтси в финале.

Выстрел на демонстрации парижских коллекций, может, и не совсем обычное дело. Но я твердо знаю: шоу должно продолжаться.

Меня зовут Лебедь, и я – супермодель.

Казалось бы, этим все сказано. И все же… Да, я так выгляжу, да, я столько зарабатываю, но только общепринятый образ супермодели не имеет ко мне ни малейшего отношения. Зрители видят внешнюю оболочку, профессиональный имидж. Но что они знают о моей душе? Ничего.

И никогда не узнают. Я очень замкнутая и скрытная. Конечно, сейчас все знаменитости так говорят, но в моем случае это чистая правда. «Лучшее нападение – защита», – эти слова мамы (или нянюшки, точно не помню) я слышу до сих пор, как в наушниках плейера. Выставлять себя напоказ, говорили мне, – страшный грех, а бабушка была твердо уверена, что на газетной полосе имя порядочного человека появляется в жизни дважды – в колонке «Поздравляем с рождением ребенка» и в некрологе. Если так, то я ужасная грешница, но именно дорогая бабуля собирает теперь все заметки обо мне и с гордостью демонстрирует гостям толстенный альбом с вырезками и фотографиями.

Конечно, Лебедь – не настоящее имя. Я была крещена как Лавиния Шарлотта Кристофер Фредерик Крайтон-Лейк. Необычное имя для девочки, но объясняется все очень просто. Отец хотел назвать меня Лавинией в честь своей матери, а мать – Шарлоттой в честь своей. Вот я и получила оба имени, а в придачу – чтобы все было по-честному – еще и имена двух дедушек. Отец в детстве называл меня Лавинией, мать – Шарлоттой, а старшая сестра Венеция (как первенца, ее назвали в честь романтического медового месяца в Венеции, «хорошо еще, что они не поехали тогда в Позитано», – ворчала бабушка) и брат Гарри дразнили меня «Лавишка-худышка». Я была самая младшая, и, конечно же, никто в семье не относился ко мне серьезно, но мне кажется, я уже тогда знала, что многого в жизни добьюсь: вот вырасту, думала я, и всем вам покажу! Хотя я действительно была худышкой. Вообще никто не мог понять, в кого же я пошла: отец русый, мама называла свои волосы золотисто-каштановыми, Венеция – пепельная блондинка, Гарри – светлый шатен. Я же брюнетка. Черная как смоль. Чернила, уголь, вороново крыло. И потом, моя кожа. Потрясающе белая. Не молоко-сливки, а слоновая кость, согретая ярким румянцем на щеках. До семи лет я носила длинные черные локоны и челку, но потом мама отвела меня в салон «Видал Сассун», откуда я вышла с очень коротким, идеально правильным каре. Все говорили, что я стала похожа на маленькую японскую куколку. Может, именно поэтому представители могущественной японской компании предложили мне мультимиллионный контракт на пять лет – рекламировать новую косметику, которую они решили выбросить на рынок, чтобы основательно внедриться в американскую Империю красоты. Я, хотя и оставила за собой право расторгнуть контракт через три года, все же приняла предложение, и японцы в знак признательности назвали эту серию косметики СВАН, то есть ЛЕБЕДЬ.