Феоктисту Романовну Пряхину знал весь Иркутск. Она была женщина пожилая, с громким голосом и бородавкой на щеке. В доме своем она царила нераздельно, держа своего мужа Антона Ивановича под башмаком, а всю мужскую и женскую прислугу - в страхе божьем. Когда-то она знавала мать есаула и, объявив поэтому, что "Платоша ей - все равно что родной", действительно привязалась к нему, как к сыну, но так как по натуре была деспотична и непреклонна, то привязанность и заботливость ее смахивали на тиранство. Первое время есаул по мягкости души допускал такое к себе отношение, а когда спохватился и попытался бунтовать, было уже поздно.

Понятно, что после вчерашнего нарушения покоя в доме строгой Феоктисты Платону Ивановичу спалось плохо, его мучили злые предчувствия.

Дверь тихонько приотворилась, и в спальню заглянул широколицый, белобрысый Василий, денщик и наперсник Платона Ивановича.

- Васька! Васька! - зашептал есаул.

Василий вошел в комнату.

- Проснулись, ваше благородие? Окна открыть, что ли?

- Постой, Вась, а что, мы вчера здорово пошумели? - все еще шепотом спросил есаул, хотя никто, кроме верного слуги, не мог услышать его.

- Было, Платон Иванович, - мрачно ответил Васька.

- Ай-ай! Что, Феоктисту мы обеспокоили, чай, а? Как она, не замечал?

- Гневна... Чем свет поднялась. Палашку и Стешку прибила. Антон Иванович без чаю на службу побегли... Беда! Меня увидела во дворе и говорит: "Что, Аника-воин твой спит еще?" - "Так точно, мол, Феоктиста Романовна". - "Ну, ужо токо проснется, я ему теплое слово скажу".

- Да с чего это? Не томи ты душу, скажи, из чего вышло-то все? Помнится, было все чинно, благородно. Песни только пели - в этом худого нет. Что случилось-то, Васька?

- Из-за их благородия поручика Керна все вышло, Платон Иванович.

- Ну?

- Не знаю, с чего это им стукнуло - пели они под гитару, да вдруг говорят: "Надо Феоктисте испанский серенат сыграть". Майор Красин услыхал. "Не ходи, говорит, Керн, она тебя кипятком ошпарит". А он отвечает: "Вы, аспиды, благородство чувств не можете понять. Я ей спою, она разнежится и Платошу завтра тиранить не будет". Тут Красин чего-то с Хрящевым заспорили, а они встали и в мундирчике, как были, шмыг во двор. Я за ними - мол, ваше благородие, как бы не простыли, не ровен час. А они мне: "Молчи, ар-рнаут, у меня в груди палящий огонь". И к палисаднику, Феоктисте Романовне под окошко-с. Я за ними - и говорю: "Ваше благородие, мороз жестокий, струны железные, неравно ручки изволите ознобить-с". А они на меня гитарой: "Отыди от меня, сатана!" Ну, известно, человек пьяный, промахнулись - да на палисадник гитару и насадили-с. Звон пошел ни с чем не сообразный-с...

- Постой, не мою ли гитару-то? Палисандровую?

- Вашу-с, Платон Иванович, - с грустью подтвердил Василий.

- Ай, вот не было печали-то! - завздыхал бедный есаул. - Ну-ну, дальше-то что?

- Ну, как, значит, их благородие гитару разбили, вовсе на меня рассердились. "Из-за тебя, варнак, искусство погибает! Ну ничего, я голосом, без кампанимента, ее сражу". И как заорут несуразно: "Ночной зефир струит эфир!" А Феоктиста Романовна, видать, не ложились еще - как закричат в форточку: "Это что за разбой, это что за погром в моем доме?" Ну, словом, поехали-с. Я - к поручику: мол, идем скорее, ваше благородие, нехорошо, мол. Ну и увел их от греха.

- Вот беда-то какая! Что же делать-то, Вася? Ты бы хоть придумал чего.

- Я и то все утро голову ломал.

- А может, я в постели останусь? Заболел, мол.

- Хуже будет, барин: разлютеет совсем. "Допраздновался, скажет, адъютант!" Хуже будет-с

- Ну, беда! А гитара где же, Вася?

- А гитара на частоколе. Висит-с.

- Так и висит?

- Так и висит-с. Снимать никак не дозволяют-с. "Пусть, говорит, посмотрит господин адъютант, что они в честном доме произвели".

- Ах ты, господи! Ну, давай, Васька, одеваться. Семь бед - один ответ.

Вася взялся за мундир есаула и вдруг вспомнил:

- Ваше благородие! Простите великодушно, совсем было запамятовал-с. Жандарм от генерал-губернатора приходил. Приказали явиться к одиннадцати часам.

- Экой ты, братец, болван! - встревожился есаул, мигом вскакивая с постели. - Сейчас сколько времени?

- Десять, ваше благородие.

- Экой ты, братец! Давай скорей!

- За разговором запамятовал-с, ваше благородие, шел ведь вас будить-с.

Есаул заставил Василия вылить ему на голову ведро холодной воды, растер мохнатым полотенцем свое мускулистое тело. Оделся и, подтянутый, направился к выходу. В коридоре его встретила грозная хозяйка.

- Ты что же это, друг ситцевый! - начала Феоктиста.

Но есаул с неожиданной для него твердостью отвечал:

- Прошу прощения. Не имею времени для беседы. Срочно вызван по делам службы-с.

- Ну, иди, пожалуй, ужотко вернешься... - как нашалившему мальчику пригрозила Феоктиста.

Но Платон Иванович, не слушая, устремился к выходу и быстрым шагом направился к дому его высокопревосходительства.

Муравьев, генерал-губернатор Восточной Сибири, принял есаула в рабочем кабинете при своем чиновнике по особым поручениям Струве. Он сидел в кресле перед обширным столом и, чуть подергивая левой щекой, следил, как Струве, капая расплавленным сургучом, запечатывает пакет. Лицо губернатора кривила гримаса недовольства. У него всю ночь ныла рука, раненная на Кавказе. Он не выспался и был не в духе. При входе Мартынова губернатор обернулся к нему, морщась от боли, и бедный есаул, отнеся недовольную гримасу на свой счет, почувствовал, как робость охватывает его, сковывая движения.

"Чем, бишь, я провинился, батюшки мои!" - подумал Мартынов, печатая шаги и становясь во фронт перед грозным генералом.

- Есаул Мартынов. Имею честь явиться по вашему приказанию! - громко, не рассчитав силы голоса, прокричал есаул. Почувствовав это, он окончательно струхнул и, сделав бессмысленную мину, "ел глазами" начальство.

Но Муравьев, к удивлению есаула, вдруг смягчил выражение лица и сказал ему:

- Оставим формальности, есаул. Зная вашу исполнительность, закаленность и умение путешествовать в суровых условиях, я вызвал вас, чтобы дать вам поручение чрезвычайной важности. Сядьте, есаул!