- Весла на валик! - раздалась команда.

Узкие весла в один общий взмах, как копья, встали торчком над головами матросов. Вельбот, лихо разворачиваясь, бортом подошел к пристани.

Николка подбежал к мосткам.

Его узкие глаза от удовольствия совсем превратились в щелку, а широкий рот растянулся в блаженной улыбке. Николка восхищенным взором проводил сверкающих пуговицами и эполетами офицеров, которые, выйдя на берег, направились в город. Он пробрался к самому вельботу, непочтительно толкнув трактирщика и подрядчика Кузьмичева, и стал жадно рассматривать красивое суденышко с отполированными дубовыми скамейками, на которых сидели матросы, эти удивительные люди в таких прекрасных костюмах. Горячее желание хотя бы только посидеть с ними рядом охватило мальчика.

Кузьмичев между тем, по праву своего более высокого общественного положения, прежде других жителей завязал степенный разговор со старшиной вельбота.

Загребной Синицын, немолодой матрос с серебряной сережкой в левом ухе, неторопливо раскуривал трубочку. Кузьмичёв справился, откуда пришло судно, и, узнав, что из Кронштадта, с уважением крякнул, погладил бороду и продолжал:

- А не слышно ли чего, служивый, в рассуждении военных действий?

Загребной, лениво глядя в сторону, пососал трубку, выждал паузу, чтобы не уронить своего достоинства, и, помолчав, ответил:

- Четыре короля нам войну объявили. Имеют намерение внезапно напасть на здешние места...

- Ай-ай! Солдат серьгу носит, как баба! - воскликнул Николка, неожиданно обнаруживший женское украшение в ушах Синицына.

- Брысь! - негодующе сказал Кузьмичев.

В толпе хихикнули. Синицын вынул изо рта трубку и поглядел на Николку.

- Это что же, у вас тут вроде калмыки проживают или как? - спросил он Кузьмичева.

- Брысь ты, сатаненок! - снова зыкнул на Николку трактирщик и, приятно осклабясь в сторону моряка, пояснил: - Камчадалы это, нестоящие людишки-с.

Невольно сделавшись предметом внимания столь значительных личностей, Николка сначала похолодел от ужаса, но затем решился на отчаянность, и кровь прихлынула к его смуглым щекам.

- Дядя, можно мне тебе лодкам садиться?

Загребной, успевший было вложить трубку в рот, опять вынул ее, снова осмотрел мальчика и, подмигнув матросам, сказал:

- Однако шустрый! Ну, сигай сюды, коли ты такой герой!

Замирая от счастья, Николка перебрался через борт и уселся рядом с Синицыным к величайшей зависти своих друзей.

- Однако пахнет от тебя, вроде как от дохлого дельфина, - сказал Синицын и ободряюще погладил Николку по жестким черным волосам широкой рукой.

- Мы рыба много кушал, потому, - отвечал осмелевший Николка и, сделав паузу, покраснев, выпалил: - Большой буду, матрос буду. Морем пойду!

- Ну-ну, валяй, - добродушно улыбнулся Синицын. - Линьков покушаешь. Чай, не пробовал?

- Не.

- Ну, спробуешь! - улыбнулся Синицын.

Так Николка завязал знакомство с моряками и стал героем среди своих товарищей.

"Аврора" привезла тревожные известия. Вот-вот должна была вспыхнуть война, и Петропавловск-на-Камчатке мог подвергнуться нападению вражеского флота. Фрегат пришел из Кронштадта, минуя многие промежуточные порты, чтобы успеть на Камчатку прежде неприятеля.

Форсированный многомесячный поход неблагоприятно отразился на здоровье экипажа, но это не помешало морякам немедленно приступить к подготовке обороны.

С приходом фрегата городок оживился и закипел тревожной и энергической деятельностью. Вокруг Петропавловска, на взморье и по холмам, зажелтела земля. Возводили новые и укрепляли старые батареи.

Жители Петропавловска содействовали обороне не только своим трудом и средствами. Восемнадцать человек - чиновники и мещане - записались волонтерами в гарнизонную команду.

По плану обороны "Аврору" поставили так, что она одним бортом могла обстреливать часть Авачинской губы. Орудия другого борта решено было снять для усиления береговых укреплений.

Матросы в серых парусиновых куртках под "Дубинушку" выгружали пушки. Лошадей в Петропавловске было мало, и матросы группами, человек по двадцать, впрягались в пушки и тащили их на батареи.

Старший комендор Синицын благополучно выгрузил на берег свое седьмое орудие и два других. Эти орудия предназначались для третьей батареи, у Красного Яра, на крайнем левом фланге оборонительной линии.

Путь предстоял изрядный, около двух верст. Орудия поставили на катки и потащили вдоль берега. Несколько мальчишек, с Николкой во главе, неотступно следовали за медленно двигающимися орудиями.

Грунт был рыхлый, катки грузли, пушки тащить было тяжело.

Синицын, озабоченный и суровый, хлопотал то у одной, то у другой пушки, распоряжаясь толково и внушительно.

Муравьиное упорство и сноровка матросов брали свое, и, несмотря на все трудности, черные пушки медленно, но верно подвигались вперед.

Николке страшно хотелось возобновить знакомство с матросами, присоединиться к ним и тащить тяжелые орудия, покрикивая: "Эх, взяли! Эх, разом! Раз, два - взяли!" Однако Синицын не обращал на мальчика никакого внимания, и когда Николка, собравшись с духом, сказал своей ломаной скороговоркой: "Дядя, здорово!" - Синицын, бросившийся поддерживать пушку, под которую подкладывали каток, отвечал не глядя, с добродушным пренебрежением:

- Айда, айда отседова, мошкара, без ног останешься!

Катки утопали в песке, пушки вязли, и матросы выбивались из сил. Они остановились перевести дух.

- Идолова дорога! - шепелявя, сказал Бабенко, вытерев со лба пот и скручивая цигарку. - С этой дорогой до ночи не управимся.

- Тут кабы доски подкладать... - Матрос Петров робко глянул на Синицына.

- Да, по доскам бы оно пошло!

- Дозвольте на корабль слетать...

- Это же сколько времени уйдет? Да и не дадут. Доски-то потом пропащие будут. Нет уж, видно, страдать...

- Дядя, я доскам принесу! - вмешался Николка.

Синицын обернулся и посмотрел на него своим проницательным взглядом.

- А, шустрый! - сказал он, узнав мальчика. - Берешься? Тут ведь доска нужна не простая - дубовая, опять же толщина...