–

29 января

...Жена еще не вставала с постели после вчерашнего происшествия. Когда мы с Кимурой перенесли ее из ванной в спальню, было уже около полуночи, я вызвал врача в половине первого, в два он ушел. Провожая его, я выглянул наружу. В небе красиво мерцали звезды, но было пронзительно холодно. Обычно перед сном я кладу в переносную печь, поставленную в спальне, горсть угля – этого достаточно, чтобы нагреть комнату, но когда Кимура заметил: «Сегодня лучше натопить посильнее», я велел ему подбросить угля. «Надеюсь, все обойдется, я, пожалуй, пойду», – сказал Кимура, но я не мог отпустить его в столь поздний час. «Переночуй у нас, постелим тебе в гостиной», – предложил я, но он отказался: «Не о чем беспокоиться, я живу совсем близко». После того как мы перенесли Икуко, он продолжал топтаться в спальне (поскольку не было стула, чтобы присесть, он стоял между нашими кроватями). Что касается Тосико, то она ушла из спальни, едва он вошел, и больше не показывалась. Кимура решительно сказал, что пойдет домой, и, повторив несколько раз: «Пожалуйста, обо мне не беспокойтесь!» – наконец ушел. Откровенно говоря, именно этого я сейчас более всего желал. Чуть раньше в голове у меня родился план, и я с нетерпением ждал, когда Кимура уйдет. Как только он ушел, я, удостоверившись, что Тосико уже не появится, приблизился к кровати жены и пощупал ее запястье. Под действием камфары пульс восстановился. Со стороны казалось, что она погрузилась в глубокий сон... Учитывая ее нрав, позволительно было усомниться, действительно ли она спит или притворяется. Но я решил, что даже притворство не помешает мне осуществить задуманное. Прежде всего я разжег огонь в печи так, что она глухо загудела. Затем медленно стянул прикрывавший торшер черный платок. Тихо придвинул торшер ближе к кровати, чтобы жена оказалась в ярком круге света. Сердце внезапно заколотилось. Я возбудился от одной мысли, что сегодня ночью смогу исполнить то, о чем так долго мечтал. Крадучись, я вышел из спальни, поднялся в кабинет на втором этаже, взял с письменного стола флюоресцентную лампу и, спустившись назад, поставил ее на ночной столик. Я давным-давно все продумал. Осенью прошлого года я заменил в своем кабинете обычную настольную лампу на флюоресцентную, предвидя, что когда-нибудь может представиться такой случай. Жена и Тосико были против, флюоресцентная лампа, говорили они, может вызвать радиопомехи, но я настоял на своем, ссылаясь на ослабевшее зрение. Я действительно нуждался в ней для чтения, это правда, но главное, я сгорал от желания когда-нибудь увидеть в ярком сиянии флюоресцентной лампы голое тело жены. Эта сумасбродная фантазия овладела мной, как только я узнал о существовании флюоресцентных ламп...

...Все прошло, как я предполагал. Я снял с жены все, что ее прикрывало, не оставив на ней ничегошеньки, и уложил, голую, навзничь, под ярко-белый свет торшера и флюоресцентной лампы. Проделав это, я приступил к подробнейшему изучению ее тела, как изучают карту незнакомой местности. Но в первые минуты, когда моим глазам предстала эта великолепная, чистейшая нагота, я, потеряв самообладание, замер, ошеломленный. Ибо впервые видел нагое тело своей жены все, целиком. Не сомневаюсь, большинство супругов изучили телесные формы своих благоверных вдоль и поперек, до мельчайших деталей, вплоть до морщинок на их ступнях. Однако моя жена никогда прежде не позволяла мне увидеть себя. Естественно, во время плотских соитий мне удавалось мельком подсмотреть кое-что, но лишь в верхней части тела, а все, что не было нужды оголять, оставалось для меня сокрытым. Только на ощупь мог я вообразить, сколь дивны формы тела, которым владею, именно поэтому меня так захватила идея посмотреть на него при ярком освещении, и то, что я теперь увидел, не только не разочаровало меня, но и превзошло все мои ожидания. В первый раз после женитьбы я видел жену во всей красе ее наготы. Я получил возможность рассмотреть нижнюю половину ее тела тщательно, до самого заветного завитка. Она родилась в девятьсот одиннадцатом году и фигурой не напоминает современных европеизированных девушек. В юности она плавала, играла в теннис, и для японской женщины своих лет сложена весьма пропорционально, хотя грудная клетка узка, ягодицы и груди недостаточно развиты. Ноги у нее изящные и довольно длинные, но голени выгибаются дугой, так что, увы, стройными их не назовешь. Главный недостаток – щиколотки не очень узкие, но, признаться, стройным ногам европейских женщин я предпочитаю изогнутые ножки, которыми в старину гордились японки и которые навевают мне воспоминания о моей матушке, о моих тетках. Гладкие, прямые, как палки, меня не привлекают. Точно также торчащим грудям и выпирающей заднице я предпочитаю формы богини в храме Тюгудзи, слегка выпуклые. В общем, именно таким я всегда воображал тело моей жены, и действительность меня не обманула. Но что превзошло мое воображение, так это безупречная белизна ее кожи. На теле всегда есть где-нибудь мелкие пятнышки, лиловые или бурые крапинки, но, как дотошно я ни рассматривал жену, я не нашел ничего подобного. Я перевернул ее на живот и тщательно осмотрел со спины, вплоть до заднего отверстия, но даже ложбинка промеж округлых половин сияла белизной. Достигнув сорокапятилетнего возраста, родив девочку, она ухитрилась сохранить кожу без изъяна, без единого пятнышка. После свадьбы на протяжении двух десятков лет я мог позволить себе лишь трогать ее руками в кромешной тьме и жил, не видя такой великолепной плоти, но, если вдуматься, в этом мое счастье. Муж, который после двадцати лет супружества впервые с удивлением познает красоту тела своей жены, все равно что женится вновь. В том возрасте, когда наступает пора бесчувствия, мне дано вожделеть к своей жене больше, чем прежде... Я вновь перевернул лежащее ничком тело жены на спину. Долгое время я пожирал ее глазами и только печально вздыхал. Вдруг мне представилось, что жена и в самом деле не спит, что она наверняка притворяется. Может быть, вначале она и вправду спала, но, пока я был занят своими наблюдениями, проснулась. А проснувшись, пораженная необычностью происходящего с ней, устыдилась и предпочла притвориться спящей. Такая вот мысль пришла мне в голову. Возможно, это не так, что это всего лишь моя бредовая фантазия, но мне безрассудно хотелось верить в эту фантазию. Мысль о том, что эта женская плоть с прекрасной белой кожей, послушная, как труп, любой моей прихоти, в действительности была жива и в сознании, доставляла мне невыносимое наслаждение. Но если допустить, что она все-таки спала, стоит ли записывать в дневник, как я предавался своим порочным забавам? Я почти не сомневаюсь, что жена тайком читает мой дневник, поэтому теперь, когда я написал обо всем, она прекратит напиваться... Нет, не прекратит, иначе это будет доказательством, что она прочла дневник. Если же не прочтет, ей неоткуда узнать, что с ней происходило, коль скоро она была без сознания.