Дверь открывается. Мэттерн входит. Он еще никогда не блудил на этом этаже. В кроватках спят пятеро детей, на платформе мужчина и женщина — оба младше Мэттерна. Мэттерн раздевается и ложится рядом с женщиной. Он трогает ее ляжки, потом груди. Женщина открывает глаза, и Мэттерн говорит:

— Привет. Я Чарльз Мэттерн с 799-го этажа.

— Гина Бурка, — отвечает молодая женщина. — А это мой муж, Ленни.

Ленни просыпается, замечает Мэттерна, кивает головой, поворачивается на другой бок и снова засыпает. Мэттерн дрожит от охватившего его желания и стонет от наслаждения в ту минуту, когда он полностью входит в нее. «Благослови Бог», — думает он. Это был поистине счастливый день в 2381 году. И вот он уже кончился.

 Джесон Квиведо живет в Шанхае, в самом низу. Его квартира на 761-м этаже, а следующий — 760-й этаж — уже в Чикаго, в котором не пристало жить ученому. Его жена Микаэла часто выговаривает ему, что их скромное положение в Шанхае — прямое отражение качества его работы. Микаэла из тех жен, которые часто высказываются подобным образом.

Большую часть рабочего времени Джесон проводит в Питтсбурге, где сосредоточены архивы. Он — историк, и ему приходится рыться в документах и записях. Ведет он свои исследования в холодной маленькой каморке на 185-м этаже гонады почти в центре Питтсбурга. Правда, у него вовсе не было нужды работать там, так как все, что имелось в архивах, легко могло бы быть доставлено информтером в его собственную квартиру. Но он считал, что иметь кабинет, где он может регистрировать, систематизировать и хранить необходимые материалы, — дело профессионального престижа. Он так и сказал, когда ему пришлось нажать на нужные пружины, чтобы добиться выделения ему кабинета: «Восстановление предыдущих эпох — деликатная и сложная задача, которая должна выполняться в соответствующих условиях, иначе…»

Истина же заключалась в том, что, если бы он не спасался ежедневно от Микаэлы и пятерых малышей, то он бы просто не выдержал. Накопляющееся расстройство и унижение могло бы заставить его совершить антиобщественные поступки, а, может быть, даже и насилие. Он понимал, что антиобщественной личности в гонаде места нет. Если под одной и той же крышей живет свыше восьмисот тысяч людей, то необходима абсолютная общественная гармония. Он понимал, что, если он выйдет из себя, то его просто бросят в Спуск и превратят в энергию. Поэтому он был осторожен.

Джесон — мужчина низкого роста со светло-зелеными глазами, редеющими русыми волосами и приятной речью.

— Твоя скромная внешность обманчива, — сказала ему прошлым летом восхитительная Мэймлон Клавер, — такие, как ты, подобны спящему вулкану. Вы взрываетесь внезапно, страстно и изумительно.

Он полагает, что она, весьма вероятно, права, и очень опасается оказаться в такой ситуации. Он безнадежно влюблен в Мэймлон по меньшей мере последние три года, и уж, наверняка, с той прошлогодней ночной пирушки. Но он никак не осмеливается тронуть ее. Муж Мэймлон — знаменитый Сигмунд Клавер, который, хотя ему еще нет и пятнадцати, всеми признан, как один из будущих городских лидеров. Джесон не боялся, что Сигмунд будет против. В гонаде, естественно, ни один мужчина не имел права прятать свою жену ни от кого, кто бы ни пожелал ее. Не боялся Джесон и того, что могла бы сказать Микаэла. Он знает свои права. Просто он боялся Мэймлон. И вероятнее всего, себя.

«Только для справок. Городские половые излишества. Всеобщая половая доступность.

Уменьшение собственнических браков, конец концепции нарушения супружеской верности. Ночные блудники: когда их права стали впервые общественно узаконенными? Половая жизнь как панацея. Половая жизнь как компенсация за ухудшившееся качество жизни в городских условиях.

Вопрос: действительно ухудшилось качество жизни с победой городской системы?

(Осторожно! Берегись Спуска!) Разделение половой жизни и производства потомства. Значение максимального обмена партнерами в сверхплотной цивилизации.

Проблема: находится ли сейчас что-либо под запретом и что именно? Проверить табу на межгородскую проституцию. Как сильна? Как широко наблюдается? Проконтролировать эффект всеобщей доступности в современной литературе. Утрата драматического напряжения? Эрозия источников глубоких конфликтов?

Вопрос. Являются ли нравы городской структуры аморальными, постморальными или безнравственными?»

Такие заметки Джесон записывает на диктофон, когда бы и где бы они ни пришли ему в голову. А эти именно мысли пришли к нему во время ночной блудной прогулки на 155-м этаже в Токио. Он лежал с молодой коренастой брюнеткой по имени Гретль, когда у него возник ряд идей. Несколько минут он ласкал ее, и она, страстно задышав, прониклась желанием; таз ее закачался вверх и вниз, глаза сузились и превратились в темные щелочки.

«Извини, — сказал он тогда и потянулся за микрофоном через ее бурно трепещущие груди. — Я должен кое-что записать». Подключив микрофон к вводу квартирного информтера, он нажал кнопку включения устройства для записи в его исследовательском кабинете в Питтсбурге. Затем, быстро шевеля губами и хмурясь, стал наговаривать свои заметки.

Он часто ходит блудить, но только не в районе Шанхая. Джесону хватает смелости дерзко пренебрегать традицией: во время своих ночных блужданий каждый должен оставаться вблизи своего дома. Никто не накажет его за такое чуждое условностей поведение, поскольку это всего лишь нарушение общепринятых обычаев, но не городских законов. Никто даже не осудит его открыто. Тем не менее это дает ему легкое трепетное ощущение запретного. Свою привычку Джесон оправдывает сам перед собой тем, что якобы для него предпочтительнее смешанное культурное обогащение, получаемое им от сношений с женщинами других районов. Втайне же он подозревает, что ему просто неловко спутываться со знакомой женщиной, например такой, как Мэймлон Клавер.

В свои блудные ночи он садится в лифт далеко в глубинах здания, чтобы попасть в такие города, как Питтсбург или Токио, в грязную Прагу или в неряшливый Рейкьявик. Он толкает чужие двери, не имеющие в соответствии с законом запоров, и ложится в постели незнакомых женщин, пахнущих кухней. По закону они обязаны отдаваться ему беспрекословно. «Я из Шанхая», — говорит он им, и они — «О-оо!» — впадают в благоговение, а он кровожадно и презрительно набрасывается на них, пыжась от сознания собственного превосходства, питаемого кодексом общественных различий.

Грудастая Гретль терпеливо дожидается, когда он, Джесон, закончит наконец свои занятия и снова приникнет к ней. Муж ее, накачавшись какой-то местной алкогольной бурды или, возможно, даже наркотика, лежит на дальнем краю постели ничком, игнорируя жену и Джесона. Большие темные глаза Гретль сияют от восторга. «Вы, шанхайские парни, умеете кружить головы», — говорит она, и они стремительно отдаются друг другу в обоюдном неистовом порыве.

Домой он возвращается поздно. В тусклых коридорах мелькают призрачные тени — это другие жители Шанхая, возвращающиеся с блудных туров. Он входит в свою квартиру. У него 45 кв. метров жилого пространства, не слишком много для семерых: муж с женой и пятеро детей. Но Джесон не жалуется. Слава богу, каждый берет то, что ему дают, — у других и того меньше.

Микаэла спит или притворяется спящей. Это — длинноногая смуглая женщина двадцати трех лет, все еще привлекательная, хотя на ее лице начинают появляться морщинки — слишком много хмурится. Она лежит полураскрывшись, ее длинные блестящие волосы беспорядочно разбросаны вокруг головы. Груди у нее малы, но совершенны; мимоходом Джесон сравнивает их с выменем Гретль из Токио. Он женат на Микаэле уже девять лет. Когда-то он сильно любил ее, пока не обнаружил на дне ее души нерастворимый осадок мучительной сварливости.

Микаэла улыбается про себя и сонным движением отбрасывает волосы с лица. У нее вид женщины, которая только что получила предельно удовлетворяющее половое наслаждение.