29-го. Как мне отблагодарить тебя за твое драгоценное письмо от 25-го, которое я получила сегодня утром? Мы с интересом следим за каждым твоим шагом. Как утешительно, должно быть, видеть эти массы преданных и счастливых подданных! Я рада, что тебе удалось побывать еще в двух городах, где находятся казаки.
Мы были в местном лазарете, и я там вручила 4 медали ампутированным солдатам — там не было других очень тяжелых случаев. Оттуда мы отправились в Большой Дворец, чтобы повидать всех наших раненых. Они уже горюют о том, что так долго нас не увидят. — Сегодня утром оба нижегородца, Наврузов[127] и Ягмин, подверглись операции, а потому мы хотим заехать к ним вечером, чтобы посмотреть, как они себя чувствуют. Они безумно обрадовались твоей телеграмме, которую прочитали в газетах. То, что ты их назвал “бесподобными”, является для них величайшей наградой, так как ты впервые применил это слово. — Княжевич зайдет сегодня вечером по делу. Должна кончать, собираемся идти в церковь и хотелось бы перед тем отдохнуть. — Шлет тебе свои нежнейшие благословения и поцелуи, мой Ники, твоя преданная
Женушка.
Наш привет Н.П. — Рада, что вам, двум старым грешникам, посчастливилось увидеть хорошенькие личики, мне чаще приходится видеть иные части тела, менее идеальные!
Царское Село. 1 декабря 1914 г.
Ненаглядный мой,
Это мое последнее письмо к тебе перед нашим свиданьем. Дай Бог, чтобы оно случилось не позже, как через 6 дней. Завтра минет две недели со дня твоего отъезда, и я соскучилась без моего милого больше, нежели это можно выразить словами. Радость встречи будет огромной, только очень тяжко покидать деток на целую неделю, — я никак не могу привыкнуть к разлукам, — мой дорогой малютка — слава Богу, он здоров, одно это меня утешает. Ах, я так устала! Так много дела и людей, которых нужно повидать в эти последние дни, а потому я вчера не могла тебе написать. Я в субботу была в местном лазарете, вчера у инвалидов, сегодня в нашем большом лазарете (я брала туда с собою Алексея) и раздавала медали от твоего имени — они были ужасно счастливы и благодарны, бедняжки. Мы будем скучать без наших раненых, а они были грустны, расставаясь с нами. Петя завтракал у нас, а вчера Павел пил чай, — он жаждет назначения. Сейчас явится Ростов., я хочу выяснить, почему Маклаков[128] не разрешает американцам осмотреть, как содержатся наши пленные, их послали с этой целью в Германию, Францию и Англию, и, по-моему, им напрасно не показывают наших.
Не могу больше писать. Благословляю и целую тебя без конца. Твоя, дорогой Ники, безгранично любящая тебя старая
Солнышко.
Наш Друг телеграфировал: “Увенчайтесь земным благом небесным венцами во пути с вами”.
Москва. 12 декабря 1914 г.
Дорогой мой ангел,
Снова мы расстаемся с тобой, но, Бог даст, через 5 дней встретимся вновь. Хочу тебе напомнить, чтобы ты поговорил с Николашей о том, чтобы офицерам разрешался отпуск домой для лечения, вместо того, чтобы держать их в городах, куда их случайно доставил санитарный поезд. Они гораздо скорее станут поправляться, находясь вблизи своих, некоторые из них должны заканчивать свое лечение на юге, чтобы вновь окрепнуть, в особенности те, у которых прострелена грудная полость. Я рада, что ты хоть один день отдохнешь в поезде, а пребывание в ставке должно тебя освежить после всех утомительных занятий и бесконечных приемов. Одно утешение — ты беспредельно осчастливил тысячи раненых. Я постараюсь более или менее спокойно провести ближайшие дни, так как жду m-me Б., а сердце у меня эти дни очень расширено. Милый мой, почему бы тебе не назначить Гротена[129] командиром твоих гусар? Они весьма нуждаются в настоящем командире, Прощай, мое сокровище, спи спокойно, снова буду по тебе ужасно тосковать. Бог да благословит и сохранит тебя!
Если можно, переговори с Воейковым и Бенк.[130]относительно елок для раненых, а я обсужу этот вопрос с Вильчковским. Прижимаю тебя к моему сердцу и целую тебя без конца с глубочайшей нежностью. Навсегда твоя
Женушка.
В моем зеркальном шкапчике над письменным столом ты, в случае надобности, найдешь свечки.
Царское Село. 14 декабря 1914 г.
Мой родной, любимый,
Тороплюсь написать тебе несколько строк, так как фельдъегерь сейчас едет. У малютки нога в хорошем состоянии, только ему больно на нее ступать, а потому он избегает этого, и благоразумия ради сидит на диване. У Марии ангина проходит. Она хорошо спала и у нее 37. У Татьяны m-me Бекер, а потому она встает только к завтраку. Боткин уложил меня в постель, так как сердце все еще сильно расширено и болит, а я не могу принимать лекарств, все еще чувствую себя страшно утомленной, и все болит. Вчерашний день провела на диване, только ненадолго заглянула наверх к Марии и Бэби. Вчера Аля зашла ко мне на полчаса. Она грустит и тоскует в отсутствии мужа, — переночевала она у Ани. Девочки после завтрака отправились по госпиталям, затем вечером катались в санях. Сегодня они снова туда поедут, а завтра уже примутся там за работу. Я же, увы, еще не в состоянии работать, о чем очень жалею, так как это для меня большое моральное утешение. Наш Друг должен завтра приехать. Он говорит, что мы скоро получим более благоприятные вести с театра войны. Аня поедет в город встречать Его. Михень в городе, лежит в инфлюэнце. Павел, говорят, также нездоров. А. получила 2 письма от Чахова, 2 от Иедигарова и Малама — такие трогательные письма, — я просила их постоянно давать нам вести о себе через А. Завтра я повидаю Афросимова — он возвращается в свой полк, который вскоре отправится в ставку, и жаждет увидеть там своего возлюбленного Шефа (и семью его). Не поговоришь ли ты о Кирилле с Николашей? А затем сообщи результат разговора твоей матушке. Было бы, действительно, хорошо все это уладить, и именно теперь, во время войны, это легче всего сделать. В каком месте сейчас собраны все моряки? Бедный Боткин все время в большой тревоге о своем старшем сыне, — все же он еще надеется, что тот жив. Говорят, что сестры (дамы) в отряде Сандры получили медали на георгиевской ленте, кажется, за то, что работали под огнем, подбирая раненых. Наш Солнечный Луч только что выехал на своих санках, запряженных осликом, — он тебя целует, — он в состоянии ступать на ногу, — но предпочитает быть осторожным, чтобы поскорее вполне поправиться. Как мне было больно с тобой прощаться в Москве, видеть тебя стоящим среди толпы народа (все до того — во всех отношениях — несхожие с тобой!), а мне при этом нужно было раскланиваться, смотреть на них, улыбаться и не иметь возможности смотреть на тебя, как мне того хотелось. Знаешь, перед нашим приездом в Москву три военных госпиталя с немецкими и австрийскими ранеными были переведены в Казань. Я прочла описание этого, сделанное человеком (русским), который их туда перевез, — многие раненые были при смерти и умерли в пути. Их, конечно, ни за что не следовало двигать с места, с ужасающими ранами, издающими зловоние, — пролежавших много дней неперевязанными — и это в самые дни их рождественских праздников им пришлось пережить подобные мучения, лежа в далеко не благоустроенных санитарных поездах! Из одного госпиталя их отправили даже без врача, с одними санитарами. Я переслала это письмо Элле для расследования этого дела и чтобы поднять шум по этому поводу. Это возмутительно и совершенно непостижимо, на мой взгляд. Говорят, что в Петрограде едва ли найдется хоть одна свободная койка. Сегодня должен прибыть поезд Бэби из Варшавы. Ломан там не нашел раненых, а потому отправился за ними в другое место. Означает ли это, что эти дни прошли более спокойно (их Рождество, а мы, как истые христиане, не пользуемся этим), и потому меньше потерь? Так хотелось бы знать что-нибудь более подробно. Должна кончать, голова еще болит от простуды, зато насморк прошел.