Он жил один, в одной из тех крошечных квартир, где вся обстановка сделана из обладающего памятью пластика и выдвигается по мере необходимости. Технология была дешевле жизненного пространства. В такой квартире имеются кое-какие удобства – сауна, бассейн, роботы-уборщики, комната для приемов, кухня с обслуживанием на дому, автоматическая гардеробная… Меня удивило, что он жил один, без компаньона или подружки. Это бы сэкономило его деньги, помимо всего прочего. Но в сексе он всегда был несколько пассивен, и вообще не отличался общительностью, судя по досье. На несколько месяцев после похищения он просто зарылся в нору, словно утратив веру в человечество.

Если тогда он был не в себе, то теперь казался совсем оправившимся. Даже его сексуальная жизнь улучшилась. Эта информация поступила не из медицинского центра, а из записей коммунальной кухни (завтраки на двоих, ужин в номер поздно ночью) и из нескольких недавних записанных сообщений по телефону. Все это было вполне открыто: я не ощущал себя подглядывающим за чужой жизнью. Широкая известность, приобретенная им как наследником мерзлявчика, сослужила ему службу – за ним стали охотиться девушки. Некоторые оставались на ночь, но ни с одной он вроде бы не встречался регулярно.

Меня также удивило, что он мог позволить себе иметь слугу. Получив ответ, я ощутил себя глупцом. Секретарь по имени Зеро оказался созданием компьютера, автоответчиком.

Чемберс не был нищ. После уплаты выкупа опекунский фонд составил около двадцати тысяч марок. Немалая часть этого пошла на лечение Шарлотты. Опекуны выдавали Чемберсу достаточно, чтобы оплачивать учебу и комфортабельную жизнь. После окончания кое-что бы осталось еще, но это должно было отойти Шарлотте.

Я выключил экран и задумался. Он пережил потрясение. Он пришел в себя. Некоторым это удается, некоторым – нет. Он был идеально здоров, и это оказалось немаловажным, чтобы перенести эмоциональный шок. Нынешние друзья все же воздерживались бы в его присутствии от определенных тем.

И он в слепом ужасе отпрянул, когда над его столом поднялся и завертелся колесиком карандаш. Насколько нормальной была такая реакция? Я просто не знал. Я слишком привык к своей иллюзорной руке.

В десять минут третьего появился Холден собственной персоной.

Энтони Тиллер покоился в холодильном ящике, лицом кверху. В последние минуты его жизни лицо это было отвратительно искажено, однако теперь оно смотрелось пристойно. Как и все мертвые, он был лишен какого-либо выражения. Похоже выглядели замороженные в Склепе Вечности. На первый взгляд многие их имели даже худший облик.

Холден Чемберс рассмотрел его с интересом.

– Так вот как выглядит органлеггер.

– Органлеггер выглядит так, как ему того хочется.

На это замечание он состроил гримасу и наклонился поближе, чтобы изучить лицо мертвеца. Потом обошел ящик, заложив руки за спину. Он старался вести себя как ни в чем ни бывало, однако все же держался от меня подальше. Не думаю, что его беспокоил мертвый.

– Нет, такого лица я не видел, – сказал он то же, что и я двое суток назад.

– Ну что ж, попробовать стоило. Пройдемте в мой кабинет. Там поудобнее.

– Хорошо, – улыбнулся он.

По коридорам он брел не спеша. Заглядывал в открытые кабинеты, всем улыбался, задавал мне тихим голосом вполне разумные вопросы. Он наслаждался – этакий турист в штаб-квартире АРМ. Но когда я попробовал выйти на середину коридора, он отстал, чтобы мы шли подальше друг от друга. В конце концов я спросил его о причинах такого поведения.

Поначалу он вроде вообще не хотел отвечать, потом пробормотал:

– Это все из-за того трюка с карандашом.

– А что в этом было такого?

Он вздохнул, словно отчаявшись найти подходящие слова.

– Я не люблю, когда ко мне прикасаются. То есть, я хочу сказать, что с девушками у меня все нормально, но вообще-то не люблю прикосновений.

– Но я не…

– Но вы могли. И без моего ведома. Я не видел, я не мог бы даже ощутить. Это меня просто цензурно напугало, подумать только, вы так запросто высовываетесь из телефонного экрана! С телефоном такого просто не должно происходить, это ведь нечто личное, – он неожиданно остановился и глянул вглубь коридора. – Это кто, Лукас Гарнер?

– Да.

– Лукас Гарнер! – он был потрясен и восхищен. – Он всем тут заправляет, правда? А сколько ему сейчас лет?

– Уже за сто восемьдесят, – я подумал было познакомить их, но кресло Гарнера скользило в другом направлении.

Мой кабинет невелик: мой стол, два кресла, да несколько кранов в стене. Я налил ему кофе, а себе – чая, и сказал:

– Я ездил повидаться с вашей сестрой.

– Шарлоттой? Как она?

– Сомневаюсь, что она изменилась с тех пор, как вы ее видели в последний раз. Она ничего не замечает вокруг себя… за исключением одного случая, когда она повернулась и взглянула на меня.

– А почему? Что вы сделали? Что вы сказали? – потребовал он объяснений.

Ну вот, момент настал.

– Я говорил ее врачу, что банда, похитившая ее в тот раз, может снова повторить попытку.

С ним происходило что-то странное. На лице мелькало ошеломление, страх, недоверие.

– Какого блипа вы так решили?

– Такая вероятность есть. Вы оба – наследники мерзлявчика. Тиллер-киллер возможно, следил за вами. И тут заметил, что я также смотрю на вас. Это вывело его из равновесия.

– Может быть… – он пытался отнестись к этому с юмором, но не смог. – Вы всерьез думаете, что они могут пожелать заполучить меня… нас… снова?

– Такая вероятность есть, – повторил я. – Если Тиллер находился в ресторане, он мог опознать меня по парящей сигарете. Это более примечательная черта, чем мое лицо. Да не глядите столь растерянно. Мы вас пометили трассером, мы проследим за вами всюду, куда бы вас не забрали.

– Во мне трассер?

Это ему мало понравилось – тоже слишком личное? Но он не стал развивать эту тему.

– Холден, я все раздумываю, что они могли сделать с вашей сестрой…

Он довольно холодно перебил меня.

– А я давно перестал об этом думать.

– …такого, что не сделали с вами. Это не просто любопытство. Если б доктора знали, что с ней произошло, если б знали, что находится в ее памяти…

– Проклятье! Неужели вы думаете, что я не хотел бы ей помочь? Она моя сестра!

– Ну, хорошо, оставим.

Чего я, собственно, разыгрывал из себя психиатра? А может, сыщика? Он ничего не знал. Он оказался в центре нескольких ураганов сразу. Он устал и измучился. Мне следовало отправить его домой.

Он заговорил первым. Я едва различал его голос.

– Знаете, что они со мной сделали? Шейную блокировку нервов. Такая маленькая штуковина прилепляется под затылком. Ниже шеи я ничего не чувствовал и не мог двигаться. Они прицепили это ко мне, швырнули в постель и ушли. На девять дней. Время от времени они включали меня, давали чего-то пить и есть и сходить в ванную.

– А вам никто не сообщал, что если они не получат выкупа, то разберут вас на материал?

Он призадумался.

– Н-нет. Точно нет. Они вообще мне ничего не говорили. Они обращались со мной как с покойником. Они изучали меня – о, это казалось часами… тыкали и щупали меня руками и инструментами, переворачивали меня как мертвеца. Я ничего не ощущал, но я мог видеть. Если они делали такое с Шарлоттой… может, она считает себя умершей? – его голос окреп. – Я проходил через это снова и снова, с АРМ, с доктором Хартманом, с медиками из Уошберна. Давайте оставим эту тему, а?

– Разумеется. Мне очень жаль. Эта работа не учит нас тактичности. Нас учат задавать вопросы. Самые разные вопросы.

И все же, и все же – выражение на ее лице…

Уже сопровождая его к выходу, я задал ему еще один вопрос. Почти экспромтом.

– Что вы думаете о втором Законопроекте о Замораживании?

– У меня еще нет права голоса ООН.

– Я не об этом спрашиваю.

Он воинственно посмотрел на меня.

– Послушайте, речь идет о куче денег. О целой куче. Этого бы хватило на содержание Шарлотты до конца ее дней. Это бы изрядно помогло мне. Но Хейл, Левитикус Хейл… – он выговорил имя правильно и без тени улыбки. – Он ведь мой родственник? Мой прапрапрадедушка. Когда-нибудь его смогут оживить; это реально. Ну и что мне делать теперь? Будь у меня право голоса, мне пришлось бы решать. Но мне еще нет двадцати пяти, и мне не о чем беспокоиться.