Следует сказать, что если первые сведения о появлении оседлости у кимаков фиксируются в источниках IX—X вв., то расцвет у них оседлой культуры относится к значительно более позднему времени — к XI—XIII вв. Казахские археологи, исследовавшие кимакские города, отмечают, что все они прошли в своем развитии путь от временных стойбищ-убежищ кочевых аристократов до оседлых поселений, ставших центрами ремесла и земледелия (Кумеков, 1972, с. 98—107). Характерно, что оседание привело население к необходимости строить более фундаментальные жилища: в городах и на поселениях наряду с войлочными юртами стали широко использоваться полуземлянки с глинобитными стенами. Характерно, что у тех и других очаг, как в юртах, помещался в центре пола: древний обычай, связанный с почитанием очага, как правило, долго держался даже у полностью осевших «кочевников».

Несмотря на переход к оседлости какой-то части населения Кимакского каганата, многие входившие в него этносы в X в. продолжали вести привычную для них форму существования — кочевое скотоводство с некоторыми элементами оседлости. Особенно привержены были к кочевому образу жизни и соответственно к кочевому скотоводству кипчакские орды. Об этом свидетельствуют как письменные источники, так и археологические данные, а именно полное отсутствие следов оседлых или полуоседлых поселений на землях, занятых в конце I тысячелетия кипчаками.

Природные условия кипчакских степей способствовали процветанию на них развитого и хорошо организованного кочевого скотоводства. Степь была расчленена на участки с определенными маршрутами кочевий, летовками и зимниками. Рядом с постоянными летними и зимними стойбищами возникали курганные кладбища. Здесь же и вдоль степных дорог и кочевых маршрутов воздвигались кипчаками святилища предков с каменными статуями, изображавшими умерших.

Изваяния, воздвигаемые у курганов-святилищ, сооруженных в виде квадратных оградок из битого камня и щебня, являются самой характерной и яркой чертой культуры кипчаков. Статуи представляли собой простые неровные стелы нередко без всякой деталировки фигур. Лица у них прочерчены глубокими врезными линиями, часто «сердечками». Женские статуи отличались от мужских изображениями круглых «грудей». Сооружение небольших святилищ-оградок, посвященных предкам, со статуей (или статуями) внутри стало отличительной особенностью кипчаков с конца IX в. (Чарыков, 1979). До них — в VI—IX вв.— аналогичные святилища со статуями умерших воинов и многочисленными отходящими от оградок «балбалами» (вереницами камней, символизирующими убитых умершим предком врагов) ставились тюрками и уйгурами. Позднее с гибелью каганатов они забыли этот обычай, а кипчаки-половцы — единственные из тюркоязычных народов' сохранили его. Как мы увидим ниже, он просуществовал у них вплоть до потери ими политической самостоятельности, т. е. так же как в Тюркском и Уйгурском каганатах.

Следует отметить, что святилища сооружались, естественно, только в память богатых и знатных кочевников. Проезжавший по заволжским степям в 922 г. Ибн Фадлан писал, что среди, гузов были такие, которые имели стада в 10 тыс. голов овец (не считая другого скота). Несомненно, что среди кимако-кипчакской аристократии встречались такие же богачи. Их аилы (большие семьи), владели громадными степными пространствами с собственными кочевками (маршрутами и стойбищами). Возможно, что в каганате существовало уже наследственное землепользование. О нем говорит автор «Худуд-ал-Ллам»:

Эти так называемые управители были, видимо, крупнейшими представителями родо-племеяной аристократии, постепенно начинавшей феодализировать-ся в те столетия.

Во главе Кимакского государственного образования в X в. стоял каган, а входивших в каганат кипчаков, по сведениям «Худуд-ал-Алама», возглавлял «малик», что соответствует тюркскому титулу «хан». Это косвенно подтверждается сообщением ал-Хорезми, который так комментирует тюркскую титулатуру: «Хакан — это хан ханов, то есть предводитель предводителей, подобно тому как персы говорят шахаы-шах» (Кумеков, 1972, с. 116).

Очевидно, «управители»-ханы находились в вассальной зависимости от кагана, а у них в свою очередь были вассалы, получавшие от них земельные наделы, из числа богатой родовой аристократии. Гардизи очень определенно говорит об имущественной неоднородности кимаков, а ал-Идриси подчеркивал, что «только знатные носят одежду из красного и желтого шелка». Интересно также его сообщение о наличии у кимаков пеших воинов, которые, несомненно, набирались из бедняков, не имевших собственной лошади.

В целом следует признать, что сведения письменных и археологических источников о Кимакском государстве, особенно в раннем периоде его существования, очень отрывочны и ограниченны. Тем более касается это отдельных частей этого государства, в том числе и самого большого и самостоятельного удела — Кипчакского ханства.

Так, помимо статуй, о мировоззрении и различных обрядах, связанных с почитанием мертвых и погребальным культом, информацию содержат раскопанные, пока немногочисленные погребения кимаков и кипчаков. Захороненные вместе с покойниками вещи дают представление о бытовых предметах, окружавших кочевника в жизни, хотя, несомненно, эти материалы в связи со спецификой нахождения (в могилах) несколько од по сторонни — обычно они представлены предметами, необходимыми кочевнику в пути (на тот свет): сбруей копя, оружием, реже личными украшениями и сосудами с ритуальной пищей. Рядом с покойником укладывался его верный товарищ — конь, без которого в бескрайних степях, где для жизни необходимы широкие передвижения, человек был фактически почти беспомощен. Вера в необходимость снабжения умершего вещами, нужными в дороге и хотя бы па первое время жизни на другом свете, особенно подробное освещение получила у самого любознательного и правдивого арабского путешественника начала X в. Ибн Фадлана. Он описал не кимако-кипчакский, а гузский погребальный обряд. Однако благодаря раскопкам кочевнических курганов мы знаем, что погребальный обряд тюркоязычных народов в общем необычайно однообразен, а это значит, что общие положения, которыми руководствовались кочевники при сооружении погребальных комплексов, были фактически идентичны. Итак, Ибн Фадлан рассказывает: «А если умрет человек из их числа, то для него выроют большую яму в виде дома, возьмут его, наденут на него его куртку, его пояс, его лук ... и положат в его руку деревянный кубок с набизом, оставят перед ним деревянный сосуд с набизом, принесут все, что он имеет, и положат с ним в этом доме ... Потом поместят его в нем и дом над ним покроют настилом и накладут над ним нечто вроде купола из глины». Так сооружали саму могильную яму и курган над ней (глиняный куиол).

Далее Ибн Фадлан писал о сопровождавших этот основной обряд действиях: «Потом возьмут лошадей и в зависимости от их численности убыот из них сто голов, или двести голов, или одну голову и съедят их мясо, кроме головы, ног, кожи и хвоста. И, право же, они растягивают все это на деревянных сооружениях и говорят: „Это его лошади, на которых он поедет в рай". Если же он когда-либо убил человека и был храбр, то они вырубят изображения из дерева по чрюлу тех, кого он убил, поместят их на его могиле и скажут: „Вот его отроки, которые будут служить ему в раю"». Кочевника всегда сопровождали на тот свет убитые кони, иногда и другие животные, а также убитые им враги в виде простых камней или грубых человеческих изображений из камня или дерева (балбалы). Изображений самих умерших гузов ни над могилами, ни в специальных святилищах не ставили. Обычай этот распространился только среди населения Кимакского каганата, причем преимущественно у кипчаков.

Ибн Фадлан живо и обстоятельно разъясняет смысл обряда сопровождения погребений лошадьми: «Иногда они пренебрегут убиением лошадей день или два. Тогда побуждает их какой-нибудь старик из числа старейшин и говорит: „Я видел такого-то, то есть умершего, во сне и он сказал мне: ..Вот видишь, меня уже перегнали мои товарищи и на моих ногах образовались язвы от следования за ними. Я не догнал их и остался один". При этих обстоятельствах они берут его лошадей и убивают их и растягивают их на его могиле. И тогда пройдет день или два, придет к ним этот старик и скажет: „Сообщи моим семейным и моим товарищам, что подлинно я уже догнал тех, которые ушли раньше меня, и что я нашел успокоение от усталости"» (Ибн Фадлан, с. 128).