И ей снова придется действовать самой. В одиночку, без обычной помощи, без обязательных, жизненно необходимых посредников, без всего и всех. Так, как действовал бы Павел, будь он на ее месте, свою независимость он всегда ставил на первое место, не всегда получалось, но все же. Так действовал бы Алексей, рожденный свободным. Так действовал и ее отец, прежде, в недавние времена, когда он еще мог обходиться без посредников в любом деле, когда не был прикован к инвалидной коляске и всякое действие неизменно проводил в жизнь в одиночку.

Она же так поступать почти никогда не смела; да и ни к чему было, воспитание, данное ей жизнью, заключалось как раз в противоположном. Воспитание, сходное с тем, что получил Павел, хоть в этом они немного схожи, в том, в чем никогда уже не признаются друг другу. Несвобода объединила их - за те пять лет, что они провели вместе, несвобода стала их второй родиной - несвобода же и разлучила.

Она вышла за Алексея, оставив истинным своим мужем Павла, если к Серафиминой жизни вообще применима такая приставка, как муж. Брак для нее стал испытанием... на прочность или на верность, трудно сказать с определенностью. Но то, что испытанием, - несомненно.

Потому то, она так и не смогла ответить своему отражению в зеркале на закономерный вопрос о любви. Она не выдержала испытания, конечно, за пять лет можно придти и не только к такому простому выводу, но ей не требовалось большего, пока не требовалось. Этого вывода было достаточно, чтобы согнать с плеч вечный груз усталости женщины, не работавшей и минуты в своей жизни, и попытаться действовать на свой страх и риск.

А когда попытки потерпели вполне предсказуемое фиаско, -Серафима буквально с первых же минут будто предчувствовала, к чему приведут ее действия - тогда пришлось обратиться за помощью к другому несвободному. К Павлу.

Павлу, ныне восставшему.

Восставшему не без ее участия. И по ее вине. Копившему тайком даже от нее, силы, и враз выступившему против своего протеже Караева. Едва только она пригласила его на встречу, ту, о которой потом вспоминала и с ужасом и с отвращением и с любовью. И принудила его принять решение, согласиться с тем ходом событий, который она готовила для себя, и который казался абсолютно невыполнимым. Часто используемой в разговоре абстракцией: "вот, если бы".

Он просто воспользовался ситуацией в своих интересах. Привязал ее к себе еще больше, сделал полностью зависимой от его решений и мнений. Стал вторым, кто подчинил ее своей воле. А сам поторопился от сковывающей его самого воли избавиться. Любыми путями, пускай и не слишком законными. Пускай и грешащими против самой структуры, что столько времени давала ему надежное пристанище в самых сложных ситуациях.

Кажется, Караев все же прознал о тайных попытках Павла уйти из-под опеки. Нет сомнений, что он попытается вернуть его на прежнее, занимаемое им с двадцати лет, место.

Если сможет. Ведь Павел еще очень молод, моложе ее на пять лет... а он уже сделал шаг вперед, сумел сделать. Он решился. Выступил из тени, преодолел сомкнутые вкруг него благостные тенета и стремительно удалялся. От нее прочь, туда, в даль, к реальной жизни. К той жизни, о которой каждый день передают в новостных выпусках, печатают в газетах, сообщают по радио и в Интернете. О которой ей известно кое-что, пускай немногое, но все-таки достаточное, чтобы составить свое самостоятельное суждение. И, исходя из суждения этого, решиться.

Сказать правильнее, решиться на решение, она еще не зашла столь далеко, чтобы говорить о принятии или непринятии какого-либо решения. Она просто решилась.

Пока для нее этого решения на решение на поступок - сложно представить себе столь малое движение, но верно говорят, что путь длиной в тысячу ри начинается с первого шага - пока что, более чем достаточно.

И ей следует обождать хоть немного, прежде чем делать новый шаг.

Шаг, во многом зависящий уже не от нее. От обстоятельств, которые слишком часто оказываются немилосердными.

Как сегодняшний звонок Павла, например. Как все его сегодняшние звонки. О, он умеет быть жестоким, причиняющим боль, сводящим с ума! Целеустремленным в стремлении уколоть и унизить, даже не сознавая этого. Настойчивым в желании доказать свое превосходство. Упрямым в попытках добиться полного повиновения. Даже ценой муки, сладостной для него, невыносимой для нее, от двойственного и мазохистского и, одновременно, себялюбивого ощущения невозможности полного подчинения. Ни ему, ни отцу, ни Алексею. Никому, увы, никому.

Если бы не это, нужда в Алисе отпала бы сама собой, ей досталось бы больше времени... нет, о времени лучше не вспоминать, не думать... не попадаться снова и снова на его притягательный крючок.

Довериться чудесным рукам Алисы. Ее мастерству. Слушать ее спокойный голос, неторопливо повествующий о том и о сем, и, отпустив мысли на вольные хлеба, предаться неге. Почувствовать очарование уверенности в другом человеке.

Человеке, научившемся принимать решения.

Павел взял в руки мобильный телефон, когда тот зазвонил сам. Он вздрогнул, едва не выронив пиликавший аппарат из рук. Как нарочно ждал этого момента и застал врасплох.

- Да? - в этот момент запищал селектор, Павел наклонился к нему, произнес быстро: "один момент", и снова сказал в трубку в руке: - Я слушаю.

- Их трое. Двое известных вам лиц и телохранитель кого-то одного из них.

Голос того человека, который именовался в своей среде "главным", произносил слова ровно и, пожалуй, излишне холодно, точно сообщал о текущей работе или просроченных платежах. О чем-то, о чем упоминается всякий раз в начале подобных бесед.

В этот момент из селектора донеслось: "Здесь Иван Семенович, ему необходимо срочно вас видеть".

Павел вздрогнул от неожиданности. Иной раз необходимость быть все время на людях дает сбои - сбои чрезвычайно неприятные, невыносимые, порой просто неразрешимые. Как сейчас. Заставить Ивана Семеновича ожидать в приемной, хотя бы минуту, было невозможно, впустить в кабинет - тем более, предупредить о важном звонке - нет ничего хуже.

Павел произнес в селектор как можно громче: "одну минуточку, сейчас разберусь"... и выключил его, давая возможность решать посетителю, с чем именно ему приходится разбираться. И снова вернулся к сотовому.

- Трое, - повторил он.

- Именно так. Пока мы не выяснили, чей именно телохранитель находится в доме. Если для вас это важно, конечно, - хорошо поставленный голос произносил фразы старательно и верно выговаривая каждое слово, но при этом казалось, будто язык, на котором говорит человек, ему вовсе незнаком, он просто повторяет что-то услышанное и выученное по случаю ранее, чтобы произвести необходимое впечатление на непосвященного.

И, безусловно, произвел. Павел непроизвольно внутренне сжался, едва услышал первые же слова. И осторожно произнес в ответ:

- Это имеет значение, несущественное, но все же. Если вас, конечно, не затруднит.

- Нет, не затруднит, - и добавил: - Мы выясним это, прежде чем начнем процесс.

Павел тряхнул головой. На их языке это называется вот как. И подумал с некоторой дрожью от пришедшей на ум мысли: вот и пришло время.

- Буду вам признателен.

- По завершению процесса, я вам сообщу о достигнутых результатах. Если вас заинтересует что-то особенно, полагаю, вы сможете получить необходимые пояснения. Особенно в той части, касающейся дальнейших действий, ваших и наших.

Голос подавлял. Своим спокойствием, каким-то безразличием ко всему происходящему в эти минуты, где-то совсем рядом с его обладателем. И, одновременно, неколебимой уверенностью в собственных силах, в удачном, если тут вообще применимо подобное слово, завершении "процесса", в том, что все дальнейшее в усадьбе будет происходить именно так, как то решит голос, никак иначе. И никаких случайностей, неопределенностей, никаких сомнений. Все, от и до. Просчитано, продумано, предусмотрено. Ни шага в сторону.