ГЛАВА 6

Прошлое

Пять месяцев назад

Дома было тихо.

Солнце зашло несколько часов назад, и я должна была спать, но сон ускользал от меня.

В тишине был слышен только звук моего дыхания. Неровный. Болезненный. Вдох и выдох.

Иногда отправляясь спать, я надеялась, что завтрашний день окажется не таким уж плохим. Мечтала, что, возможно, проснусь утром, и окажусь другой двадцатилетней девушкой с проблемами присущими любой двадцатилетней девушке. Может быть, я стану «воевать» со своими волосами и хихикать по телефону с друзьями о мальчике, который мне нравится.

В животе зарождался странный трепет, который я воспринимала как признак возможности.

Мне нравились такие ночи.

Ночи, когда я могла мечтать и быть кем-то ещё.

Вернувшись домой из колледжа, я обрадовалась, когда поняла, что мать уехала на машине. Три дня в неделю она работала в детском саду.

Мама работала там ещё, когда я была маленькой девочкой. Ребенком, я всегда расстраивалась, так как была еще слишком маленькой и очень скучала по маме, хотя у меня и не было причин скучать по ней.

Довольно быстро я осознала, что мне стоит быть благодарной за те часы, когда ее нет рядом.

Мама любила свою работу по причинам, которые ранили маленькую девочку, которой я всегда была и буду. Домой она возвращалась поздно и рассказывала мне о Челси с её прекрасными рыжими волосами и очаровательной улыбкой.

Милые дети.

Идеальные дети.

Она любила их всех и каждого в отдельности.

Мама изо всех сил старалась, чтобы я поняла это.

Но в течение тех нескольких часов, перед тем, как она приходила домой, я могла бродить по дому и шуметь сколько влезет. Я включала телевизор и смотрела «Центральную Больницу» на полной громкости просто потому, что некому было отругать меня. Ела картофельные чипсы со вкусом барбекю и пила молоко из коробки.

Простые вещи, которые ничего не значат для большинства людей. Но для меня это были блаженные моменты, которые я очень ценила.

Я улыбалась всё время, пока бродила по дому.

— Убери волосы с лица, Нора!

Я подпрыгнула и уронила сумку на пол. Моя мать стояла в гостиной и поправляла книги на полке.

— Мама. Не знала, что ты дома. Твоей машины нет на улице, — ответила я, убирая волосы за уши. Мне хотелось свернуться в клубок и исчезнуть.

— Рози позаимствовала машину. Её «Вольво» на диагностике. — Коротко. Резко. Она говорила без любви. Без удовольствия. — Сегодня четверг. Ты должна переодеться. Я положила твою одежду на кровать. — Она никогда не смотрела на меня. Её спина — вот всё, что мне показывали.

Сегодня четверг.

Я вздрогнула.

— Но Рози забрала машину, — отметила я. И тут же пожалела, что сказала это. Знала же, что лучше не спрашивать. Мне вообще лучше помалкивать, иначе мама может заострить свое внимание на том, на чем мне бы не очень хотелось. Когда я разговаривала, я вечно злила ее и провоцировала на критику.

Мне нужно было стать незаметной.

Невидимой.

— Она подвезёт нас до церкви. Рози хотела прийти на этой неделе. Разве это не здорово? Она такая набожная молодая женщина. Прекрасна как изнутри, так и снаружи. Нам повезло, что эта девушка есть в нашей жизни.

Повезло.

Сильно-сильно повезло.

Я поднялась по ступеням и остановилась. Мать посмотрела на меня со странным выражением в глазах. Это не был обычный гнев. Она выглядела задумчивой. Печальной.

— Нас должно было быть больше. Этот дом должен был быть полон голосов и смеха. Это то, чего мы всегда хотели.

Я задержала дыхание. Это было почти, как если бы она забыла о моём присутствии. Взгляд матери стал далёким и потерянным. Что-то в её выражении лица почти заставило меня пожалеть ее. Она выглядела… печальной.

На мгновенье во мне вспыхнуло желание подойти к ней. Пальцы у меня дрожали, так хотелось коснуться мамы. Мне хотелось обнять её, и чтобы она обняла меня в ответ. Я представила, что буду чувствовать, когда она обнимет меня впервые за все это время.

А потом её взгляд прояснился и лицо застыло. Губы скривились в усмешке, когда она отвернулась от меня.

— Но ты постаралась, чтобы этого не случилось, не так ли, Нора? Ты разрушила всё это.

Я понятия не имела, что она имела в виду, но спросить не решилась. Хотя хотела. Потому что знала, что бы не значили её слова, именно в них скрывались причины ее ненависти.

Хотя я была в ужасе от того, что могу узнать правду. И была напугана её честностью. Тем не менее, я испытывала иррациональное чувство вины, что эта жалкая жизнь, которую мы обе вели, полностью моя вина.

Я уставилась на сцепленные перед собой руки, ненавидя мелкую дрожь, которую, никогда не умела контролировать.

— Пойду, переоденусь, — сказала я тихо. И отступила. Подальше от её ненавистных слов и ещё более ненавистного взгляда.

Я побежала вверх по ступеням и закрылась в своей комнате.

Сегодня четверг.

Я ненавидела четверг.

Я выглянула из окна своей спальни на толстые ветви вяза прямо за стеклом и мне стало жаль, что я всегда так послушна. Что я не импульсивна. Если бы я была импульсивной, я бы подняла оконную раму и вылезла бы на подоконник. Я бы дотянулась ногой до ближайшей ветки и перенесла вес своего тела на толстый ствол.

Потом я бы спустилась вниз на землю. И когда моя нога коснулась бы травы, я бы побежала.

Я бы убежала далеко и никогда бы не оглядывалась назад.

Но я не была бунтаркой. Или импульсивной. Я была Норой Гилберт.

Уродливой покорной Норой Гилберт.

И прямо сейчас мне нужно переодеться в одежду, выбранную для меня матерью.

Несколькими минутами позже я встретилась с ней в прихожей, одетая в длинную синюю юбку и белую блузку. Я хотела сказать, что с тех пор, как мне исполнилось пять, я сама в состоянии подобрать себе наряд, но не решилась. Знала, что лучше не спорить. Нет смысла подбирать ненужные аргументы. Мои чувства относительно чего-либо несущественны. Я остановилась, пытаясь услышать то, что было много лет назад.

— Я надеюсь, что не опоздала, — сказала Рози, входя в дом. Как будто она жила здесь. Как будто бы она принадлежала этому месту.

— Конечно, нет! Ты как раз вовремя, — просияла моя мать. — Давай, Нора. Не забудь шарф, — напомнила она мне.

Стоя с опущенной головой, я изо всех сил старалась не обращать внимания, как любезничают друг с другом Рози и моя мать. Взяв со стоящего рядом с дверью стола тонкий шарфик, я затянула желтую узорчатую ткань вокруг руки так крепко, что он перекрыл приток крови к пальцам. Мне понравилось онемение.

Я проследовала за двумя женщинами к машине. Никто не разговаривал со мной по дороге в церковь. Тем лучше. В любом случае мне не хотелось говорить. Я была слишком занята, опасаясь того, что ждало меня впереди.

Рози въехала на стоянку у небольшого белого здания и заглушила двигатель. Я вышла не сразу. Знала, что получу выговор, но не могла заставить себя открыть дверь.

Мать стукнула ладонью по окну, напугав меня. Ее лицо приняло угрожающее выражение, и я поспешила выйти, прежде чем она начала бы силой вытаскивать меня.

Рози стояла снаружи, и её глаза сверкали.

Мы пошли в церковь, но мне к горлу подкатывала желчь.

— Всё выглядит так, как я помню, — проворковала Рози, оглядев небольшое помещение. В течение пары коротких месяцев, когда она жила с нами, Рози была послушным ребёнком: каждое воскресенье посещала церковь вместе с моей семьей. Матери нравилось видеть её одетой в нарядную одежду, с заплетенными волосами и прекрасную. Рози было выделено специальное место между матерью и отцом. Я сидела со стороны отца, пытаясь не огорчаться из-за того, что была изгоем в собственной семье.

После того, как Рози была вынуждена уехать, мама не ходила в церковь несколько месяцев. И я была рада передышке. Мне никогда не нравились восторженные проповеди и постулаты о страхе и послушании, проповедуемые из-за кафедры.

Но когда мы вернулись, мать посвятила себя новой цели. Возрождённой мести. И я стала центром внимания.

Я подняла глаза на гигантский витраж, украшающий большую часть задней стены. Это была единственная прекрасная вещь в этом месте. Когда я смотрела на него, то мне почти удавалось игнорировать ужасное ощущение, что мой желудок словно завязывается в узел, которое я испытывала всякий раз, когда мы приезжали.

Маленькая церковь с паствой всего около пятидесяти человек. И преподобный Миллер управляет своей паствой с пламенной страстью ревностного фанатика.

Мама погладила Рози по плечу и прошла мимо неё по проходу от двери к кафедре. Мне полагалось следовать за ней, что я и сделала.

Я вошла в святилище, закрыв за собой дверь.

Я здесь не для того, чтобы молиться.

Я здесь для того, чтобы исцелиться.

У матери тоже есть свои собственные иллюзии.

Мать ухватилась за исцеление верой в те мрачные дни, когда Рози ушла, а папа умер. Она убедила себя, что Бог превратит меня в дочь, которой она всегда хотела, чтобы я была.

Когда это не сработало, мама вернулась к медицине. Несмотря на только что перенесённую пластическую операцию, она по-прежнему настаивала, чтобы я присутствовала на исцеляющей проповеди. Потому что было очевидно, что в её глазах и в глазах каждого, кто смотрел на меня, я всё ещё была недостаточно хороша.

Мы вошли в кабинет, расположенный сразу же позади святилища. За столом, сложив руки в молитве и низко склонив голову, сидел высокий лысеющий мужчина.

На первый взгляд он не казался устрашающим, но когда пастор открывал рот, то мог поставить на колени кого угодно. Ему досаждали людские заботы и страхи. Он управлял и манипулировал ими так, чтобы удовлетворять свои собственные планы. Я ненавидела его.

Мать же любила пастора до такой степени, что это почти напоминало идолопоклонство. Правда, она никогда не признает этот специфический грех. Или какой-либо ещё.

Мы подождали, пока священник не закончил свою молитву. Мы никогда не прерывали его и не шумели. Однажды я случайно наступила на скрипучую половицу и была вознаграждена отвратительным щипком в подмышку. Синяк продержался почти две недели.