ГЛАВА 3

День 2

Настоящее

Проклятие настигает меня.

Я начинаю считать. Постоянно.

Один.

Два.

Три.

Четыре.

Отмечаю время в своей голове. Размеренно. Непрерывно. Это позволяет мне оставаться нормальной.

Или нет?

Я сомневаюсь в своём рассудке. Сомневаюсь в ясности своего сознания. Я начинаю сомневаться абсолютно во всём.

Вопросы начинают накладываться один на другой, создавая стену внутри меня. Я не могу подняться на нее. Не могу прорваться сквозь нее. Я застреваю в этой тёмной, жаркой комнате, ожидая кого-то, кто расскажет, почему я здесь. Ожидаю своего похитителя, который придёт ко мне.

Я нахожусь в состоянии встревоженной настороженности. Все мышцы напряжены, а сердце бьётся в три раза быстрее.

Иногда я проваливаюсь в сон. Там безопаснее. За закрытыми веками, внутри бессознательных сновидений. Мне легче жить иллюзиями.

Одна в темноте. Подо мной грязь. Жаркий гнилой воздух заполняет ноздри. Размытые тени танцуют перед почти невидящими глазами.

Спать.

И считать.

Один.

Два.

Три.

Четыре.

Я балансирую на грани между истерикой и мучительным спокойствием. И в мирные моменты пытаюсь думать о том, что именно происходит.

Своим сломанным сознанием я понимаю, что меня принесли в эту комнату и отсюда нет выхода. Кто-то поместил меня сюда. Меня держат взаперти по причинам, которые я не понимаю. А действительно ли я хочу их понять?

Где лучше находиться этим секретам?

Я думаю о зелёных глазах и ухмыляющихся ртах. Жестоких словах и злобных улыбках. Так же я думаю об утешительных прикосновениях, которые ощутила лишь недавно. О лице, которому я привыкла верить…

Кто принёс меня сюда?

Так много имён.

Так много вариантов.

Меня так сильно презирают? Уродливая, искажённая Нора Гилберт.

Возможно, я никогда не была невидимой. Может быть, я всегда была заметной.

Ненавистной и оскорблённой.

Уродливая, ужасная Нора Гилберт.

Ужасно уродливая.

Рыдая, я царапаю сломанными ногтями свое окровавленное лицо. Впиваюсь ими глубже. Вспарываю плоть.

Я пленница.

Я не могу выбраться.

Тем не менее, я всё ещё жива.

Возможно, это самая сбивающая с толку вещь.

Я дышу. Моё сердце всё ещё бьётся.

Я жива.

Но надолго ли?

Вопросов накапливается всё больше. Кирпичик за кирпичиком, они замуровывают меня.

Вчерашний день был самым худшим. Первый день.

Начало.

Рассматриваю грязь и мусор в поисках выхода. В поисках надежды в пыльных углах.

Надежда непостоянна.

Я знаю, что комната пуста.

Пуста, если не считать бутылку воды и большую коробку картофельных чипсов, которые я нашла. Я озадачена открытием. Чипсы моей любимой марки. Этот небольшой знак милосердия беспокоит меня.

Несмотря на мои страхи, невероятный голод заглушает внутренние дебаты. Я хватаю коробку с чипсами и съедаю половину содержимого, пока не передумываю.

Пока мои разум и тело не доминируют над основным инстинктом поглощать и жевать. Я осознаю, что должна рационально распределять то, что имею. Не знаю, когда снова смогу поесть, и буду ли вообще снабжена дальнейшими запасами.

Я выпиваю воду, откладываю еду в сторону, и пытаюсь игнорировать дискомфорт, который испытываю.

На дальней стене есть окно. Стекло покрыто грязью и сажей. Я пыталась выглянуть наружу, но без своих очков ничего не вижу снаружи.

И ещё есть дверь.

Свет просачивается сквозь трещины и дарит мучительный проблеск свободы за пределами комнаты. Я тяну за ручку, пока мои руки не становятся влажными и не начинают пульсировать. Я дёргаю, пока плечи не начинают болеть, а спина гореть. Она даже на миллиметр не сдвинулась с места. Я знаю, этого не произойдёт. Но не прекращаю попыток.

Так я тяну и тяну, пока не заканчиваются силы.

В какой-то момент я падаю на бетонный пол, сворачиваюсь калачиком и подкладываю руку под лицо. Я проваливаюсь в сон, как в кому.

Это глубокий сон человека, который слишком напуган, чтобы бодрствовать.

Бип. Бип. Бип.

Я переворачиваюсь, раздражённая шумом. Уплываю в сон и из него.

Бип. Бип. Бип.

Не хочу просыпаться. Таким образом, я борюсь за то, чтобы оставаться во сне. Как ни странно, писк становится успокаивающим, и позволяет мне уплыть прочь. Снова.

Я вскакиваю. Запутанная и дезориентированная. Что-то выдёргивает меня из бессмысленных снов.

Свист.

Всё остальное тут же забыто.

Сначала мне кажется, что это галлюцинация. Что мой запутавшийся мозг создаёт фантастические иллюзии.

Я сажусь, вытягиваю ноги и открываю шире глаза, пытаясь рассмотреть что-нибудь сквозь зернистую темноту. Сейчас рано. Света не видно. Но я ощущаю, что уже утро.

Свист прекращается, и я думаю, что мне он почудился..

Мой мочевой пузырь готов лопнуть, и я знаю, что больше не могу терпеть. Не зная, как поступить, делаю свои дела в дальнем углу. Когда заканчиваю, то пытаюсь выглянуть в окно; щурюсь, как будто от этого мое зрение может проясниться.

Не помогает.

Мой желудок урчит, и я достаю оставшуюся половину упаковки чипсов. Съедаю горсть и полощу рот водой.

Я спокойна, но паника всё ещё присутствует; дожидается, когда я признаю её. Думаю, что она охватит меня. И тогда я потеряю себя, и меня охватит безумие. Но все проще, чем реальность, в которой я нахожусь.

Но нельзя. Я должна мыслить разумно. Нельзя позволить себе потерять душевное равновесие во внутреннем хаосе. Я должна найти выход из комнаты.

Должна вспомнить, что случилось прошлой ночью. И все время я думаю о том, кто сделал всё это со мной.

От возможного ответа на данный вопрос мне становится плохо и страшно.

У правды слишком много вариантов.

Моя голова полна туманных воспоминаний, которые не имеют смысла.

Я оставила записку для матери. Надеялась улизнуть прежде, чем она осознает, что я ушла. Бабочки порхали у меня в животе, и я широко улыбалась, потому что чувствовала их везде. В пальцах на руках и ногах. И самое важное — в сердце.

Тот день мог изменить все.

— Куда я направлялась? — спрашиваю вслух сама себя.

Я прикасаюсь к своим щекам, и по-прежнему чувствую усмешку, которая выглядит на моём лице затравленной.

Всё, что я вижу — её лицо. Такое милое. Улыбающееся и восхищённое. Всегда счастливое, когда она меня видит.

Странно, но я понимаю, что улыбаюсь в темноте. Мои щёки в коростах: покрыты следами высохших слез и запекшейся крови. А я улыбаюсь без причины и по многим причинам.

— Я собираюсь рассказать тебе всё, — шепчу я в ночной воздух. Выдыхаю откровения в небо, которые, я надеюсь, долетят до её ушей.

Свист начинается снова, и я прекращаю улыбаться. Я прекращаю думать о милом лице и жарких тайных ночах.

Свист — всё, на чём я могу сфокусироваться. Сначала он мягкий, потом становится громче.

— Кто здесь? — зову я.

Никто не отвечает.

Никто никогда не отвечает!

Только песня с навязчиво знакомой мелодией.

Я знаю эту песню. Почему я не могу вспомнить?

Свист сменяется на гудение, которое затем превращается в шепот.

— Я слышу тебя, чёрт подери! — кричу я, мой пронзительный голос отражается от стен. Гремящий вокруг, в глубине моего пустого желудка и моей перепуганной души.

Без ответа.

Только песня.

Я напрягаю слух, прислушиваясь к голосу. Я слышу песню, но почему-то не могу сказать, поет мужчина или женщина.

Я плачу. И начав, не могу остановиться.

Мои слёзы — то, что мне остаётся, они только мои.

Я грязная и голодная, мне больно. Я напугана своими мыслями и задыхаюсь.

Но песня продолжается.

— Почему ты делаешь это со мной? — воплю я. Я должна задавать вопросы. Они должны быть заданы вслух.

Я беспокоюсь, разыскивает ли меня моя мама. Я беспокоюсь, ищет ли меня Брэдли.

Я беспокоюсь, думала ли обо мне она. Хоть раз. Мелькнула ли я случайно в ее мыслях.

Я беспокоюсь, действительно ли кого-то заботит всё это.

Потому что глубоко в своём сердце я знаю, что потеряла их всех.

Каждого в отдельности. Людей, которых я любила настолько, чтобы быть раздавленной. Людей, которых я использовала, пока ничего не осталось.

И однажды я снова стала невидимой.

Потерянной девочкой.

Забытой девочкой.

Одинокой. Той, по кому никто никогда не будет скучать.

Песня умолкает.

И начинается снова.

У темноты есть глаза…

Мурашки бегут по коже.

— Перестань! Пожалуйста! — стону я, закрывая уши. Песня прекращается. Я медленно опускаю руки, и затем песня начинается заново.

У теней есть зубы.

Всегда сомневайся.

В тайной правде…

Слова заставляют меня чувствовать себя больной изнутри. Мучительный голод сменяется резкой тошнотой.

— Почему ты делаешь это? — спрашиваю я, и песня останавливается.

Мои слова исчезают, и затем, как по команде, пение начинается снова. Скрипучее. Медленное. Едва слышное.

Ложь, как дождевые капли,

Не существует двух одинаковых…

Я кричу, песня останавливается. Но в тишине, она начинается снова.

Кто это делает? Я начинаю сердиться. Меня удерживает психопат! Этот человек продолжает убивать меня. И никто никогда этого не узнает. Никто не станет искать меня.

Потому что я потеряла всех.

Связать тебя,

Отвергать тебя,

Закованную в цепи.

Но у меня никогда никого не было. Думать иначе — значит вводить себя в заблуждение.

Я жила в фантазиях месяцами.

Запертая в комнате с ужасающей песней, которая напоминает мне об усиленной обманом правде, которую я всегда знала.

Я всегда буду одинока.

Я кричу. И кричу. И кричу.

Всегда, всегда одинока.

Я кричу громче. Дольше. Что-то останавливает ужасную песню. Я ударяю кулаками в дверь. Бью своей плотью по твёрдому неумолимому дереву. Это неважно.

Песня продолжается.

Незаметная.

Невидимая.

Обман любой ценой.

Никто не будет скучать

По маленькой потерянной девочке…

Я кричу, пока горло не сдавливает, а лёгкие не начинает жечь.

Мой голос трещит и ломается, разрушается и умирает. Я валюсь на пол, подтягиваю колени к подбородку, и жду.

В тишине. Во мраке.

Я жду.

Я впиваюсь ногтями в жёсткий каменный пол. Царапаю. Копаю. Ломаю их. Раню себя до крови.