Прислушайтесь к этому миру. Он зовется Елке, и его совсем не трудно услышать: звуки его могут быть смехом, вздохами или довольным сопением. Они могут быть урчанием машин или биением сердец. Они могут быть дыханием толпы или шелестом слов. Они могут быть шорохом шагов, поцелуем, шлепком, плачем младенца. Музыкой? Да, возможно, и музыкой. Стуком клавиш пишущей машинки — сознания, в черноте ночи целующего бумагу? Возможно. Итак, забудьте пустые звуки и случайные слова и взгляните на этот мир.

Дайте имя цвету… Красный? Вот берега реки — красные, и зеленый поток в них, и пурпурные камни в изумрудной воде. Желтое, серое и черное — это город вдалеке. Здесь, рядом, по обеим сторонам реки, — палатки. Выбирайте любой цвет — все они тут. Тысячи палаток, разукрашенные флажками, подобные воздушным шарам, вигвамам и пагодам — как яркие цветы на ковре, и люди в них — словно бесконечный танец красок. Три сверкающе-лимонных моста перекинуты через реку. Река стремится в кремовое море, где часты приливы, а штормы так редки… Вверх по реке идут прибрежные суденышки и морские корабли, а небесные спускаются прямо на голубое поле. Их пассажиры расхаживают среди палаток. Они всех рас и народов. Они едят и болтают, они развлекаются и смеются, и они носят яркие одежды. Порядок?

Запахи растений здесь душисты, и ветерки приносят их как ласковые поцелуи. Но когда эти запахи достигают ярмарки, они едва уловимо меняются. К ним примешивается запах опилок, который не так уж неприятен; и запах пота, который тоже не будет вам слишком неприятен, если этот запах — и ваш собственный. Запахи дыма над кострами, запахи пищи и чистый аромат пролитого вина. Вдохните этот мир. Попробуйте на вкус, пейте его и объедайтесь им. …Как этот человек с повязкой на глазу и альпенштоком. Он ходит среди торговцев и девушек, толстый, как евнух, но он отнюдь не евнух. Его правый глаз — огромен и кругл, как серое колесо. Недельная щетина обрамляет его лицо, а одежда давно потеряла всякий цвет. Он идет между палатками, и шаги его тверды.

Он останавливается выпить кружку пива и полюбоваться на петушиный бой.

Он ставит на маленькую птицу, — та разбивает большую в пух и прах, — и таким образом оплачивает свое пиво.

Он смотрит шоу лишения девственности, выкуривает сигарету с наркотиком и оставляет в дураках темнокожего человека в белой рубашке, который пытается угадать его вес. Потом из ближайшей палатки выныривает коротышка с близко посаженными глазами, подходит к нему и дергает за рукав.

— Да, — отвечает человек с повязкой, и голос его неожиданно глубок и силен.

— По вашей одежде, уважаемый, я узнаю в вас проповедника…

— Да, я проповедник — в некотором роде.

— Вот и чудесно. Не хотите ли малость подзаработать? Это совсем недолго.

— Смотря что я должен делать.

— Человек собирается совершить самоубийство и будет похоронен в этой палатке. Могила уже вырыта и все билеты проданы. Но сейчас публика начинает беспокоиться. Исполнитель отказывается убивать себя без должного религиозного сопровождения, а мы, видите ли, не можем протрезвить проповедника.

— Понятно. Это будет стоить вам десятку.

— А за пятерку?

— Тогда ищите себе другого проповедника.

— Хорошо, десятка так десятка! Пойдемте! Они уже хлопают и свистят! Человек с повязкой, прищурившись, входит в палатку.

— Вот проповедник! — выкрикивает зазывала. — Теперь мы приступаем. Как тебя звать, папаша? — Иногда меня называют Мадрак.

Зазывала вздрагивает и застывает с открытым ртом.

— Я… не знал… я…

— Давайте начнем.

— О'кей, сэр. Входите сюда, сэр! Проходите внутрь! Время не терпит!

Толпа расступается. Здесь человек триста. Лампы, все до единой, нацелены на огороженный канатом круг голой земли, в которой вырыта могила. Насекомые и пыль вьются по ступеням света. Открытый гроб лежит у открытой могилы, а рядом, на деревянном помосте — стул. Там сидит человек лет пятидесяти, его бледное лицо исчерчено морщинами и уныло, а глаза слегка навыкате. На нем только шорты; грудь, руки и ноги густо поросли волосами. Он искоса смотрит, как двое пробираются сквозь толпу.

— Все улажено, Долмин, — облегченно сообщает коротышка.

— А моя десятка? — напоминает Мадрак. Зазывала, вздыхая, сует ему сложенный чек. Мадрак внимательно изучает его и прячет в свой бумажник.

Коротышка взбирается на помост и сверху улыбается толпе. Затем он сдвигает на затылок соломенную шляпу.

— Итак, друзья, — его буквально распирает от радости — наше шоу начинается. Сейчас вы убедитесь, что ждали не зря. Этот человек Долмин готов совершить самоубийство для удовольствия почтенной публики. По личным мотивам от отказывается от большой гонки и соглашается заработать немного денег для семьи выполнением этого на ваших глазах. За представлением последуют подлинные похороны в той самой земле, на которой вы сейчас стоите. Держу пари, что вы давненько не видели настоящей смерти и сроду не бывали на похоронах. Сегодня вы увидите и то и другое, а сейчас все внимание — самому мистеру Долмину и святому отцу, пришедшему его напутствовать! Давайте похлопаем им обоим! Почтенная публика нетерпеливо рукоплещет.

— …И последнее предостережение. Не стойте слишком близко. Мы тут приготовили для вас небольшой фейерверк, и хотя наше заведение от пожара застраховано, но не застрахованы вы! О'кей! Прошу вас, джентльмены! Он спрыгивает с помоста как раз в тот момент, когда Мадрак взбирается туда. Мадрак наклоняется к сидящему человеку, рядом с которым уже стоит жестяная банка с надписью ВОСПЛАМЕНЯЮЩЕЕСЯ. — Вы уверены, что действительно хотите довести это до конца? — спрашивает он.

— Да.

Он вглядывается в глаза человека, но зрачки не расширены и не сужены.

— Почему же, сын мой?

— Личные мотивы. Я не хотел бы вдаваться в подробности. Отпусти мне грехи, отец. Мадрак кладет руку на голову самоубийце.

— Насколько я могу быть услышан кем-либо или чем-либо, могущим прислушаться или не прислушаться к тому, что будет сказано мною, я прошу, если прощение значит хоть что-то, чтобы был ты прощен за все, что совершил ты или не совершил и что требует прощения. И если не прощение, но что-то иное еще может послужить к твоей выгоде после разрушения твоего тела, я прошу, чтобы это иное было тебе дано или не дано, в зависимости от обстоятельств, чтобы обеспечить тебе эту выгоду. Я прошу этого как посредник между тобой и тем, что будет или не будет тобою, но для которого может иметь значение твое благополучие, если моя просьба как-то может влиять на него. Аминь.