4. Между подарками был и камелопард — животное удивительное и необыкновенное, о котором я хочу сказать несколько слов — видевшим его для напоминания, а не видевшим для сведения. Тело у него небольшое, как у тех ослов, которых мы называем канфонами (κάνθων); кожа, как у леопардов, белая, испещренная красными пятнами; фигура тела, как у верблюдов — от задних то есть, частей его к плечам поднимаются горбы; передние ноги значительно выше задних; шея, как у журавлей, очень длинная и поднимающаяся вверх до самой головы, так что он представляется животным гордым; голова малая, видом похожая на верблюжью; брюхо белое; от шеи по всему хребту до самого хвоста, который не велик, простирается весьма прямо, как бы по линейке, черная полоса; ноги тонкие, как у оленей, и с раздвоенными копытами. Нравом это животное кроткое, так что и дети забавлялись им, водя его за нос;— послушное, — веди, куда хочешь, травоядное, питающееся и хлебом и пшеницею, как овца, — вообще ручное. А для защиты от нападения (ибо природа по большей части доставила животным и это, если бы кто стал угрожать им) оно не снабжено ни таким копытом, как у лошадей, ни рогом, как у быков, (ибо не увенчано рогами), ни зубом, как у кабанов, ни когтями, как у кошек, а только одними зубами, которыми, впрочем, оно, по-видимому, кусает умеренно, лишь бы только отклонить нападения, не делая вреда, и никакого яда не заключается в его зубах, как у тех животных, которых природа вооружила зубами. Камелопарда, будто какое чудо, присланное к царю из Эфиопии, каждый день водили по площадям для зрелища и удовольствия видевших.

5. Это делал царь, по-видимому, для пользы нашим. Действительно, в видах сохранения мира, пропуск эфиопских кораблей был полезен: но с другой стороны такое распоряжение приносило и величайший вред; потому что при частых переселениях юношей с севера, составившееся из них эфиопское войско с течением времени сильно возвысило дух эфиоплян; так что, прежде довольствуясь сохранением домашней своей безопасности, они стали теперь выходить из своих пределов и вторгаться войною в среду [45] христиан. Тогда как итальянцы занимали поморье всей Сирии, владели Финикиею, господствовали над самою Антиохиею, и настойчиво состязались за места Палестины, славившиеся святостью по той весьма справедливой причине, что там жил, страдал и устроил наше спасение Спаситель, — эфиопляне, надеясь на составившиеся из скифов войска, выходили из своих мест, и всю землю, по пословице, делали мидийскою добычею до тех пор, пока мало-помалу (ибо итальянцы не вступали с ними в мирные условия, так как они были и назывались врагами честного креста), не стали нападать даже на самые большие города и не сравняли их с землею. В таких развалинах лежит и теперь славная Антиохия, в таких — Апамея; разрушены Тир и Берит; то же испытал и Сидон; а с другой стороны стонет Лаодикия; Триполис же и Птолемаида, великие города итальянцев, считаются как бы несуществующими; да уничтожен и прекрасный Дамаск, некогда бывший пограничным городам Римской империи к востоку; и решительно ничто не осталось целым, кроме тех мест, которые платят дань армянам. А многочисленное население всех этих городов рассеяно по всей земле, исключая павших или на войне, или в мученических пытках за несогласие отречься от веры.

Вот какую, благодаря нашему неблагоразумию, или злоумышлению, нашим произвольным стремлениям и желаниям, христианство получило пользу от эфиоплян. Между тем, дерзость тохарцев мы еще удерживали — не мужеством войск, а дружественными, или лучше сказать, рабскими пожертвованиями, — вступали с ними в родственные связи и посылали им подарки, иногда превосходные и величайшие. Таков был второй по времени союз, заключенный с западными тохарцами, которые вышли неизвестно откуда и с огромными силами занимали северные страны под начальством своего вождя Ногая. Царь выдал за него вторую свою незаконную дочь, по имени Евфросинию; отчего и случилось, что дружелюбно получили они то, чем едва ли овладели бы посредством самой трудной войны.

6. После того царь счел нужным избавиться от царевен, сестер юного Иоанна, которые, по смерти отца, казалось, имели отчасти право на жребий царствования. Глубоко соображая это, он не выдал их замуж за римлян, но одну сочетал браком с благородным латинянином из Мореи, по имени Майем де Великуртом, который в то время прибыл оттуда; вторую с латинским сановником, которого дома величают графом Винтимилиа (он прибыл тогда из Генуи по вызову царя и, одаренный надлежащим образом, отправился обратно с супругою); а третью — с болгарянином Сфентиславом, владельцем гористых стран Гемуса в Мизии. Освободившись от них таким образом и облегчившись от забот в этом отношении, царь приступает к другим делам.

7. Предварительно надобно сказать об Анне Алеманянке, с которою недолго был в супружестве отец Ласкариса, Иоанн, женившийся на ней уже в глубокой старости. Эта Анна была дочь сицилийского владельца Фридерика и сестра Манфреда. Упомянутый царь Иоанн увидел ее, когда она прибыла с посольством, и женился на ней, любил ее, короновал и объявил августою. В эту-то Анну влюбился царь Михаил и, опасаясь, как бы она не удалилась к своим, доставлял ей по-царски все необходимое и всячески старался победить ее целомудрие. Однако, несмотря на многие усилия и просьбы, ему это не удалось; ибо она не считала похвальным или приличным делом, чтобы бывшая супруга царя, столь великого и страшного, осквернила его ложе, чтобы женщина важная и из важных сделалась наложницей раба, хотя теперь и достиг он царской власти, но решилась исцелить его от неистовой любви. Михаил обещался взять ее замуж и развестись со своею женою, лишь бы только это было под благовидными предлогами, которые он и высказывал вслух многих. Хороша, конечно, Феодора (так называлась августа), говаривал он, и достойна царского рода; нет ничего укоризненного ни в ее происхождении, ни в целомудренном нраве, ни в любви к мужу; она стоит того, чтобы соцарствовать ему: но необходимо остерегаться врагов города. Сильная зависть их возбуждает в нем невольное чувство опасения; многие готовы восстать на него, и прежде всех — итальянцы, которые возбуждены к мести и тем уже, что потеряли, чем владели, и которые теперь, как слышно, снарядили и двинули страшный флот: а он таким нападениям не может противостоять, потому что не в состоянии выслать ни столько же кораблей, ни столько сухопутного войска. С другой стороны угрожают нападением чрез Фракию и болгары, особенно болгарский правитель Константин, которому супруга его Ирина, по ненависти своей к царю, не дает покоя. Итак, когда вокруг восстают враги, — нужно, сколько есть силы, брать предосторожности против их нападений, а особенно нужно опасаться родственников царицы Анны, которые за нее готовы усилить собою нападение других. Если же заблаговременно примем лучшие меры, то они не только не будут врагами, а еще сделаются друзьями, и из уважения к брату, ради ближайшего родства, как скоро мы женимся на их родственнице, будут расположены к нам дружески. Между тем как царь замышлял это и софистически доказывал пользу своего замысла (а доказательства представлялись убедительными, когда диктовала их пламенная и притом презираемая царицею Анною любовь), царица Феодора, узнав о том, сильно вознегодовала: как это возможно, говорила она, чтобы деспина, венчанная и законная жена, родившая мужу-царю детей — сперва умершего Мануила, потом остающегося в живых Андроника, которого отец воспитывает по-царски, и, наконец, третьего, рожденного уже в городе, порфирородного [46] Константина, — чтобы эта деспина потерпела такие страдания, была отвергнута, лишена мужа, лишена царства, лишена всякой чести, и видела свою соперницу на царском престоле, вместе с ее мужем? В этих мыслях посылает она к патриарху прошение защитить ее от несчастья и вступиться за божественные законы. Узнав о том, патриарх изумился, что царь питает эти замыслы, бесстыдно посягает на целомудрие, хочет попрать законы, к чему прежде казался несклонным, и сделал ему строгое внушение, — то укорял его, то угрожал ему гневом Божиим, а предлоги разорвал, как паутинную ткань! Ибо считать страх Божий за ничто, говорил он, свойственно тому, кто худо знает, что страшно; а бояться законов божественных значит приобрести величайшее бесстрашие, чем бы кто ни угрожал ему. Когда патриарх высказал это и притом с угрозою, в случае, то есть, противления царя, выразил готовность даже отлучить его от общения с Христовою Церковью, как член уже согнивший и не принимающий врачевания; тогда Михаил понял, что он столкнулся с человеком, превосходящим его силою, что этот человек, зная его намерения, поступает с ним, будто с критянином [47] (ибо не совсем еще успокоились его мысли, взволнованные и удалением от царства юного Иоанна), — и, как говорится, поворотив корму своих замыслов, — решился деспину Анну, снабженную дорожными припасами, отправить в ее отечество, с тем, однако ж, чтобы взамен ее возвращен был кесарь, содержавшийся у ее брата Манфреда; ибо тесть Манфреда, Михаил Деспот, взяв в плен кесаря, отослал его, как было сказано, к зятю. Но что такой обмен был только предлогом, и что это совершилось в угодность любви, а не государству, знающие дело ясно понимали.