Элинор и раньше целовала мужчин, молодых и старых. Она делала это, приветствуя и прощаясь с дедом каждый день, обменивалась дружескими поцелуями со своими вассалами. Для нее поцелуи были просто более близким контактом, чем рукопожатие. Иногда, целуя сэра Андрэ, например, Элинор испытывала теплое чувство. Но, несмотря на все это, она оказалась совершенно неподготовленной к тем ощущениям, которые захватили ее сейчас. Ей казалось, что она вся была соткана из нервов, появившихся в самых неожиданных местах, – все тело горело, грудь поднялась, соски затвердели. Элинор притягивало к Саймону и, несмотря на то, что он крепко сжимал ее в объятиях, ей захотелось прижаться к нему еще сильнее. Его рот приоткрылся, ее губы раскрылись в ответ, его язык коснулся ее языка, и кончик ее языка скользнул внутрь, лаская его. За свою жизнь Саймон обладал многими женщинами – одни охотно отдавались, другие оказывали сопротивление. Среди них были и девственницы, захваченные в плен, и крепостные девки, которые были всегда рядом, когда его вдруг охватывало желание, и благородные дамы, желавшие острых ощущений. Но до встречи с Элинор сердце Саймона принадлежало только одной женщине – женщине абстрактной, женщине вообще, и никогда, даже в самых сокровенных мечтах он не связывал это чувство со страстью. Физическое напряжение битвы, пережитый страх за Элинор в сочетании с любовью к ней и страстью желания, буквально сразили Саймона. Колени его задрожали, слезы навернулись на глаза и потекли из-под опущенных век по лицу, смешиваясь с кровью и потом.

Даже через кольчугу и одежды, разделявшие Элинор и Саймона, она почувствовала, как он дрожит. Не знакомая с физической страстью, она не поняла, что эта дрожь вызвана желанием. В ее памяти все еще стоял серый плащ Саймона, перепачканный кровью. И то, что воин дрожал, для Элинор означало только слабость. Волнение за него пересилило и погасило страсть. Она мягко отстранилась.

– Любимый, – прошептала Элинор.– Присядь здесь. Позволь мне помочь тебе, ты ранен.

Саймон открыл глаза: сначала он смотрел на нее и не видел, но постепенно пришел в себя, и его взгляд наполнился ужасом.

– Что я сделал? – едва слышно прошептал он.

Элинор поняла.

– Ничего, – успокоила она его.– Все в порядке. Ты просто поцеловал меня.

Она погладила его по щеке.

– Пойдем. Сядь сюда. Позволь мне посмотреть, что с тобой. Никто нас не видел, успокойся, мы совсем одни.

– Одни? – воскликнул он. Он почувствовал отвращение к себе за то, что хотел воспользоваться положением испуганной девушки, что было непростительно. В гневе на себя самого Саймон прикусил губу, которая была еще влажной и теплой от поцелуя, и уставился на Элинор. Ему пришло вдруг в голову, что кто-то мог раньше него воспользоваться ситуацией.

– Кто разорвал на тебе одежду и чья на тебе кровь? – возмущенно закричал он.

– Ничья. Саймон, любовь моя, послушай. Я продиралась сквозь заросли, чтобы убежать от этого парня, и все царапины и рваное платье – из-за веток и колючек. Вот и все. Никто ко мне даже не прикоснулся.

Элинор взглянула на три окровавленных трупа:

– И ты заставил их дорого заплатить только за то, что они посмели угрожать мне! Пойдем отсюда, пойдем, любимый! Я постараюсь остановить кровь из твоей раны.

– О, Господи! – Саймон закрыл лицо руками.– Не говори мне такие слова!

– Какие?

– Не надо… Ты назвала меня любимым? – он задохнулся.

Элинор прикусила губу. Она не заметила этого. Ей следует быть более внимательной.

– Нет, нет! – согласилась она.– Я буду называть тебя «милорд» или «Саймон» в присутствии других. Не печалься, мой господин. Идем, дай мне взглянуть на твои раны.

Он вгляделся в ее лицо: на нем отражалась отчаянная тревога.

– Я не ранен, – постарался убедить ее Саймон, немного успокоившись.

Ее нежные губы, открывшиеся навстречу его поцелую с такой готовностью, этот маленький язычок – да она просто подражала его умелым ласкам! Она не понимала, что происходит. А слова любви были произнесены из чувства облегчения от того, что весь этот кошмар закончился. Он твердил себе, что, слава Господу, он не причинил ей вреда, уступая ей и безропотно следуя за ней в угол хижины, подальше от сцены кровавой бойни, которую он устроил. Все обошлось, и ему не придется докладывать королеве, каким он оказался плохим опекуном. А значит, не надо передавать опеку над Элинор кому-то другому, кто не будет так искренне заботиться о ней!

– Садись! – приказала Элинор, игнорируя его глупое замечание о том, что он не ранен. Она с облегчением обнаружила, что все еще сжимает в руке кинжал, и слегка улыбнулась, вспомнив о том, как действует тело, не размышляя, а чувствуя. Когда вооруженный всадник подъехал к ней, она ударила его кинжалом, не успев даже подумать о том, что делает. И в то время, когда Саймон целовал ее, она держала кинжал на отлете.

Саймон был доволен этой передышкой. Сильные эмоции, нахлынувшие сразу за жестоким физическим напряжением, и, наконец, потеря крови возымели свое действие. Он тяжело опустился на землю, привалившись спиной к стене хижины, отложив ножны в сторону и проверив при этом, в порядке ли меч. Хотя он и был готов к защите, сейчас он не боялся нападения. Его люди были рядом. Он закрыл глаза.

Звук разрезаемой ткани заставил его очнуться.

– Что ты делаешь? – воскликнул он в недоумении, увидев, как Элинор подняла платье и сосредоточенно нарезала полоски из своей нижней юбки.

– Постыдись! – засмеялась она.– И отвернись, а то увидишь меня совсем обнаженной. Это единственная чистая ткань на мне. Я вся в грязи, ведь мне буквально пришлось ползти через кустарник, а сейчас нужны чистые бинты, чтобы перевязать тебя.

– Перевязать меня? Ерунда! Мне доводилось по полдня сражаться с куда худшими ранами. Эти – всего лишь царапины. Не утруждай себя. Когда мы вернемся к кортежу, лекарь осмотрит меня.

Элинор имела опыт в обращении с ранеными. Этому она научилась в тот год, когда ее вассалы сражались, защищая ее. Возможно, придворные лекари были и опытнее, и чище, но Элинор не собиралась оставлять Саймона на их произвол. Она посмотрела ему в глаза.

– Для меня ты – мой, – веско произнесла Элинор, – и никто, кроме меня, не будет ухаживать за тобой.

Но, увидев, как он разволновался, она улыбнулась и сказала, что в глазах других она, конечно, выполняет свой долг.

– Я ухаживала за сэром Андрэ, и сэром Джоном, и многими другими, когда они бывали ранены, защищая меня. Разве я могу поступить с моим опекуном по-другому? Неужели ты хочешь, чтобы наши люди решили, что я тебя ненавижу и желаю тебе зла?

Саймон отвернулся, а Элинор снова занялась бинтами, нарезая их кинжалом. Он согласился с ее доводами: все было разумно. Но ее слова: «ты – мой!» беспокоили Саймона. Ему вдруг вспомнилось, как она впервые их произнесла, и он рассмеялся. Спаси Господи любого, будь то мужчина или женщина, вставшего на пути Элинор к тому, что она считает своей собственностью! Саймон сознавал, что теперь он принадлежал ей – так же, как ее замки, земли, вассалы и серфы. За что или кого угодно из этого списка она будет сражаться. В каком-то смысле она любила все это. И без сомнения, она также любила и его. Так что лучше уж разрешить ей осмотреть раны.

К тому времени, когда Иэн, Бьорн и воины подъехали к хижине, Элинор закончила свою работу. Она сняла с Саймона пояс, шлем, подвернула край длинной кольчуги и нижнего белья и осмотрела рану, на которую, в принципе, следовало наложить швы, но которая была не слишком глубокой. Элинор плотно забинтовала ее, проложив полоски нарезанной ткани, чтобы уменьшить потерю крови.

– Мы не смогли поймать их, миледи, – виновато произнес Бьорн, покраснев от гнева, когда он увидел, в каком состоянии их госпожа.

– Я думаю, это к лучшему, – спокойно ответила Элинор.

– Но мы не сможем скрыть это от королевы, – тяжело вздохнул Саймон.

Но вдруг его лицо просияло:

– Нет, сможем! Мы скажем, что ты упала с лошади.