Однако Тома тяготил семейный бизнес. И он занялся фотожурналистикой, в которой добился большого успеха. Едва лишь подумав о Томе, Джоан постаралась сразу же выбросить его из головы, но вдруг Эрвин, словно прочтя ее мыс ли, сам заговорил о брате:

— Я понимаю, почему Том в свободное время так часто сюда наведывался. Здесь жизнь течет совсем по-иному, природа восхитительная», и солнце светит круглый год. Однажды он сказал мне, что это единственное место на свете»! где он чувствует себя умиротворенным.

Эрвин налил себе еще кофе и, слегка наклонив кофейник над чашкой жены, вопросительно изогнул бровь. Джоан покачала головой. Она знала, что не сможет сделать ни глотка. Слушать, как Эрвин говорит о брате, было невыносимо. Нервы Джоан напряглись до предела. Почему он вспомнил о Томе именно сейчас?

Эрвин отодвинул чашку и взял апельсин из голубой керамической вазы. Затем снова заговорил слегка изменившимся голосом:

— За последние два года он побывал в самых опасных точках земного шара. Хотя это и позволило ему разбогатеть, я думаю, он был благодарен судьбе за время, которое мог проводить здесь. С тобой. Он так много рассказывал о тебе. Должно быть, вы были очень близки.

У Джоан перехватило дыхание. Эрвин в последнее время редко упоминал о Томе, буквально считанные разы со дня похорон. Но сейчас его горе словно прорвалось наружу. У него было мало общего с братом, но они любили друг друга. Однако в голосе Эрвина слышалось что-то еще, абсолютно для него не характерное. Нотка ревности, может быть, даже злости?

— Он был хорошим… другом, — ответила Джоан, чуть запнувшись перед последним словом. Она смотрела на длинные сильные пальцы мужа, счищающие апельсиновую кожуру. Внезапно ей почудилось что-то безжалостное в его движениях. Действительно ли я знаю его так хорошо, как мне казалось до сих пор? — неожиданно пронеслось в ее мозгу.

Она вздрогнула, снова услышав голос Эрвина:

— Мне казалось, он всегда сожалел о моем решении «исполнять свой долг», как он это называл, — то есть заняться семейным бизнесом и возглавить фирму после смерти отца. По-моему, он даже немного презирал меня за это.

— Нет! — вырвалось у Джоан. Она не могла позволить ему так думать. — Том всегда восхищался тобой — порой даже против собственной воли — за то, что ты взялся за дело и так хорошо с ним справляешься. Однажды Том сказал, что его всегда пугала твоя деловая хватка и что именно поэтому он предпочел уйти, чтобы не казаться бледной тенью на твоем фоне.

Эрвин посмотрел на нее долгим внимательным взглядом, словно бы взвешивая в уме ее слова и пытаясь угадать, насколько они прав дивы. Наконец он медленно произнес:

— Я не знал об этом. Вероятно, мне не следовало раздражаться из-за того, что он выбрал более легкую жизнь, как мне тогда казалось. — В уголке его рта появилась горькая складка. — На верное, я многого о нем не знал. Разумеется, за исключением того, с какой теплотой он относился к тебе. Когда он приезжал домой из командировок, то постоянно о тебе рассказывал. Он дал мне одну из твоих книг и сказал, что это должно произвести на меня впечатление. Думаю, нет необходимости говорить, что так оно и случилось, — добавил Эрвин бесстрастным тоном. — Помимо всяких ужасов в твоем романе было достаточно тонких психологических наблюдений и философских замечаний. Это выгодно отличало его от прочих произведений такого рода, где нет ничего, кроме потоков крови и нагромождений трупов.

Да уж! — подумала Джоан, а вслух произнесла:

— Спасибо.

Но все-таки в голосе Эрвина было что-то, чего она никогда раньше не слышала. Что-то зловещее. Она встала из-за стола и, прислонившись к каменной ограде, принялась разглядывать вид, который всегда успокаивал ее нервы. Однако сейчас этот способ оказался бездейственным.

Дом стоял на холме, поднимавшемся над небольшой деревушкой с почти игрушечными домиками, сложенными из белого камня. Солоноватый морской бриз, смешанный с запахом хвои, овевал открытую возвышенность, делая палящее майское солнце не таким жарким.

Джоан закрыла глаза и постаралась точно так же закрыть свое сознание для всего, кроме мягкого ветерка, ласкающего ее лицо. Еще несколько минут покоя, и она расскажет Эрвину обо всем. Он узнает правду еще до того, как день закончится. Удастся ли ей объяснить, почему она тогда так поступила? Джоан испытывала отчаяние при мысли, что это окажется невозможным.

После того как ее первый брак закончился разводом, она отказывалась от отношений, которые могли бы поработить, подчинить ее, предпочитая своими силами бороться за успех, который обеспечил бы ей независимое существование. Но это… это было чем-то совершенно другим…

— Ты совсем ничего не ешь. — Эрвин подошел к ней и встал рядом, не дотрагиваясь до нее. Но Джоан все равно вздрогнула, ощутив жар, исходящий от его тела. — Ты не голодна? Или вдруг потеряла аппетит?

Его мягкий тон привел Джоан в еще боль шее смятение. Что, если он уже обо всем дога дался? Нет, конечно же нет! Как бы он смог? И тут Джоан снова почувствовала презрение к себе за все новые и новые отсрочки, которые придумывала с самого утра. Она повернулась к мужу и заставила себя улыбнуться, но улыбка вышла слишком лучезарной, чтобы быть искренней.

— Нет, просто не хочется. — Джоан вернулась к столу. — Знаешь, хорошо бы сегодня прогуляться вдоль берега. — Она отщипнула несколько виноградинок от роскошной кисти, заманчиво свисавшей из вазы с фруктами. — Мы уже целую неделю никуда не выбирались.

Испытывая неловкость оттого, что Эрвин не переставая смотрит на нее, Джоан положила в рот виноградину, но едва не поперхнулась, услышав его слова:

— У нас ведь и без того было чем заняться, не так ли?

Она наконец справилась с виноградиной, которая едва не застряла у нее в горле, В словах Эрвина, хоть и произнесенных небрежным то ном, чувствовался некий упрек. У них действительно не было необходимости выбираться из дома. Все, что им было нужно, — они сами. Не большие прогулки по саду или в сосновой роще, пикники в увитой розами беседке — все это делало еще более привлекательным их уединение, медленные, упоительные часы, когда они занимались любовью. Вдвоем, вдали от всех.

— Да, конечно. — Голос Джоан слегка охрип из-за охватившей ее паники. Восхитительное ощущение близости, ощущение того, что они созданы друг для друга, покинуло ее. Она знала, что однажды это случится. И случится в тот — момент, когда она расскажет Эрвину правду. Но никак нельзя было позволить этому произойти именно сейчас. Она не чувствовала трещины между ними до тех пор, пока они не заговорили о Томе. — Я сказала Кармен, чтобы она привела все в порядок и наполнила холодильник перед нашим приездом. — Джоан старалась говорить как можно более беззаботно. — Но сейчас все наши припасы подходят к концу, и я подумала, что мы могли бы совместить приятное с полезным — пройтись по магазинам и заодно полюбоваться окрестностями.

— В самом деле?

Эрвин следом за нею отошел от ограды и уселся напротив, засунув руки в карманы джинсов. Его серо-стальные глаза пристально изучали лицо жены. А голос прозвучал сдавленно, и в нем послышалась печаль, когда он снова заговорил:

— Мы с Томом были очень разными людьми, но я любил брата. Его смерть меня потрясла. До того как я приехал сюда, в это место, где он был счастлив, где наслаждался уютом и покоем, я не мог до конца разобраться в своих чувствах. Но сейчас мне кажется, что ты не хочешь говорить о нем. Тебя раздражает даже звук его имени. В чем дело?

Джоан схватила свою чашку с давно остывшим кофе и залпом осушила ее, вновь едва не подавившись.

— Вы были любовниками? — Казалось, что слова даются Эрвину с трудом. — В этом причина?

Сердце Джоан пронзила боль. Впервые с того момента, как они повстречались, она сожалела о почти невероятной способности Эрвина угадывать ее мысли. Она сложила руки на коленях и попыталась улыбнуться:

— Почему ты об этом спрашиваешь? Только не говори, что хочешь поссориться со мной! — Прозвучало ли это достаточно шутливо, как она надеялась? Или же слова стали прямым признанием вины?