— Хочешь, я тебе пожарю? — спрашивает его Рейган.

Он качает головой. Я сам.

Я закидываю голову и смотрю на звёзды. Но тут подходит компания мальчишек, среди которых есть и глухие. Следующий час я занимаюсь лишь тем, что стараюсь переводить их всех. Время пролетает, и уже поздно, гораздо позднее, чем я думал.

— Гонзо, если съешь ещё одну, то сам превратишься в маршмеллоу, — предупреждаю я. Либо его начнёт тошнить.

Ещё одну? Спрашивает он, поднимая палец.

— Если тебя стошнит, я убирать не буду, — со смехом говорю я.

Рейган накалывает на его прутик ещё одну зефирку. Он отказался уступать, несмотря на то, что другие дети тоже ждали своей очереди. А мне не хватило духу забрать у него прут.

Все дети ушли спать. Гонзо здесь один из самых старших. Из сумерек выходит его мама. Она уже приходила проверить его, когда прошли полчаса, о которых мы договаривались, но парень так веселился, что я отправил её назад. Сейчас её волосы распущены, черты лица разгладились. Она засунула руки в карманы — становится прохладнее.

— Ну что, Карл, готов ко сну? — спрашивает его мама.

Г-О-Н-З-О, показывает он по буквам. Я смеюсь и качаю головой.

— О, значит, теперь ты Гонзо? — Она упирается руками в бока. — У тебя отличное имя. Не знаю, почему ты хочешь, чтобы тебя звали по-другому.

Я пихаю Карла в плечо.

— Чувак, это был наш секрет.

Затем я перехожу на язык жестов. От тебя не требуется всё рассказывать своей маме. Тут я поднимаю руки вверх, словно спрашивая: «Какого чёрта?» Хотя отлично знаю, что его мама понимает язык жестов.

Он смеётся. Спасибо за сегодняшний вечер. И смотрит мне прямо в глаза. Обычно он очень дёрганный, но прямо сейчас его взгляд говорит мне больше, чем слова или жесты, и прямо сейчас он очень спокоен и серьёзен.

Я смотрю на Рейган.

— Он благодарит тебя за сегодняшний вечер.

Она улыбается и кивает.

— Всегда пожалуйста.

Гонзо показывает на меня. Не смей приставать к моей девушке, когда я уйду.

Я поднимаю руки в знак капитуляции.

— Обещаю, что не буду приставать к Рейган, когда ты уйдёшь. Буду делать это только в твоём присутствии.

Предатель, показывает он.

— Чувак, я тебя предупреждал. — Но я смеюсь. Рейган вжимает голову в плечи и старается ни на кого не смотреть.

— Спокойной ночи вам обоим, — говорит мама Гонзо. А сам он машет нам рукой и уезжает вслед за ней.

— Ты и правда отлично с ним ладишь, — тихо говорит Рейган.

— Его легко полюбить.

Рейган поднимает прут, который оставил Гонзо, и накалывает на него маршмеллоу, а затем протягивает мне.

— Ну давай, городской мальчишка. Это будет первый раз, когда ты пожаришь зефир.

— Ну, будь я проклят, — говорю я, забирая у неё прутик, — это будет мой первый раз с тобой.

Она замирает.

Дерьмо. Я сделал ошибку.

— Я просто пошутил, — спешу поправить ситуацию. Я наблюдаю за её лицом, но она смотрит куда угодно, только не на меня. — Мне не следовало этого говорить. Вслух точно.

Я ещё не опустил прут к костру. Она робко протягивает руку и берёт мою ладонь в свою. Затем подвигает ближе к костру.

— Вот так, — шепчет Рейган. Её рука дрожит, но она не отпускает меня.

— Ты в порядке? — мягко спрашиваю я.

Она улыбается мне в темноте.

— Я в порядке.

Я втягиваю в себя воздух, потому что не знаю, как лучше спросить.

— Нет, — говорю я. Она смотрит на меня. — После той ночи. Ты в порядке после того, что случилось той ночью?

Я чувствую, как она напрягается рядом со мной.

— Значит, ты меня помнишь, — шепчет она.

— Я думаю о тебе всё время, гадая, что случилось после того, как ты уехала.

Рейган медленно выдыхает, словно пытаясь успокоиться.

— Спасибо тебе за то, что ты сделал.

— Пожалуйста.

Мне не нужна её благодарность, но, похоже, она долго ждала, чтобы сказать мне это. Я наблюдаю за тем, как поджаривается зефир, как его кремовая поверхность становится коричневой. Но вот его охватывает фиолетовое пламя, и Рейган отдёргивает наши руки и поднимает маршмеллоу к своим губам, чтобы сдуть огонь.

Она сжимает губы и дует, и внутри меня что-то шевелится. Я так сильно хочу поцеловать её, что практически ощущаю её вкус.

— Я не знаю тебя, но у меня такое чувство, что мы давно знакомы. После той ночи ты словно стала частью меня. — Мои слова звучат глупее некуда, и я тут же прикусываю язык, чтобы не сморозить ещё какую-нибудь глупость.

— Я чувствую то же самое, — отвечает она. — Не знаю, станет ли тебе от этого легче.

По крайней мере, я не одинок в своих чувствах.

— Я бы отдал всё на свете, чтобы поцеловать тебя прямо сейчас, — тихо говорю я. Дерьмо. Я правда сказал это вслух?

Рейган улыбается, по-прежнему не глядя на меня. Она выглядит так, как будто… сожалеет?

— А я бы отдала всё на свете, чтобы ты этого не делал, — так же тихо отвечает она. Прут с маршмеллоу склоняется в мою сторону.

С тем же успехом она могла двинуть мне под дых. Прошло два с половиной года.

— Ты ведь не позволила ему украсть у тебя всё, ведь так? — Надеюсь, что нет. Если да, то он победил. Он насильно взял её тело, но вместе с тем взял ещё нечто большее.

— Я искала тебя после той ночи, — говорит Рейган.

— Я попросил своих братьев выяснить что-нибудь о тебе, когда сел в тюрьму, — признаюсь я и смотрю в её глаза, когда она поднимает их на меня. — Нет-нет, никакого маниакального преследования не было.

Рейган смеётся.

— Ты собираешься это есть? — спрашивает она, кивая на зефир.

— Он сгорел. — Она не хочет говорить о той ночи, я тоже не против.

— Некоторые любят маршмеллоу именно таким. — Я успел увидеть достаточно детей, которые ели обугленные зефирины, чтобы знать, что она говорит правду. — Если не будешь, то я съем. — Она вопросительно поднимает брови.

— Давай, принцесса, — говорю я. Рейган снимает маршмеллоу с прутика, отрывает половину корочки, а остальное протягивает мне, говоря что-то о горячем, липком и сладком.

— Попробуй.

Сейчас я готов сделать всё, о чём бы она ни попросила.

Поэтому ем маршмеллоу.

— Не понимаю, почему людям нравятся такие штуки. Не так уж и вкусно.

— Завтра вечером мы будем делать сморы. — Она в предвкушении потирает руки.

— А это что ещё за хрень? — спрашиваю я.

Рейган смеётся, закинув голову. Её волосы спадают по спине, и мне хочется собрать их и обернуть вокруг кулака, чтобы убедиться, что они настолько же мягкие, насколько выглядят.

— Сморы — это сэндвич из поджаренного маршмеллоу и квадратиков шоколада между хрустящего печенья.

— Шоколад всё сделает едой, — отвечаю я. Так говорила моя мама. Не знаю, почему мне захотелось произнести это вслух.

— Правда. — Больше она ничего не говорит.

Так мы и сидим молча, тишину нарушают лишь треск костра, стрёкот сверчков и вопль какого-то мальчишки, который зовёт вожатого. Прежде, когда я был наедине с девушкой, мне хотелось лишь одного — избавить её от одежды. Уже два года я не был внутри женщины, но в эту секунду даже представить не могу, что это может быть лучше происходящего прямо сейчас.

— Прости, если я смутил тебя, спросив о поцелуе, — наконец говорю я.

Она фыркает.

— Ты хотя бы спросил.

— Хорошо, что тебе понравилось, потому что, вероятно, я буду спрашивать до тех пор, пока ты не разрешишь.

Рейган смеётся и качает головой.

— Ты обещал Гонзо, что будешь приставать ко мне, только когда он будет поблизости.

— Так пойдём его разбудим. — Я делаю вид, что собираюсь подняться на ноги, и Рейган касается моей руки, чтобы остановить меня. И я снова чувствую этот трепет. Я сажусь, но в этот раз уже ближе к ней.

Она какое-то время просто молчит, а потом говорит:

— Так хорошо.

Я протягиваю руку, чтобы убрать прядь её волос за ухо, но Рейган отшатывается.

— Я тебя пугаю? — Я ведь недавно вышел из тюрьмы. Но тут нечто большее, я уверен. После всего, что с ней случилось, в её голове, должно быть, полно серьёзного дерьма.