Дик не мог позволить себе роскошь далее задерживаться на Роковой стоянке Мучительных Раздумий. И так уже румберо[1] поглядывают на него с удивлением. Еще день-два, и они начнут относиться к походу как к пикнику, где можно хорошо поесть и вдоволь поваляться на травке. Он, кажется, их совсем распустил.

Поводом для этих раздумий и колебаний явилось резкое сокращение провианта. Осталось всего сорок фунтов тапиоковой муки, бочонок тростниковой водки качасы, двадцать пять фунтов шарке[2], немного масла и ящик сахара. Есть еще отличный кофе. В лучшем случае всего этого хватит на три недели. Не больше. А неизвестно еще, сколько времени предстоит пробыть в Шингу. Придется сократить пайки и восполнять дневной рацион за счет охоты. Благо охота здесь чудесная. Зверье совершенно непуганое.

Пока румберо Мануэл и Энрико будут красться за дичью, Дику нужно окончательно решить, куда направиться дальше. Все попытки найти золото ни к чему не привели. А раздумывать некогда, совсем некогда. Ноябрь уже на носу. По самым оптимистическим подсчетам, в его распоряжении будет еще каких-нибудь сорок дней. С декабря по конец апреля открывается сезон дождей.

В это время Шингу превращается в вышедший из берегов ад. Впрочем, слово «ад» уже давно ничего не объясняет. Люди придумали много такого, что оставляет далеко позади мрачную фантазию господина Сатаны и господ Астарота, Велиала и Ко...

«Минисауа-Миссу». Так свистят змеи. На стоянках Энрико по обычаю гуарани окружал лагерь кольцом сухих банановых листьев. Как бы ни был осторожен и легок пружинящий шаг ягуара, его выдадут шуршание и треск сухих банановых листьев, желтых и скорчившихся от солнца. Но змеи струятся бесшумно. Голубые ручьи с прихотливым узором желтой пены, нежно-сиреневые лианы с белой мозаикой лишайника, длинные серо-зеленые побеги гевеи с завораживающим взглядом ацтекских глаз — вот что такое змеи.

...Жгутом блокируйте вены над местом укуса, посыпьте ранку порохом и подожгите его, раскалите на огне мачете и старайтесь не втягивать ноздрями дым вашего мяса; не забудьте, наконец, и о сыворотке из Буантанана... Если вам повезет и через три недели из душного бреда вы выползете на белый свет, шатаясь и жмурясь, благодарите небо. А еще лучше, богов этой страны: Солнце, папашу Мавутсинима. Но лучше всего купите плащ из кожи анаконды. Семь лет неуловимый для человека запах царицы змей будет защищать вас от всяких ядовитых тварей.

Анаконда. Вы, конечно, видели ее в кино. Помните, как смельчак-одиночка охотится на анаконду? Добродушное чудовище пенит воду, рвется из объятий супермена, а «случайно» оказавшийся рядом кинооператор зарабатывает на каждом метре пленки двадцать долларов. Здесь все правильно. Никаких комбинированных съемок. И все-таки это самый наглый и страшный обман.

Спросите индейцев и серингейро, бразильских трапперов и золотомойщиков, и они вам скажут, что нет в мире ничего страшнее анаконды. Бассейны рек Парагвай, Арагуая, Токантино и Манисауа-Миссу — это владения анаконд. Ни за какие деньги вы не заманите туда бразильеро. В среднем только двенадцати из каждой сотни удавалось пройти по этим рекам. Остальные восемьдесят восемь исчезали.

Анаконда в двадцать — двадцать пять футов не редкость. При известной сноровке ее действительно можно схватить руками за глотку и выволочь на берег. Из ее желто-зеленой или красноватобелой кожи делают плащи, изящные сумочки и туфельки для красавиц Копакабаны. Мясо ее тает во рту. Но анаконда в сорок и более футов — апокалипсическое чудовище, иррациональная химера. Уоллес нашел на Амазонке дохлую анаконду в тридцать восемь футов. Она умерла, не сумев переварить целиком проглоченного буйвола. Такие исполинские экземпляры встречаются не часто, но следы, которые змеи оставляют в болотах, бывают иной раз шириной в шесть футов. По сравнению с таким исчадием ада даже змея Уоллеса будет выглядеть карликом. В Бразильской комиссии по определению государственных границ хранится череп анаконды, достигавшей восьмидесяти футов! Она была убита на реке Парагвай.

Дай вам бог никогда не встретить змею высотой с восьмиэтажный дом! Есть вещи, которые человеку трудно пережить. Страна анаконд — это далекое прошлое. Юрские гнилые болота, меловые озера, мезозойское жаркое небо. Человека тогда еще не было на земле. Природа уберегла его от этого зрелища. И потому не надо ему ходить в страну анаконд!

Шла восьмая ночь путешествия по Манисауа-Миссу. Ярко пылал костер, дыша смолистым и горьковатым мускусом дикого ореха пеки. Где-то внизу в прохладной темноте бормотала река, качая надежно привязанный плот. Метались светлячки, кричал я арары. Завернувшись в плащи из теплой и мягкой шерсти ламы, похрапывали румберо. Ночной ветерок изредка трогал сухие банановые листья, заставляя вздрагивать и оборачиваться. Костер уже один раз прогорел. На нежных, как шиншилловый мех, пепельных углях томится завернутое в ароматичные листья мясо пекари. Рядом на тихом огне печется миту-миту — большущий каштановый индюк.

Глупого миту-миту довольно легко подстрелить. Когда он поет, то не обращает внимания на посторонние звуки.

Заглядевшись на индюка, Дик не расслышал странного звука, похожего на тихий автомобильный гудок. Но звук этот не укрылся от спящего Мануэла. Он вскочил и, заслонясь ладонью от костра, прислушался.

— Ты слишишь, начальник? Bichus![3] — Какие звери? Ягуар?

— Нет!

Он помотал головой. Отстегнул фляжку и выпил качасы. Глотал он крупно и жадно. Тонкими струйками водка стекала с углов его рта и сползала по запрокинутому подбородку за ворот. На мокрой шее метался малиновый отсвет костра.

— Смотри туда! — сказал он, с хрипом выдыхая воздух.

Дик глянул в темноту по направлению его руки. Сначала ничего, кроме крутящихся светляков, не было видно. Потом показалось, что он видит неподвижные и немигающие рубиновые огоньки.

Это могло быть миражем оттого, что долго смотрел на костер. Дик зажмурился.

— Видишь?

Открыл глаза, но огоньки не исчезли.

— Вижу... Кто это?

— Страшные bichus. Они сердятся. Слышишь, как стонут?

И тут понял Дик, что это были анаконды. Полчища анаконд, рассерженных и, вероятно, голодных.

— Разбудить Энрико? — спросил он, указывая на безмятежно храпевшего коротышку кабокло[4].

— Зачем? — Мануэл безнадежно махнул рукой.

Потом, втянув носом воздух, нахмурился.

— Это кайтиту так пахнет? — спросил он, кивая на завернутую в листья свинью.

— Да. И миту-миту тоже.

— Их надо убрать. Запах дразнит чудовищ.

— Куда убрать? Бросить им?

— Не дай бог! Это только привлечет их к нам.

— Тогда сжечь?

— Жалко... Давай их лучше съедим.

— Браво, Мануэл! Ничего лучшего, конечно, в данной ситуации не придумаешь.

Они растолкали Энрико и разъяснили ему обстановку. Опухший от сна, он мотал головой, тер глаза и судорожно позевывал. Когда до него дошло, в чем дело, он глотнул качасы и молчаливо принялся раздирать дымящееся душистое мясо.

Это был пир во время чумы. Поглядывая на рубиновые огоньки и внутренне содрогаясь от ужаса, они остервенело уничтожали свинку и индюка. Приходится только удивляться, как удавалось им проглатывать такие огромные, еще не успевшие остыть куски.

Заедали мясо медом диких ос, добытым Энрико еще на прошлой стоянке. Скоро все вокруг стало липким и сладким. Ствол винчестера двадцать четвертого калибра лоснился, как от обильной смазки. Пришлось убрать оружие с колен куда-нибудь подальше. Все равно оно бы не помогло, напади на них вся эта красноглазая шайка.

Скоро захотелось пить. Но по какой-то странной случайности воды в ведре для питья оказалось на самом донышке. Спуститься за водой к реке было равносильно самоубийству. Пришлось выпить качасы, которая к пожару в глотке добавила пожар в желудке. Клип вышибают клином. Чтобы не думать о воде, Дик подлез поближе к костру и попытался уснуть. Энрико остался за часового. Мануэл велел ему поджечь банановые листья, если анаконды подползут ближе.