– Говори, говори, парень, не стесняйся, – подбодрил… гм… ну, скажем – дьяк. – Не бойся, мой шатер на отшибе – лишних ушей нет.

– А я и не боюсь, – с деланным безразличием пожал плечами отрок.

Дьяк неожиданно рассмеялся:

– И верно! Чего боятся тому, кого только что едва не принесли в жертву!

Однако… Митрий скосил глаза на Ивана – быстро же тот ввел дьяка в курс дела. А Мелентий Дементьевич хоть и улыбался, но смотрел настороженно, цепко. Впрочем, Митьке и некогда было кочевряжиться, наоборот, следовало говорить как можно более убедительно. Что он и проделал, естественно, опустив подробности ухода из Тихвина. Пояснил только, что он и его плененные татями друзья – тяглые люди Тихвинского Успенского Богородичного монастыря.

– Шли по своим делам, на тоню… Так нас схватили в холопы верстать! Хозяин постоялого двора в Кузьминках – закоренелый тать, людишки его во многих местах орудуют, в Сароже на московских купцов напали, правда неудачно, не рассчитали сил.

– Монастырские, говоришь? – задумчиво переспросил дьяк и вдруг ни с того ни с сего налился злобой. – Не много ль воли взяли себе чернецы? Тарханных грамот набрали, сами свой суд творят, сами оброк берут – и мытом их не тронь… На что ж государству Российскому жить? – Мелентий немного помолчал, успокаиваясь, потом перевел взгляд на Ивана. – Ну? Как мыслишь? Выручить монастырских?

– Уж придется выручить, Мелентий Дементьевич, – быстро отозвался юноша. – Придется… Не позволять же татям беззаконство чинить?

– Да уж, так, – согласно кивнул дьяк. – Тогда бери людей и поезжай. Думаю, пару десятков конников тебе хватит. Выручишь, привезешь сюда… Эх, некогда над татями суд чинить, да отопрутся – скажут, приняли за беглых.

Иванко усмехнулся, кивнул:

– Отопрутся, то верно. Однако если есть возможность восстановить справедливость – почему бы не сделать? Времени-то почти и не потеряем. Да, думаю, – и людей. Если до утра все сладить… Огненный бой не возьмем, самострелов довольно. По-тихому все и сладим.

– Делай, – просто сказал дьяк.

Иванко отошел от шатра, сунулся под телегу, кого-то растормошил, шепнул что-то… Разбуженный – сильный молодой парень – проскользнул к следующему возу, потом к шалашу, потом…

Буквально в один миг перед шатром дьяка выстроились два десятка молодцов в темных кафтанах, с палашами и саблями. У некоторых были за спиной самострелы – не хуже пищалей, а в некоторых случаях еще и лучше – лишнего шуму не делают.

Дьяк сказал пару слов, Митрий не слышал – Иванко сунул ему в руки миску ухи и деревянную ложку:

– На, похлебай. Только быстро.

От этой неожиданной заботы Митька немного смутился, однако ушицу – окуневую, едва теплую, но вкуснющую! – выхлебал в единый присест. И сразу вроде как и голова перестала болеть, и озноб прекратился, и…

– Ну, поел? Едем!

Митрий с Иванкой поехали на одном коне, впереди, за ними – все остальные. Двигались споро и почти совсем бесшумно, лишь когда выезжали на тракт, приказчик крикнул знакомое «Холмогоры!» и, услыхав в ответ «Архангельск», обернувшись, подмигнул Митрию. Отрок улыбнулся, поблагодарил за уху и, покачиваясь на крупе коня, задумался. Вот ведь, оказывается, не все дьяки сребролюбивы да лихоимны, как про них говорят, бывают и честные, и справедливые, как вот этот, Мелентий Дементьевич. Другой бы – да большинство на его месте – отказал бы в помощи неизвестно кому, а этот, вишь, даже и не задумывался почти, выслал отрядец. Ишь, как уважительно приказчик называл дьяка – Дементьевич! С «вичем», как не всякого дворянина иль сына боярского кличут. А приказчик все же немного странный. Нет, видно, что и он хороший человек, но… Как бы это сказать? Он ведь поверил Митрию первым. Сразу, ничего не проверяя. Впрочем, а что сейчас происходит, если не проверка? Самая настоящая проверка и есть. Освободят – сейчас на постоялом дворе никого и нет-то, кроме нескольких оставленных для сторожи придурков, расспросят каждого по отдельности, а уж потом зачнут хозяину претензии предъявлять. Или не зачнут? Дьяк вроде проговорился, будто времени у него мало. Да и выкрутится разбойник, все видоки-послухи за него будут… Однако… Что там сказал дьяк насчет справедливости? Можешь – делай. Примерно так. Хорошие слова, лишь бы и дела с ними не расходились. Ну, пока не расходятся.

Впереди послышался глухой собачий лай.

– Подъезжаем? – приказчик обернулся назад.

– Почти… – кивнул Митька. – Там, впереди, деревня, постоялый двор чуть в стороне. Скоро повертка – месяц светит, увидим. Да вон она!

– Заворачиваем! – приказал Иванко.

Конники стегнули лошадей и настилом помчались через брошенное поле.

Онуфрий Красный Уши горюнился – так никто его и не похвалил. Рискуя, можно сказать, жизнью, ну, не жизнью, так здоровьем – точно, отвез горящего в огнеманке в болотину, и никакой признательности! Петька с Офонькой Гусем даже спасибо не сказали, сволочи!

Онуфрий взглянул на небо – серебристый месяц мерцал над самым коньком крыши. А пора бы и смене быть! Ну да, пора… Где ж этот чертов Офонька? Неужели спит, гад болотный? А ведь и спит! Не идет, змеище! Ну, раз не идет, так надо самому в людскую пойти – там и Гусь, и Петюня. Жрут, наверное, псищи, рыбу, что им какой-то Онуфрий.

Красные Уши так распалился от гнева, что, споткнувшись о ступеньку крыльца, едва не выронил копьецо. А и выронил бы – так не велика потеря. Выругался, потер зашибленную ногу, пробежав сени, распахнул дверь… Ну, так и есть, дрыхнут! Петро – на лавке, Офонька – под столом. А чего это на столе, а? Что за кувшинчик? Неужто бражка?

Прислонив к стенке копье, Онуфрий тут же хлебнул из кувшина и улыбнулся. Не, не бражка, березовица! Пьяная, двойной перегонки. Видать, пищальники с собой принесли.

– Эй, Офоня! – Нагнувшись, Онуфрий потряс спящего за плечо. Тот что-то забурчал, замахал руками… А пахло-то от него… У-у! Пьян, сволочь! Вот гадюка злоковарная! Это что же получается, ему, Онуфрию, теперя всю ночь стоять караулить?! Вот уж нет!

– Эй, просыпайся, гадина ты болотная! Чего упился?

– О! Онуфрий! – пьяно улыбнулся приподнявшийся на лавке Петро. – Да отстань ты от Гуся, пущай выспится.

– Я ему, собачине, высплюсь, я ему так высплюсь, эдак, что…

– Ты вот что, Онуфрий… – Усевшись, Петро громко икнул. – Вместо чтоб блажить, березовицы хлебни – знатная, Офонька принес. Пищальникам не показал, ну их – лишние рты. Убралися несолоно хлебавши. Ну, чего глаза выпучил? Пей!

– А… служба как же? – опасливо отозвался Онуфрий. Он бы, конечно, хлебнул и еще, да опасался последствий – вдруг Петюня его специально поит?

– Пей, пей. – Петюня лихо разлил березовицу по кружкам. – Не боись – кого там караулить-то? Двух дураков да одну девку… Девку… О-о!

Выпив, он вдруг запнулся, задумался, скривив тонкие губы в мелкой гаденькой ухмылочке, словно вот-вот собирался устроить какую-то пакость.

– Девка! – поднимаясь на ноги, подмигнул Петро. – Онуфрий, ты когда-нибудь девку пробовал? Ой, сладко-о… – Он зажмурился, покачнулся и едва не упал, но вовремя ухватился за стену. – Пойдем в подклеть, а?

– Да ты что?! – ужаснулся Онуфрий. – А вдруг иматые людишки сбегут?

– Да не сбегут, у нас пищаль есть, парни оставили… Понимаешь, там же девка… Кругленькая, белокожая, сладкая… умм.

– Девка… – Онуфрий облизал губы. Девку, конечно, хотелось. – Да вот не осерчал бы хозяин!

– Не осерчает, – замахал руками Петро. – Чего ему серчать? Он и сам ее, небось, отпробует, как деревенские надоедят. А что не девственна… так девственность ее, скажем, иматые и порушили, чего им еще в подклети делать-то? Или вот он, – Петька указал под стол. – Офонька.

Пришедшая в голову идея так развеселила Петро, что он громко расхохотался и снова заикал:

– А что? И-ик… Снимем с Гуся портки… Самого…и-ик… положим у подклети… и-ик… Опосля посмеемся… и-ик.

– Замерзнет у подклети-то. Да и девка – какая ж она девственна? Хозяин сказал – курва, – Онуфрий усмехнулся. Вообще-то идея с девкой начинала ему нравиться. Особенно если потом все свалить на дрыхнувшего Гуся.