Он смотрел прямо перед собой, но глаза его ничего не видели. Или видели слишком много. Столько человеку видеть не дано. Раны не болели. Болеть было нечему. Пустота была и снаружи, и внутри. И в этой пустоте вяло ворочались мысли. Странные мысли, которых никогда прежде не было. К примеру, он думал о том, что такое Камень. И отчего так важно было его сохранить. Прежде Наве принимал свою судьбу как данность. Теперь он мучился вопросом, почему эта судьба досталась ему. И что великого в этой судьбе? Что называл Белинус величием? Отчего отец подчинился ему? Зачем Веррье этот проклятый Камень? И почему она дважды не взяла его, когда он валялся раненый у подножия Горы Спасения? Ведь как просто все складывалось!

- Что теперь будет, Наве? – раздался в каменном тронном зале голос Копена, и Хранитель вздрогнул.

- Ничего не будет, - ровно ответил он. – Больше ничего не будет.

- Мне жаль.

- И мне жаль.

Было тихо, и он перевел взгляд на окно, украшенное причудливым витражом, зная, что Копен все еще не ушел. Тот стоял у трона и глядел на своего повелителя.

- Не кажется ли тебе, друг мой, - снова заговорил Наве, - что мы все это время всего лишь изображали жизнь? Мы притворялись, что живем. Чтобы уйти от мысли, что навеки скованы по рукам и ногам. Все для того. Монс-Секурус, люди в поселении, чествования Хранителя. Все для того. Но в действительности это лишь покров. Внутри нет ничего, кроме Камня и нас на Горе.

- Это не так…

- Это так! И когда мы встречаем настоящее, из внешнего мира, оно сокрушает нас…

- Ты сокрушен, Наве?

Хранитель молчал долго. Лицо его оставалось непроницаемым. И Копен вовсе не ждал ответа. Разве нуждался он в ответе, когда были у него свои глаза?

- Аброн хотела, чтобы я жил. И я буду жить, - вдруг проговорил Наве. – И все будет, как было. Монс-Секурус, двенадцать рыцарей, Камень. Не будет только обмана, что у меня есть жизнь. Что жизнь есть у каждого из вас. У нас только долг.

- Я не хочу в это верить. За это расплачиваются другие. Фенела… Тебе нужно повидать ее. Она клянется, что ни в чем не виновата перед тобой.

Наве устало пожал плечами.

Какая разница, кто виноват? Расплачиваются всегда те, кто слабее. Закон жизни. Страшный закон.

- Я верю ей. Если это утешит ее, передай ей эти слова. Но видеть ее не могу. Пусть уж простит.

- Фенела просит разрешения уйти с Горы Спасения.

- Пусть идет. Я не держу ее. Ей здесь не место. Если Эймар последует за ней, я пойму.

- Эймар останется.

Наве вздрогнул и посмотрел на Копена. Его пронзительный взгляд доставал до самого сердца. Дружбе слова не нужны. Дружбе достаточно и молчания. Если это молчание – об одном.

- Бедная Фенела, - выдохнул Наве. – Несчастная Фенела. И ты… Копен…

И Копен заговорил. Твердо, спокойно, почти равнодушно.

- Я прошу твоего разрешения пойти с нею. Мы спустимся с Горы Спасения, покинем Монс-Секурус. И больше никогда не увидим его башен.

- Мне придется искать двенадцатого рыцаря.

- Ты найдешь его. Мое предназначение – не Камень. Мы оба знаем это.

- Хорошо. Ей будет легче, если она будет не одна. И мне будет легче.

Копен кивнул. Он любил Фенелу с самой юности. С первого дня, как увидел ее. Он любил ее смех – тот заставлял музыкой звучать его душу. Он любил ее внимательный взгляд – в нем отблескивали серебряные брызги хрустального водопада среди гор. Он любил ее голос – тот напоминал ему о доме и о том, какие песни пела когда-то его сестра. Он любил ее. А она любила Хранителя. И все знали, что однажды Хранитель возьмет ее в свой замок – женой.

Теперь Фенела уже не смеялась. Теперь в глазах ее вместо брызг были одни слезы. Теперь голос ее стал бесцветным и тихим. А Копен все еще любил ее.

Они ушли до заката.

Хранитель же медленно поднимался в зал на верхнем этаже башни, закрывая повсюду, куда бы ни вошел, ставни на окнах. Он шел туда, где все еще цвел вечный сад. Он шел туда к Аброн. Ему только и оставалось – идти к Аброн. День за днем. Год за годом. До тех пор, пока звезды и Апрель не сведут их снова.

Десять лет спустя. Река, которую однажды назовут Сэрпан-д’Орэ

Весна.

Это называется весна.

Когда земля покрывается пролесками.

Она всегда любила пролески. Синие, как небо. Яркие, как солнце. Пролески помнят об Аброн. Пролески напоминают ей о Наве.

Так должно было быть всегда… Хранитель и волшебница. Цветущие пролески. И вечная весна.

Но вот уже десятую зиму жила она в непрерывном ожидании апреля. В далеком болотном краю, в котором поселилась вдали от людей, потому что больше не могла помогать им. Теперь она приносила лишь горе и беды.

Там родила она сына Форж-Рона. Там проводила она год за годом. В высокой темной башне. Никого не желая видеть. Ни с кем не желая разговаривать.

Но каждый апрель сила, данная ей Наве, заставляла Аброн покинуть свой край. Выходила она из своей башни и шла, не разбирая дороги, по бесконечному пути среди пролесков, тихо звенящих ей вслед. Не уставали ноги ее, не мучил голод ее. И единственной печалью ее было то, что и этот апрель закончится. И вернется она в свой болотный край. И снова станет ждать целый год…

Что-то зашуршало среди травы и засеребрилось лентой в цветах.

- Это ты, Серпан? – не останавливаясь, глухо спросила Аброн.

- Это я, моя госпожа, - зашипел змей, оказавшись у ее ног. Теперь он был под стать своей хозяйке, превратившись из маленького ужа в гадюку. – И я слишком стар для таких путешествий.

- Ты слишком много ужасаешься.

Аброн усмехнулась и взмахнула плащом, отчего в разные стороны метнулась сотня змей.

- Видишь, для них ничего нет ужасного. И они не боятся путешествий, - она смеялась, ускорив шаг. – И инулу они не просят.

- Но ведь их вы не любите так, как меня, - с чрезвычайно довольным выражением обсидиановых глаз заявил Серпан. – И инула больше мне не нужна. Мне довольно полевых мышей и лягушек. Я же не заставляю вас ловить их. А инула… - он грустно вздохнул, - инула – это память о прекрасном.

- Что ты знаешь о прекрасном? – сверкнула на него черными бездонными глазами Аброн. – Ты и голову-то поднимаешь чуть выше пролеска!

Сжал ее сердце огненный обруч, и бросилась она лететь по долине, стремясь остудить этот жар. И пролетая меж гряды из тринадцати гор, с острых вершин которых еще не сошел снег, где речка, подобно змее, извивалась среди пологих берегов, в ужасе, сменившимся изумлением, остановилась она. Там на высоком камне увидела она мальчика возраста своего сына. И был этот мальчик как две капли воды похож на Хранителя. Так же, как и ее сын был похож на кузнеца.

И отпустил ее сердце огненный обруч. Растеклась по жилам ее радость. Торжествовала Аброн. Веррье несла смерть. Но Наве продолжал жить. В своем сыне, в прекрасном краю среди пролесков. И пусть это не ее сын. Но ему она дарует то, чего достоин род Хранителя. То, что не отдаст она роду Форж-Рона.

Мальчик встал с камня и медленно подошел к воде. Вода была холодной совсем, но он наклонился и протянул руку, собираясь коснуться ее.

- Как тебя зовут?

Мальчик вздрогнул и оглянулся.

Молодая женщина в черном плаще смотрела на него черными глазами. Она была красива, и трудно было отвести от нее взгляд. И только волосы ее странно шевелились под слабым ветром. Пряди черного цвета извивались вдоль спины ее совсем по-змеиному.

Аброн сделала к мальчику еще один шаг и снова спросила:

- Как твое имя, дитя?

Он не испугался ее. Разве можно бояться того, что прекрасно? Мальчик подошел ближе и ответил звонким голосом:

- Эймар де Наве. А кто ты?

Ничего не ответила ему Аброн. Она ласково смотрела на мальчика и улыбалась.

Он, как завороженный, глядел на ее улыбку. И улыбался в ответ.

И вдруг по ноге его стремительно взвилась змея. Оставляя алые следы на коже, она взметнулась вверх по руке и оплела шею его так, словно бы собиралась душить. Мальчик побледнел и не смел шевелиться. Он не знал, что хуже: умереть от удушья или от змеиного яда.