— Эврика!

Когда я уже почти долезла по стволу до вершины, Тим сдёрнул меня с пальмы за ноги. Строго что-то прошипел, я так поняла, что возражал против того, чтобы я их срывала и ела. Я стала громко звать Войнса, который всё ещё был в разведке, но где-то неподалёку, так как очень быстро прилетел на мой зов.

— Сэр! Сэр, — обрадованная только что осознанным мною открытием, я пыталась сбивчиво объяснить ему свою догадку, — можно есть! Тут всё можно есть! Переведите Тиму: глюки вызывают не плоды, а комары!

— Как это? — уточнил Войнс.

— Сэр, у меня вчера были глюки, но я ничего не ела — боялась. А они всё равно были. Но я точно помню, что перед тем, как глюки начались, меня укусило какое-то насекомое. Я его не рассмотрела хорошо, но оно жужжало, как комар, и было такое же маленькое. Именно после его укуса я и начала видеть...

— Что? Что ты видела, расскажешь?

— Не важно. Важно только то, что мы можем позволить себе разнообразить рацион.

Войнс растолковывал мои слова мужчинам, в это время Тим недоверчиво переводил взгляд с меня на бананы, но, в конце концов, сдался. Только он решил, что он первый их попробует, и, если всё будет в порядке, то и мне можно будет их съесть. Так и поступили. Через пару часов я уже сидела возле ствола той самой пальмы, прислонившись к ней спиной, и гладила себя по набитому животику. На моём лице блуждала улыбка, и, наверное, именно она и подтолкнула Тима к тому, чтобы подсесть рядом.

Вообще, он сегодня меня удивил: шёл не так быстро, как обычно, периодически подавал мне руку там, где нужна была помощь, чтобы перелезть через наваленные камни или высокую траву. Наполнил мою флягу и бутылку чистой водой из родника. А ещё он сегодня смотрел на меня не зло, а ... ласково? Правда, на количестве сказанных мне сегодня слов все эти перемены никак не отразились. А что я? Мне было приятно. После своей вчерашней истерики и слов Войнса о том, что Тим старается оставить еду мне, я поклялась себе, что впредь буду думать, прежде чем позволять себе подобное поведение. Хватит уже вести себя, как малолетка. Пора вспомнить, что мне не только тридцать пять, но я ещё и космонавт, а значит, и вести себя соответственно.

Вдруг Тим, воспользовавшись тем, что Войнс и Кирв о чём-то занятно беседовали в нескольких метрах от нас, наклонился ко мне и... поцеловал. Его губы были такими сладкими, такими волшебными, что я не устояла и ответила. Не могу понять, чем он меня так зацепил? Я готова себе признаться в том, что я в него влюбилась. Потому что те эмоции и чувства, которые он у меня вызывал, совсем не походили на те, которые я испытывала раньше. К нему чувства были ярче, насыщеннее, и мне было не всё равно, что он там обо мне думает, и как собирается поступить с нашим «походным романом» в дальнейшем. Пока он хозяйничал у меня во рту, я обвила его шею руками, залезла ему на руки, то есть на ноги, и...

— Кхе, кхе! — прозвучало рядом.

Чёрт, Войнс.

Пришлось оторваться от столь прекрасного занятия и повернуться к коту.

— Чего тебе?

— Ничего. Мы хотим уточнить: нам уйти?

— А вы не могли не уточнять? Просто слиняли бы отсюда молча.

Тим не убрал с моих бёдер своих рук во время этого разговора, лишь только ещё сильнее прижал меня к себе и что-то сказал Войнсу. Я так подумала, что он сказал примерно то же, что и я, потому что после этих слов Войнс улетел обратно к Кирву, и затем они вместе скрылись за деревьями. А Тим вернулся к тому моменту, на котором нас прервали.

Очень быстро мы избавились от одежды, которая только мешала, и я нырнула в такую негу, такое блаженство, какого до сих пор не испытывала ни с кем. И дело вовсе не в том, что Тим отличается размерами в том самом месте — там всё привычно и обычно, и не в том, что он, в отличие от земных мужчин, мог заниматься сексом часами, — раз-два и мы, уставшие, запыхавшиеся и довольные, вновь натягивали на себя трусы и прочую одежду. Наверное, разница в моих чувствах. Именно они и делают секс с Тимом таким необычным, ярким, желанным. Омрачало моё сиюминутное счастье лишь то, что я совершенно не понимала слов, которые он тихим голосом говорил мне в перерывах между поцелуями, или когда нежно покусывал ушко и шептал. Как же хотелось знать, что именно он мне говорит! Допускаю, что примерно то же, что обычно говорят мужчины после секса, типа: мне было с тобой очень хорошо или ты такая горячая штучка. Но допускать и точно знать — абсолютно разные вещи.

***

Эмма

С тех пор я стала постоянно чувствовать его поддержку. Я стала воспринимать Тима как своего мужчину. Шли дни, которые перетекали в недели, а недели, наверное, выливались в месяцы пути. Всё та же дорога, менялись только декорации. Красивая планета... местами.

Кирванзес и Войнс поначалу не воспринимали наши отношения всерьёз, особенно Кирв. Но со временем и они привыкли. Я всё больше и больше уверялась в том, что мои чувства к Тиму — это любовь. Из незнакомого и ненавистного мне своим первым поступком в отношении меня инопланетянина, он превратился в самого важного для меня человека. И это не могло не пугать. Только боялась я не своих чувств и не его. Я уже почти поверила в то, что моя любовь взаимна. Или хотела поверить. Меня пугало будущее. Когда-нибудь мы вернёмся в деление Тима, где он хочет захватить власть в свои руки. Не верю в то, что его отец добровольно откажется от престола. Или братья. Боюсь его потерять. А ещё боюсь, что там он откажется от меня. Ведь это здесь я единственная женщина, которая с радостью дарит ему своё тело и заботу. А там? Сколько их у него было? И вообще, какие они? Что нас там ждёт?

И, наконец, меня всё так же раздражало то, что я за все эти дни и месяцы так и не научилась их хоть немного понимать. Ну, кроме слов: нельзя, опасно, съедобно. Я не задавала ни Тиму, ни Кирву тех, самых тревожных и страшных для меня вопросов, продолжала истязать себя молча. Мой — как же много сокрыто в этом слове «мой» — инопланетянин очень изменился в своём отношении ко мне. Он был ласков, терпелив, при помощи Войнса рассказывал мне о своей родине, когда по вечерам мы грелись у костра, и он держал меня в кольце своих рук, прижав спиной к своей груди. Разве что серенады под окном не пел.

Кстати, это я научила его получать огонь древним способом: крутить палочку о деревянную же плоскость и затем подставлять к искрам трут. Я сама так и не разожгла таким образом огонь ни разу (не хватило ни сил, ни терпения), но передала мужчине суть. У Тима тоже не сразу получилось, несколько дней он психовал и бросал это бесперспективное занятие. Но когда я расплакалась однажды из-за того, что мне надоели фрукты, а сырое мясо я не ем категорически, Тим сам нашёл всё необходимое, сел и часа два вертел между ладоней палку, пока, наконец, у него не получилось. В тот вечер он кормил меня «шашлыком».

В какой-то из дней Кирванзес начал говорить о том, что мы уже близко к границе. Сам он становился печален при этих словах. Я понимаю его. Хоть он уже и не живой, но он есть, он разумен, он помнит многое и умеет чувствовать. Чувствовать дружбу, заботу, любовь и одиночество. Он не сможет пойти за нами. Половина его не выпустит. Я переживаю, что и Войнса она может не выпустить. Не хочу потерять этого наглого, но такого родного недокота. Когда я завожу об этом разговор, Войнс замолкает. Он отказывается говорить об этом. Знаю, он переживает так же, как и я. Недавно я попросила Кирва, чтобы он оставался рядом с Войнсом, если вдруг случится так, что тот не сможет пройти границу с нами. Кирв мне это обещал. А Войнс, переводя, возмущался, что его я считаю маленьким паршивым котёнком, не способным позаботиться о себе самостоятельно.

А ещё я очень боялась, что Войнс останется на этой половине потому, что только с его помощью я и могу общаться с этим народом. Что я буду делать там без него? Мы с Тимом только начали хоть немного понимать друг друга без слов: жесты, мимика, прикосновения, взгляды. На это нам понадобился не один месяц и немаловажно также и то, что мы с ним любовники и, — я верю в это, — чувствуем друг друга. Мне нельзя терять своего недокота. Или же, мне нужно срочно что-то придумать.