Джейк стоит в точно такой же угрожающей позе, его плечи становятся шире, а агрессия ощутима.

— То, что он избегает вас, Филлипс, разве не говорит само за себя, как думаете? Если мой брат захочет еще раз перепихнуться, он придет и найдет вас, я в этом уверен. А теперь, если мы закончили, то увидимся утром на съемочной площадке. У меня есть работа, и я хочу вернуться домой к жене и ребенку, и не желаю, чтобы кто-то увидел, как я увольняю одного из своих актеров за неуважение.

Но я уже дошел до точки кипения. Он может меня уволить. Мне уже все равно.

— Да пошли вы нахуй, мистер Фокс. Вам известно, где меня искать, если решите выполнить свои угрозы.

С этими словами я поворачиваюсь и покидаю трейлер. Как только оказываюсь подальше, то разворачиваюсь и бью кулаком прямо в гигантскую декорацию. Да, если меня не уволили раньше, то, скорее всего, уволят сейчас.

Акт насилия не помогает подавить гнев, бурлящий в моих венах, который разъедает, словно кислота, и я решаюсь нанести еще больший урон. Но прежде чем успеваю замахнуться, чья-то рука опускается мне на плечо. Разворачиваюсь быстрее пули, готовый выплеснуть свою ярость на живую плоть, вместо фальшивой стены.

Мой кулак резко опускается, когда я вижу перед собой последнего человека, которого ожидал увидеть, но единственного, о ком столько размышлял. Стоявший позади меня с поднятыми ладонями в универсальном жесте «не бей» — мужчина, который избегал меня четыре долгих дней.

Я моргаю, ожидая увидеть кого-то еще. Полагая, что, должно быть, со мной играет воображение, раз я вижу его красивое лицо и пристальный карий взгляд.

Мне хочется рассердиться на Айзека, правда хочется. Я желаю снова сжать кулак и высвободить всю боль одиночества, которую парень заставил меня чувствовать последние несколько дней. Но не могу, потому что все, что я ощущаю — облегчение.

— Ты меня избегаешь.

— Да, — честно отвечает он.

— Почему? — мне нужно задать этот вопрос.

«Почему» — это всегда то, что я изо всех сил пытаюсь понять.

Айзек оборачивается и смотрит через плечо, проверяя, не наблюдает ли кто-нибудь за нами, прежде чем снова повернуться ко мне и ответить:

— Потому что я трус.

И это все? Потому что он трус? Ну, в таком случае трусы мы оба.

— А теперь? Решил набраться храбрости?

— Нет, — мужчина тянется вперед, чтобы взять меня за руку, и шепчет: — Просто веду себя как эгоист. Прогуляешься со мной?

***

Мы покидаем съемочную площадку по отдельности, решив встретиться в том же парке, где ранее столкнулись друг с другом. Обеспокоенный, я еду туда, сразу после того, как гримеры смывают макияж и убирают фальшивые шрамы. Похоже, это конец, хотя, по сути, между нами ничего так и не началось.

Вместо того, чтобы направиться прямиком к месту нашей встречи, я заезжаю домой, припарковав машину на улице, а затем решаю прогуляться пару минут до парка и попытаться проветрить голову.

К тому времени, когда я прохожу через широко открытые ворота и ступаю на тропинку, которая приведет меня прямо к Айзеку, у меня уже созрел план. Он не очень хорош, но это все, что я смог придумать. План состоит в том, чтобы не позволить Айзеку сбежать. От меня.

Я замечаю его раньше, чем он меня. Айзек сидит один на скамейке, которая выходит на реку Тафф. Его взгляд прикован к быстрому течению, а ладони находятся под бедрами. Даже с расстояния я ощущаю к нему тягу. Меня привлекает в нем все, а не только образ или то, какие чувства я испытываю по отношению к нему.

С ним я смеялся и плакал. С ним же испытал всепоглощающую потребность и умопомрачительное удовольствие. Открыл ему свою израненную душу и разлетелся на куски в его объятиях. Но самое главное, я ожил.

Рядом с Айзеком я живой.

Медленно приближаюсь к нему, и только легкое подергивание его плеча говорит мне о том, что Айзек почувствовал мое присутствие. Когда я молча присаживаюсь рядом с ним, всего в нескольких дюймах, расстояние между нами кажется милями.

— Ты пришел.

— Ты сам просил меня об этом.

Над нашими головами от дерева к дереву порхают птицы, мимо пробегают или проходят люди, в то время, как пушистые облака скользят по голубому небу. Идеальная сцена. Но я не ценю ни один из этих моментов. Мои чувства настроены на мужчину рядом. В ожидании отказа.

Лишь то, чего я заслуживаю.

— Мне жаль, что я ушел тем вечером.

— Почему ты так поступил? В смысле, я догадываюсь, почему, но предпочёл бы услышать твое объяснение, — кручу кожаный браслет на запястье, потирая большим пальцем маленький серебряный якорь, вплетенный в середину. Концы его изношены и потерты, и вряд ли он еще долго провисит на моем запястье, но пока браслет не развалился, он является единственным воспоминанием о моем брате. Я купил его на восемнадцатый день рождения Кларка. Якорь должен был символизировать его страсть к путешествиям. Кларк всегда говорил, что однажды будет путешествовать по миру. Браслет символизировал брата — какую-то его частичку, и когда моя карьера бросала меня из страны в страну, я думал, что таким образом осуществляю его мечту.

Айзек тяжело вздыхает, и я наклоняю голову, внимательно наблюдая, как он борется со своими словами.

— Когда ты рассказал мне о своем брате…

— Мне не стоило так поступать. Неправильно — делиться таким сразу после траха, — тон моего голоса насмешлив, и я начинаю сожалеть о своих словах в то же мгновение, как только они слетают с губ.

Наконец, Айзек поворачивается ко мне лицом.

— Мы не просто трахались, Флинн. Не отрицай этого лишь потому, что я причинил тебе боль, и ты хочешь нанести мне несколько ран в ответ.

Он снова смотрит на воду и продолжает:

— Когда ты рассказывал историю Кларка, я ощутил эту боль. Каждое слово и слог причиняли страдания. Я хотел бы забрать их, — затем опускает голову и смотрит на свои руки. — Потому что уже видел такую боль раньше. Я прочувствовал ее опосредованно, через своего брата, Джоша. И видел его отчаяние. Я ощутил те отголоски. Горе — это цена, которую нам приходится платить за любовь.

Мы оба молчим, пока я перевариваю его слова. В них нет никакого смысла. Ответ Айзека смешон по многим причинам, кроме знания о том, что он избегает шанса влюбиться в меня.

— Значит, ты предпочтешь оттолкнуть меня, чем полюбить? Неужели возможность любить меня недостаточна, чтобы оправдать риск? А я-то считал, что мы решили посмотреть, к чему приведет наша связь, Айз. Мы находимся в начале того, ради чего стоит рискнуть. К тому же, у тебя есть и другие люди, которых ты любишь. Родители, братья, Айви и Арти. Ты бы сбежал от них, лишь бы убедиться, что никогда не станешь страдать?

— Нет.

— Однако ты уходишь от меня — того, кто еще не успел заслужить твою любовь? Должен сказать, что это самая большая чушь, которую я слышал. Почему бы тебе просто не сказать это? Спасибо за трах, Флинн, но я получил все, чего желал, и месть оказалась именно такой, как мне и хотелось.

Мои слова вызывают у него реакцию, отличную от сдержанного безразличия, исходящего от его кожи, словно дурной запах.

— Думаешь, я позволил тебе трахнуть себя в отместку? Ну, точно, меня надо было отыметь, чтобы эта теория сработала, — усмехается Айзек, поворачиваясь так, что мы оказываемся почти нос к носу.

— Я уже говорил тебе, что не стал бы так поступать, и меньше часа назад объяснил, что сбежал, потому что был трусом. Я боюсь, что причиню тебе боль, Флинн. Как ты не понимаешь? Да, я сбежал, чтобы спасти свою шкуру, но также ушел, чтобы спасти твою. Что, если я облажаюсь? У тебя было достаточно людей, которые оставили тебя, и я не хотел добавлять еще и себя в этот список.

— Однако, ты все равно ушел.

— Да, я все равно ушел, пока эта связь между нами не укрепилась и не пустила корни.

—А теперь что? — меня не волнует, насколько жалким я выгляжу. Я буду умолять, если Айзек того пожелает.

Его глаза сверкают чем-то похожим на надежду, и по мне пробегает дрожь. Неужели Айзек передумал?

— Теперь я понял, что ошибался. Очень ошибался, Флинн. И понимаю, что облажался по-крупному. Не знаю, дашь ли ты мне еще один шанс.

— Помнится, ты не раз давал мне шансы.

Блеск в глазах Айзека ошеломляет, когда тот наклоняется ближе. Для окружающих мы похожи на двух влюбленных, которые вот-вот поцелуются. В моем прошлом даже мысль о том, чтобы прикоснуться к другому мужчине неподобающим образом на публике, заставила бы меня сойти с ума. Вернее, старого Флинна. Потому что новый Флинн желает поцелуя больше, чем своего следующего вздоха. И мне плевать, узнают ли о нас СМИ, и попадет ли наш поцелуй на первую полосу утренних газет.

— Но достоин ли я того же?

— Да… — даже не успеваю закончить фразу, как его губы уже касаются моих. Поцелуй Айзека говорит о раскаянии, о новом начале, заглушая все сожаления.

— Пойдем домой, детка. Дай мне показать, как мне жаль, что я не остался и причинил тебе боль. Что заставил хотя бы на секунду подумать, что ты того не стоишь.

Детка.

Я превращаюсь в настоящего слабака, потому что от этого слова у меня каждый раз по спине бегут мурашки.

— Блядь. Элайна, моя помощник, встретится со мной примерно через... — бросаю взгляд на часы. — Час. Она присматривает за моим бизнесом, пока я снимаюсь в фильме, и у нее скопились документы, которые нужно подписать.

— Тогда, возможно, вечером? Я могу приготовить для нас ужин. Моя мать — шеф-повар, знаешь ли. Так что у меня имеются кое-какие навыки, — Айзек улыбается мне в губы, сладко целуя их и вынуждая мой мозг плавиться от желания.

— Черт, — отвечаю я со стоном. — Мне надо быть на съемочной площадке в пять утра, а это значит, что я должен уйти около трех, чтобы гримеры успели поработать над моим лицом.

— Тогда завтра вечером. Если согласишься, я могу подождать до тех пор.

— Только до тех пор?

Дыхание Айзека касается моих влажных губ, когда он говорит:

— Если ты скажешь «да», я буду ждать вечность.