- Обрати внимание - ни деревца. И это - "Улица под липами! Гитлер распорядился срубить их, чтобы не мешали маршировать его колоннам... И срубили.

На следующий день мы побывали у памятника Воину-освободителю в Трептов-парке, шли медленно, я старательно отводил взгляд, делая вид, что не замечаю, как он смахивает слезы.

- Все ещё твердят о российских просторах... Гитлер, дескать, не учел растянутость фронта, российских дорог, жутких морозов... А российские ребята, прикрывшие собой страну? С нашего курса вернулась только половина, а было всем по 18-19 лет.

После этих походов он становился молчаливым, и только вечером, когда мы оставались одни, давал волю чувствам. В его словах звучало безграничное удивление перед всесилием воинственного идиотизма. У него не укладывалось голове, как можно истреблять людей в таких гигантских масштабах. Я не знал тогда содержания его книги "Цена войны".

Во многих городах Германии, а потом и Чехии мы видели сохранившиеся "чумные столбы" - памятники, сооруженные по случаю окончания чумных эпидемии.

- Ты посмотри, - говорил он, - чуму победили, другие особо опасные инфекции, а собственную глупость одолеть не можем. Когда уже мы, наконец, поставим ей памятник...

В командировках он любил бывать в книжных магазинах. Потянуло его к ним и в Берлине. Мы стояли на площади у телецентра, до отъезда оставалось несколько часов и вдруг Лев Евгеньевич произнес свою сакраментальную фразу:

- Слушай, а книжный?

- Может не стоит, заблудимся, - пытался возразить я, уже предчувствуя, что это бесполезно.

- Язык до Киева доведет.

- Но мы в Берлине, Лев Евгеньевич. Я кроме "хенде хох" и "битте" ничего не знаю.

Он повернулся к какой-то молодой паре и, жестикулируя, вращая глазами и запинаясь, начал по-немецки излагать нашу проблему. Через 10 минут мы уже катились в берлинском трамвае по известному одному только ему направлению. Я благоразумно молчал. Потом мы шли, снова ехали и оказались на берегу Шпрее, рядом на площади виднелся огромный книжный магазин.

- Вас случайно не забрасывали из-под Сталинграда в Берлин? - спросил я. Он только загадочно улыбался.

В магазине был большой отдел литературы на русском языке. Это теперь в Москве можно найти любую книгу, а в те годы доступ к книгам имели только избранные. Поэтому библиофилы, оказавшись по воле случая за рубежом, нагружались книгами до предела. С гигантскими пакетами мы вышли из магазина и теперь уже проверенным путем вернулись к телецентру.

Вечером мы отправились в Грейфсвальд. Нас сопровождал капитан из штаба Группы советских войск в Германии (ГСВГ). Черная "Волга" неслась по автобану, обгоняя многочисленные "Трабанты". Внезапно Лев Евгеньевич забеспокоился, какая-то новая мысль овладела им. Я сделал вид, что ничего не замечаю. Наконец он повернулся ко мне и твердо сказал:

- Надо позвонить Кларе Ивановне.

- Лев Евгеньевич, помилуйте, в чистом поле, в Германии, какие звонки... И потом мы всего три дня, как из дома.

- Я не говорю - сию минуту, но мы должны позвонить. Представляешь, как она удивится? - он сверкнул глазами от предвкушаемого удовольствия. Капитан, сидевший рядом с водителем, повернулся к нам:

- Здесь впереди, часа через полтора, недалеко от автобана будет штаб армии. Можно запросто позвонить.

- Спасибо вам большое. Значит так, сворачиваем в штаб. К тому времени она как раз будет дома.

В штабе мы разыскали начальника медслужбы армии, им оказался наш старый знакомый - Р.И. Маджанов. Его темное восточное лицо просияло от удовольствия, едва он увидел нас. Они ушли к телефонистам, а я остался в кабинете Маджанова. ВСтол был завален бумагами - было время годовых отчетов. Минут через двадцать они вернулись.

- Ну вот, а ты говоришь... - с порога начал Лев Евгеньевич, - У нас ничего невозможного нет. Связались с ЛенВО, те набрали мой домашний номер и все. Слышимость прекрасная... Привет тебе от Клары Ивановны.

- Как там погода? - только и нашелся сказать я.

- Мороз, представляешь? - он потер руки и повернулся Маджанову.

- Так какие проблемы. Рустам Искандерович?

- Годовой отчет заколебал. Лев Евгеньевич. Кто только его придумал? Маджанов сокрушенно покачал головой.

- Бестактный вопрос, - заметил я и кивнул в сторону Льва Евгеньевича.

- Не поможете? - Маджанов вымолвил это без всякой адежды на успех.

- Конечно, поможем, какой разговор...

Лев Евгеньевич снял китель и подсел к столу. Пришлось снимать китель и мне. Я показал Маджанову кулак и тоже присел к бумагам.

- Вот смотри. Рустам Искандерович, - повертев списанные столбцами цифр листы, сказал Лев Евгеньевич, - у тебя показатели заболеваемости и госпитализации почти совпадают. Но так же не бывает, вы что, госпитализируете каждого заболевшего?

- Нет, конечно, - пробормотал Маджанов.

- Есть же устойчивые закономерности... Скажи мне, сколько вы госпитализируете, и я скажу вам, какая у вас заболеваемость. Кому вы втираете очки? Ах да, начальству.

- Да мы не втираем, Лев Евгеньевич, я же только что начал работать здесь... Считаю чужие данные, - оправдывался хозяин кабинета.

- Статистика основана на объективности, понял? То есть на честности. Без этого она - просто служанка начальства, - Лев Евгеньевич сокрушенно вздыхал и делал на отчетах какие-то пометки, потом положил карандаш и продолжал: - Ведь как просто, и всего-то нужна обыкновенная честность - и все. И статистика станет статистикой, профилактика профилактикой, а наука наукой. Без честности ни вычислительная техника не поможет, ни моделирование, ничего...

Мы освободились только к десяти вечера. Ехать дальше не имело смысла, пришлось готовиться к ночевке. В армейском госпитале нам отвели комнату с высоченным потолком, двумя узкими солдатскими койками и длинным, как в президиуме собрания, столом. Появился Маджанов, за ним следовал дежурный, руки его оттягивали две тяжелые сумки. Как оказалось, это был наш ужин. Маджанов - восточный человек, и накрывать стол не доверил никому. Он сделал это мастерски - быстро и красиво. Лев Евгеньевич был в ударе.

- Скажи, дорогой Рустам, что может быть лучше таких встреч. Вдали от дома, от "альма матер", черт знает где, в чистом поле, решаем позвонить Кларе Ивановне. И вот - пожалуйста, уже сидим вместе.

- И хорошо сидим, - засмеялся Маджанов, окинув широким жестом стол.

- Когда мы встречались последний раз?

- Лет пять назад, я был у вас на учебе.

- А ты? - Лев Евгеньевич повернулся ко мне.

- Столько же, - прикинул я.

- И не переписывались?

- А когда?

- Однокашники называется, выпороть бы вас, - Лев Евгеньевич покачал головой и поднялся из-за стола с бокалом в руке:

- Выпьем за Россию, раз уж мы встретились в Германии.

Мы выпили, и Маджанов рассказал историю госпиталя.

- Раньше здесь был эсэсовский госпиталь. Причем образцовый. Корпуса, палаты, территория, вы заметили, - все как в санатории. Есть даже бассейн, он и теперь работает. Иногда заливаем воду...

Я толкнул оратора под столом ногой, но было поздно.

- Бассейн? - Лев Евгеньевич оживился.

"Все кончено, подумал я, теперь придется купаться". Я посмотрел на часы, был час ночи.

- Где наши полотенца? - Лев Евгеньевич поднялся.

- Его ещё надо залить, Лев Евгеньевич, - сказал Маджанов.

- А что это так трудно?

- Нет, только, когда вы будете отдыхать?

- Бассейн - лучший отдых.

Отговаривать его было совершенно бесполезно. Маджанов встал и вышел, желание гостя - закон для его восточной натуры. Через несколько минут он вернулся, я все ещё надеялся, что купание сорвется. Но он сказал:

- Никаких проблем.

Пока бассейн заполнялся, мы выпили за военно-морской флот, за укрепление воинской дисциплины и за компьютеризацию медицинской службы.

В два часа ночи нам сообщили, что бассейн готов к употреблению, то есть заполнен водой, правда, холодной.