Дело в том, что один сержант из штрафников, проникшись ко мне внезапной необъяснимой симпатией, сообщил под строжайшим секретом: уже готовится экспедиция на темную сторону, к ночникам. Он и рта не может открыть об ее основной цели, зато потом всем без исключения будет очень хорошо.

— Кроме ночников, разумеется. Они заплатят за все!

И сержант злорадно захохотал. А я теперь сопоставил две речи, сержанта и генерала, и пришел к выводу: без меня не обойдется, я очень глубоко влип в канву, и некоторые вещи насчет доктора знаю лишь я один, что существенно. Выйти оттуда живым мне не светит. Не имей я опыта побега, сейчас бы уже что-нибудь предпринимал, но тут был беспросветный тупик.

А ведь со мною еще никто из начальства не говорил на эту тему. Может, просто обычные страхи узника? Да нет, это серьезно…

Мои опасения подтвердились, когда на следующее утро капрал дисциплинарного взвода подозвал меня после завтрака и направил в команду специальной подготовки, которая тренировалась в полярном секторе, так называемом «холодильнике», чем он и был на самом деле, — насквозь промерзшее помещение, обросшее по стенам толстым слоем инея, с сугробами, с настоящими льдинами в плавательных бассейнах. Я впервые потрогал снег — это было странное ощущение как бы чего-то давно позабытого.

Там нас, человек двенадцать, одели в гидрокостюмы — на собачьем холоде, чтобы привыкали, — и заставили плавать в ледяной полынье чуть ли не с полчаса. Люди из спецподразделения выглядели после этого в раздевалке на удивление жалкими, посинелыми, дрожащими подростками и крыли капрала (вполголоса, конечно) последними словами. Затем настал черед обычной тренировки в спортзале.

Совершенно измотанный после бассейна и тренировки, я лежал пластом в своей казарменной клетушке-боксе, когда тот же капрал, войдя со странной ухмылочкой, сообщил мне полушепотом:

— Вставай, к тебе пришли…

С досадой я всунул ноги в башмаки. Наверное, люди Крамера, они и среди ночи за шиворот вытащат к своему шефу. Я все еще толком не понимал своего статуса: заключенный, помилованный, приговоренный? Во всяком случае, человек совершенно несвободный…

Таким я и вышел к Норме — ибо это была она. Небритым, усталым, в несвежей униформе (фатовской наряд официанта у меня отобрали)… И уставился на нее в изумлении. Пустить Норму сюда могли лишь благодаря ее лейтенантскому чину, да и то… Видимо, капрал был просто ошеломлен явлением женщины в этих местах. Он все еще находился в холле казармы, когда она без аффектации сделала мне под козырек и кивком отпустила нашего ветерана.

— Здравствуйте, Петр! Как тут ваши дела? Я пришел в себя.

— Вы только за этим и пришли? Я отдыхал…

— Простите. Но именно поэтому я и пришла сюда — чтобы не тащить вас в Центр, это было бы еще утомительнее для вас. Садитесь…

Я плюхнулся в наше ободранное кресло, она расположилась на таком же диванчике. В сущности, боевиков во всем мире держат в ежовых рукавицах и спартанской, чуть ли не скотской простоте. Она сложила руки на коленях. Строгая темно-серая форма сидела на ней словно перчатка.

— Вы, наверное, догадались, почему я здесь?

— Нисколько… Соскучились, видать.

— Оставьте ваши казарменные шуточки. — Она тут же спохватилась — фраза звучала слишком соответственно обстановке. — То есть я хочу сказать, что пришла по важной причине…

— Не сомневаюсь. Хорошенькие лейтенанты не ходят зря по грязным казармам.

— Ну, что там… — Норма повела своим фиалковым взором по обшарпанным панелям холла и, очевидно, все же не нашла слов в его оправдание. — Бывает и хуже…

— Я тоже так думал в камере тюрьмы сектора А. Мне казалось, что хуже места не может быть. Пока не попал сюда.

Все— таки приятно было после образин этих свирепых полускотов, что вдруг стали мне сотоварищами, увидеть ее матовое лицо в больших очках, в нимбе дымчатых волос.

— Именно об этом я и пришла побеседовать с вами.

Что— то в ее разговоре меня настораживало, -а, понял: отсутствие жаргонных словечек, полная стерильность языка, будто из самоучителя.

— Прекрасно. У вас слишком правильная речь.

Она ответила, не задумываясь, длинной, отлично построенной тирадой:

— В детстве у меня наблюдался дефект речи, от него пришлось избавляться с большими трудами. Вот такая гладкость в построении фраз была мечтой моего логопеда… Но хватит отвлекаться, я пришла сообщить вам, что вы тоже, предположительно покамест, назначены в рейд…

— Рейд? Какой рейд? — прикинулся я дурачком. В таких местах не следует доверяться даже самым хорошеньким офицерам контрразведки. Норма слегка смутилась — видимо, ей казалось, что во время работы у Крамера мне полагается полная осведомленность.

— Я думала, вы знаете… — Она на минутку сняла очки, и я убедился, что глаза у нее не фиалковые — такими их делал светофильтр стекол, — а светло-серые, что было не хуже. — Мне казалось, нас должны поставить в известность…

Все мои подозрения окончательно утверждались.

— Должны, но не поставили. Так все-таки, куда хочет заслать меня мой любимый генерал?

— Опять вы иронизируете, а дело вполне серьезное. Организуется высадка в те самые места на стороне ночников, ну, словом, вы знаете, в те, что мы разыскивали… — Она замялась, видимо колеблясь, рассказывать ли мне все, затем решилась: — Команда в количестве тридцати одного человека под командованием некоего майора Португала, в том числе вы, я сама видела фамилию в списке… — Тут она слегка замялась. — Ну и я…

— Господи, — вырвалось у меня непроизвольно, — вы-то зачем?

В самом деле, умы наиболее изощренных организаторов сыска, даже таких, как Крамер, иногда дают очевидную осечку. Ну зачем посылать в смертельно опасный рейд еще и женщин, пусть даже специально подготовленных? Чтобы потом в не менее тяжкой экспедиции добывать их тела, вмерзшие в ледник? Я высказал Норме свое недоумение.

— Рейд не предполагает боевой контакт, — все тот же ровный тон первой ученицы, — группа должна, насколько возможно, имитировать туристов, причем не туристов-южан, а именно путешественников с Терминатора, с вашей одной Рассветной зоны. Кроме меня, еще трое девушек… Теперь вам понятно, для чего я пришла к вам?

Я сразу охладел к хорошенькой контрразведчице.

— Понятно. Набраться местного колорита и свиного духа? Ну что ж, я к вашим услугам, хотя этой премудрости можно научиться в любом путеводителе…

— Не совсем так, но это был единственный повод увидеться с вами, — она впервые посмотрела мне прямо в глаза и тут же отвела взгляд, — и предупредить.

— Предупредить? О чем?

Она разглаживала морщинку на кителе.

— Дело в том, — морщинка не поддавалась, — что у нас заранее определяют тех, кто будет нести основную нагрузку, и тех, кто служит прикрытием. Вам понятно?

— А что тут понимать? Прикрытие что, обречено на убой?

— В основном… — Первый раз за время визита она запнулась. — В основном да. Во всяком случае, нет расчета на их возвращение…

Я присвистнул:

— Вот как! Прекрасно. Я, само собой, в этом списке обреченных?

— Хуже, — она бросила возиться с кителем, — вы и там, и там, в обоих списках.

Тут пришел черед задуматься мне.

— А что это значит, по-вашему? — поинтересовался я наконец.

— Это значит то, что на вас придется та же нагрузка, как и на ведущих группы, и вместе с тем вас могут в любой момент уничтожить. Свои же.

— Они мне не свои… Норма, вы добрая девушка, хорошо ко мне отнеслись… уж будьте такой до конца. Скажите, вам известно, для чего я нужен в этом рейде?

— Вы преувеличиваете мою осведомленность, хотя… Кое-что, конечно же, до меня дошло. Крамер, — вы, конечно, знаете, какой это недоверчивый человек…Недоверчивее не бывает. А сперва мне показалось — рубаха-парень.

— Мне тоже. Так вот, Крамер на совете с отобранными в рейд офицерами высказался в том смысле, будто вы знаете еще что-то о Бюлове, что может выясниться лишь во время рейда…

Я не верил своим ушам. Офицер контрразведки, прямая подчиненная своего шефа, — и вдруг выдает мне такую информацию. Норма между тем невозмутимо продолжала дальше: