Наймарк набрал шприц, струйка брызнула вверх — неловко: пальцы, торчащие из гипсовой культи, работали неуклюже.

— Дайте я, — Резковиц вдруг ревниво перехватил шприц, — медик все-таки это сделает лучше, чем гляциолог. И помните — тут же после укола электростимулятор!

Он ввел жидкость в вену, и в тот же момент Норма щелкнула тумблером. На мониторе запульсировала зеленая звездочка — вверх-вниз по бегущему налево клетчатому полю…

— Ура-а!

Зеленая звездочка качнулась еще дважды, с каждым разом все слабее, и замерла снова на нулевой линии.

— Отлично, — сказал Наймарк. — Это подтверждает готовность организма, в целом очень слабого. Подождем некоторое время…

Мы и так ждали — молча, не отводя глаз от экрана.

— Кстати, Петр, что там ваша тетушка сочинила насчет саркомы у пациента? Нигде нет никаких следов, кожа чистая, как у младенца…

— Саркома была придумана для мистификации, — пояснил я. — В то время в ходу были всякие мистификации, на любые случаи жизни. Да что вам говорить, вы сами из той поры…

Наймарк не слушал меня.

— Еще раз стимуляцию, коллега? — И, когда директор кивнул, Норме: — Давай, девочка!

Снова двинулась, запрыгала звездочка на экране — размахи шире и выше, чем в первый раз, — и опять затухание.

— Что-то не так, доктор?

— Нет, пока все нормально, в соответствии с методикой. — Резковиц снял очки и протер. — Мы можем повторять стимуляцию с интервалом в пять-семь минут в течение часа.

— А затем?

— Затем перерыв с полчаса, и снова то же самое.

— Однообразно, — сказал я. — А стимуляция действует сразу на все?

Но Резковиц, не отвечая мне, кивнул Норме: включай! И вдруг звездочка заходила ровно вверх-вниз, забухало в динамике сердце Бюлова, остановившееся еще до Великого Стопа! Резковиц тут же одним движением надел пациенту маску и запустил аппарат искусственного дыхания — с легким всхлипом стала ходить широкая гармоника. И нам всем показалось, что Бюлов вот-вот откроет глаза…

— Взгляните на энцефалограф, — показал Наймарк. — Там что-то уж очень спокойно.

В самом деле, на мониторе лишь ровно светилась разграфленная поверхность.

— Никакой активности мозга…

— Еще рано, коллега. Мозг — это вообще наша сверхзадача.

Как— то незаметно у Резковица и «террористов» вдруг оказалась общая сверхзадача. Между тем директор скрупулезно обследовал работу всех органов, переключая компьютер с программы на программу, и везде, похоже, все шло как надо, разве что мозг запаздывал с оживлением…

— Глаза?

Наймарк приподнял веко — зрачок не реагировал. Рядом с широкой чернотой зрачка виднелся лишь узенький ободок голубой радужной оболочки.

— Голубоглазый, — прошептала Норма.

Динамик продолжал приглушенно бухать, гармоника равномерно сипела.

— Так, — сказал нарочито спокойно Резковиц, — вам, молодые люди, не мешало бы прогуляться. Нам с коллегой предстоит серьезный совет, и лучше будет, если вы нас на время оставите. Аппаратура поработает и без вас, приходите через часок.

— С удовольствием, — тут же отозвался я. Норма нехотя поднялась с вертящегося стула и вышла вслед за мной. Интересно, подумал я, насколько быстро она привыкает к резким ситуациям, ведь неделю назад ей было дурно там, в штольне, а теперь она спокойно возится с этим полутрупом — и хоть бы что!

Мы решили побродить вокруг клиники, развеяться, дохнуть свежим воздухом — чтобы не созерцать снова нашу опостылевшую велюровую камеру. Оделись, взяли лыжи и побрели в сопровождении собак по нашему старому следу, теперь уже еле заметному под недавно налетевшим снежком. Я вспомнил о Галакси, поискал спутник взглядом, но его не было видно.

— Ты скучаешь по дому? — спросил я Норму обыденно, будто ее дом был не стальная скорлупа в пространстве, а обычная избушка за лесом неподалеку. Норма скользила рядом со мной, устало склонив голову.

— Я привыкла, — просто ответила она.

— А я нет. Мне вся эта жизнь, то в подземельях, то во льдах, представляется каким-то страшным суррогатом. Мне кажется, что нормально человек может жить только на земле, где-нибудь в Рассветной зоне. Ты поедешь туда, ко мне?

Ее глаза отражали звезды, но не говорили ни да ни нет.

— Не знаю, — сказала она наконец, — сперва нужно переделать много чего… Пойдем-ка назад, что-то мы уж очень загулялись.

Шуршали лыжи. Было очень лунно.

— Еще вот что, — я приостановился, Норма то же, — вот еще какие сложности. До этого момента секрет Бюлова был, так скажем, законсервирован вместе с ним, если не считать тетушку Эмму, которая тоже знает что-то. Но не говорит.

При этом сообщении Норма даже остановилась совсем.

— Да-да, именно так обстоит дело. А после расконсервации ключ будут знать еще четыре человека — мы, Наймарк и Резковиц. Сама понимаешь, это уже не та надежность, которую обеспечил Бюлов, укрывшись здесь. Подумай и над этим.

Норма взмахнула капюшоном и, не отвечая, покатила дальше…

Когда мы вошли в операционную, Резковиц и Наймарк как раз закончили очередную попытку и теперь любовались успехом — бледной точечкой в переплетении горизонталей-вертикалей.

— Мозг активизирован, — заявил Наймарк, без особого, впрочем, энтузиазма. И затем — Резковицу: — А может, поставить дополнительные электроды на затылочную область?

Тот хмуро махнул рукой: давайте, мол, не помешают, — и Наймарк завозился с головой Бюлова, которая безвольно моталась на подушке.

— У меня все готово!

— Даю импульс! — тут же отозвался Резковиц, и я увидел — могу поклясться, что увидел, — мгновенную гримасу на лице Бюлова, насколько это можно было заметить под маской.

— Он скривил рот!

Наймарк продолжал смотреть на монитор, а директор бросил мне, не оборачиваясь:

— Это чисто рефлекторная реакция лицевых мышц. От электродов в ротовой полости.

И снова импульс. И опять — только деликатное вздрагивание светлой точечки, но тут же — энтузиазм: точечка вздрогнула, поползла самостоятельно. Безо всякого импульса она как-то совершенно естественно преобразовалась в тоненькую ползучую линию с пульсирующим утолщением.

— Есть! — обрадованно воскликнул Наймарк. — Активность низкая, но есть.

Они еще усилили импульс, и нитевидная линия явственно набрала толщину. «Только не перегнуть палку», — бормотал про себя Резковиц. Они с Наймарком работали на диво согласованно, и дело вроде бы шло на лад, поэтому мы с Нормой опять покинули операционную, уже по доброй воле, — чтоб не мешать. И как-то совершенно незаметно оказались в нашем гостевом номере, где — опять же как-то само собой — бросились в объятия друг друга и потом — ну это уж совсем непроизвольно — заснули…

Нежно забренчал бронзовый, под старину, телефон на прикроватном столике. Возможно, он звенел уже давно. Я взял трубку, стараясь не разбудить Норму резким движением. Звонил Наймарк:

— Петр, срочно сюда!

И бросил трубку. Я тотчас вскочил и, одеваясь на ходу, бросился полутемным коридором (ночь, дежурное освещение) в операционную.

В операционной на первый взгляд не видно было ничего нового, разве что увеличился беспорядок: шланги и провода валялись на полу, в стороне; — медицинский табурет на боку, разбито стекло предметного столика… Бюлов теперь уже в почти сидячем положении, мониторы, самописцы, капельница — словом, почти все то же, что мы оставили, уходя; только удары сердца стали куда реже и прерывистее, а ниточка на мониторе энцефалографа еле пульсировала.

— Он умирает, — констатировал Резковиц. Наймарк стоял рядом, опустив руки.

Лицо Бюлова, и до того не цветшее жизнью, теперь совсем посерело и покрылось бисеринками пота, его руки, покойно лежащие поверх зеленой хирургической простыни, время от времени вздрагивали. Дышал он прерывисто и с паузами, но дышал самостоятельно, хотя маска болталась рядом, наготове. И у меня мелькнула мысль: а стоило ли человеку предпринимать вот такие усилия, такие предосторожности, лежать мерзлой мумией десятки лет, чтобы потом, лишь слегка вздрогнув и вспотев, отправиться окончательно в мир иной…