Газеты еще долго разматывали обстоятельства "корниловщины". Но ничего существенно нового найти уже не могли.

После ареста Корнилова Керенский назначил себя верховным главнокомандующим и главой заменившей Временное правительство Директории, совета из пяти министров. "Совет пяти" оказался слепком с Временного правительства, объединил социалистов с представителями буржуазии. Недоумевала главная правительственная партия, партия эсеров: что мог дать истерзанной России неизвестно кем подобранный новый орган? В этой партии назревал раскол - набирало силу левое крыло во главе с Марией Спиридоновой, отвергавшей любую форму коалиции с буржуазией.

Керенский распорядился распустить комитеты по борьбе с контрреволюцией, сформировавшиеся при местных Советах, разоружить рабочие отряды, - ничего, кроме обострения отношений с Советами, правительству это не дало. В городах на митингах, во время демонстраций большевики вновь стали поднимать лозунг "Вся власть Советам!".

В сентябре правящие партии образовали новый кабинет министров, опять-таки коалиционный. Новый министр земледелия эсер Маслов, верный завету Временного правительства: "Разрешение аграрного вопроса - через Учредительное собрание", - отказался дать ход Крестьянскому наказу, составленному на основе двух с половиной сотен местных наказов и опубликованному в эсеровских "Известиях" в конце августа, - главным требованием наказа была безвозмездная передача помещичьих земель крестьянам. Между тем в деревнях начались самовольные захваты помещичьих земель. Вместо законодательного решения вопроса о земле правительство посылало карательные отряды для защиты помещичьих имений. В Тамбовской губернии власти ввели военное положение.

Росли цены на продукты питания, в сентябре, сообщали газеты, они подскочили более чем на триста процентов, рост зарплаты рабочих не поспевал за ними, на некоторых предприятиях она была заморожена. С каждым месяцем длиннее становились очереди за хлебом и другими продуктами, выдававшимися по карточкам. Исчезли из продажи керосин, свечи. Рабочие бастовали. В сентябре на несколько дней остановились все железные дороги страны, бастовав шие железнодорожники требовали повышения зарплаты…

Чем хуже шли дела в стране, тем увереннее чувствовали себя большевики. Положение большевистской партии выгодно отличалось от положения других социалистических партий. Эта партия не участвовала в правительстве, следовательно, не отвечала за его просчеты, напротив, публично осуждала его за непоследовательность и нерешительность в проведении необходимых стране реформ, обещала народу скорый мир и немедленное решение земельного вопроса в духе Крестьянского наказа, к тому же доказала свою революционную решимость при подавлении корниловского мятежа.

В сентябре большевики впервые получили большинство в Петроградском и Московском Советах. Это немедленно сказалось на судьбе заключенных большевиков.

Первым вышел из "Крестов" Троцкий. Перед тем как оставить тюрьму, он зашел к Раскольникову в его камеру. Был он в своем заграничном просторном плаще, фетровой шляпе, в крепких туристских ботинках со шнуровкой и на высоких каблуках. В одной руке зонтик, в другой узел с вещами.

- Пришел попрощаться, - заговорил он торопливо, снимая, протирая пенсне. - Представьте, выхожу. По решению Петроградского Совета. Первое, что сделаю, постараюсь и ваше пребывание здесь сократить. Если не удастся вовсе прекратить ваше дело, то уж под залог или как там выцарапаем вас отсюда, не сомневайтесь. Ну, не скучайте. Готовьтесь. Набирайтесь сил, скоро они ох как понадобятся.

Они обнялись. Раскольников проводил Троцкого до выхода из корпуса. Они снова обнялись, и Раскольников вернулся в камеру.

Через несколько дней пришла весть, что Троцкий избран председателем Петроградского Совета.

А еще через несколько дней в тюрьму явилась комиссия из прокуратуры, направленная сюда министерством юстиции под давлением нового председателя Петросовета, настаивавшего на прекращении дела "Ленин, Зиновьев и другие".

Проходивших по этому делу большевиков стали одного за другим выпускать из тюрьмы под залог.

Вышли на волю Дыбенко, Антонов-Овсеенко, Багдатьян.

Одиннадцатого октября наступила очередь Раскольникова.

Утром 26 октября Раскольникова разбудили треск медного дверного звонка и громкие голоса в прихожей, дверь его комнаты распахнулась, и вошел кронштадтский матрос Пелихов, большевик-комитетчик, возбужденный, взъерошенный, с зажатой в кулаке бескозыркой:

- Поздравляю, революция началась! Зимний дворец взят, и весь Петроград в наших руках. Как вы себя чувствуете?

Раскольников выскочил из постели. Сильно простудившись во время недавнего митинга в цирке "Модерн", он слег с высокой температурой, последние дни не выходил из дому и к нему никто не заходил, мать тоже не выходила и новостей они не знали.

- Я за вами, - продолжал матрос. - Меня послал товарищ Троцкий, просил узнать, когда сможете прийти.

- Сейчас пойдем, - сказал Раскольников, торопливо одеваясь. Его пошатывало от слабости, еще держалась высокая температура. - Как началось восстание?

- Началось третьего дня, - стал рассказывать Пелихов.- По приказу Военно-революционного комитета во всех частях гарнизона стали заменять комиссаров правитель ства комиссарами комитета. Восемь комиссаров во главе с Мехоношиным комитет послал в штаб округа. Командующий округом отказался признать их полномочия, и тогда комитет через своих комиссаров призвал гарнизон не исполнять никаких приказов командования без его санкции. Дальше - больше. Керенский послал юнкеров громить большевистские газеты и разводить мосты. ВРК приказал отбить мосты и захватить телеграф, вокзалы. В Неву вошли "Аврора" и четыре миноносца с десантом наших кронштадтцев. И пошло-поехало. Ночью открылся Второй съезд Советов, он поставлен перед фактом восстания…

- Правительство арестовано?

- Да, министры в крепости.

- И Керенский?

- Керенский сбежал. Он в ставке. Говорят, двинул на Петроград третий конный корпус генерала Краснова. Но это пока слухи…

Разговаривая, быстро добрались до Смольного. Здесь все изменилось. Во дворе месили грязь люди, лошади, грузовики, из здания института выносили какие-то тюки, грузили на повозки, швыряли в кузова автомобилей. Перед входом- расчехленные пушки, приведенные в боевое положение, пулеметы со вставленными лентами. Толкотня в коридорах- сплошь серые шинели, кожанки, куцые пальто красногвардейцев. Пол грязный, заплеванный подсолнечной шелухой. Двери всюду распахнуты, по зданию гуляют пронизывающие сквозняки, - холодно, сыро, или это так казалось Раскольникову, его еще знобило. Лица у всех осунувшиеся.

Пелихов привел Раскольникова в небольшое помещение в верхнем этаже, дверь была открыта настежь, входили-выходили разные люди. В комнате было два стола, за одним несколько военных, и среди них Подвойский и Антонов-Овсеенко, изучали карту Петрограда. За другим сидел в одиночестве и что-то писал Троцкий.

- Хорошо, что появились, - поднял на Раскольникова воспаленные глаза Троцкий. - Как себя чувствуете?

- Двигаться могу.

- Это хорошо. Двигаться сейчас всем нам нужно много. Николай Ильич, окликнул он Подвойского, - вот Раскольникова можно послать навстречу самокатчикам.

Оказалось, в штабе ВРК получено было известие о наступлении на Петроград со стороны Гатчины отряда самокатчиков. Подвойский объяснил Раскольникову, что нужно встретить отряд и расположить в пользу восставших.

Подвойский убежал за мандатом для Раскольникова. Вошел с ворохом газет Ленин, он был без усов и бородки.

Увидев Раскольникова, поздоровался с ним, будто виделись не далее как вчера, и подошел к Троцкому. Раскинув газеты веером на столе, пришлепывая по ним ладонью, заговорил с досадой: