За дверью оказалась вдова Лапив.

— Ботиночки...

— Сейчас...

В мастерской прижала оба ботинка к сердцу. Эта безжалостная женщина в рваной шали пришла, чтобы отнять у утопающего его соломинку.

В последний раз рассмотрела каждый шовчик. Погрузила руки в тепло овечьего меха внутри. Понюхала, покусала. Неохотно уронила внутрь по монетке.

— Берегите их! — сказала торжественно госпоже Лапив, вручая. Нинель уже успела прогнать вдову с порога, и та, нетерпеливо прохаживаясь, выглядывала на Юну из-за угла.

— Бессовестная! В такой день так ругаться... Был бы мой жив, разве ж я бы стала так... в такой день попрошайничать... Эх...

В Юне проснулось что-то от прежней, вчерашней.

— Подождите...

Она стащила с елки еще один пряник, со стола — яблоко и два пирожка:

— Ну, с наступающим!

Дом без ботиночек пуст и опасен. В качестве заменителя ботиночек Юна схватила кошку и спряталась в своей комнате.

На улице давно стемнело, но горели огни в соседских окнах, светилось розовое небо и белый покров крыш. Падал крупный, пушистый снег.

Жизнь стремительно возвращала краски. Впервые за день Юна почувствовала голод. Ныли исколотые пальцы, недовольно мяукала кошка.

И впервые за последние несколько дней Юна с уверенностью могла сказать:

— Я буду жить!

Будто надгробная плита свалилась с плеч. Даже если белая бабочка прилетит вновь, Юна больше не отступит, не поддастся безволию. Она теперь точно знает, что у этого яда есть противоядие. Дамоклов меч всей ее жизни утратил кошмарные зазубрины неотвратимости, превратившись просто в очередную досадную помеху, и радость нежданной, но блистательной победы кружила голову.

Юна не любила мачехину родню. Нинелин брат-мясник, огромный и толстый, как она сама, напивался, отпускал грубые шутки, задирал отца и однажды даже начал приставать к Юне. Единственная дочь мясника походила на Нилу, как сестра-близнец. Его жена, тихая худая женщина, боялась мужа и всегда ему поддакивала. Она нашла способ укротить домашнего тирана — как только он начинал нападать на жену, хитрая женщина тут же отпускала какое-то замечание, рассказывала сплетню или даже сама выдумывала клевету, только бы науськать мужа на кого-то другого. Таким образом Нинелиного брата в любом обществе окружали враги, а жена была единственным союзником. На прошлом семейном застолье здоровяк хотел побить Юниного отца, но сам был жестоко поколочен родной сестрой и племянницей.

Сегодня Юна даже боялась садиться с ними за один стол. Чувствовала, как хрупко все-таки ее душевное равновесие, что она еще только выздоравливающий человек — даже руки дрожали от слабости, громкие звуки пугали, голова ныла и кружилась. Вспоминания о пережитых после визита бабочки ощущений бросали в панику, возвращали тоску. Не вспоминать — новое правило ее жизни.

Но если она откажется обедать со всеми — скандал неизбежен. Юна переоделась в белое шерстяное платье, гладко зачесала назад и скрутила в ракушку волосы, влезла в бежевые летние туфельки на каблучке. Покрутилась перед зеркалом, почему-то думая о василиске. Если они никогда в жизни больше не встретятся — это, наверное, хорошо. После случившегося Юна вдруг начала очень ценить свою жизнь.

Да и о ценности чужой девушка никогда не забывала. Отдать любовь человеку, на чьих руках сотни, а может, тысячи смертей — преступление перед теми, погибшими.

Бальное платье висело в шкафу, по нему еще ползали разноцветные огоньги, но уже тусклые, призрачные. Юна погладила шелк. Красота всегда мимолетна... Но о грустном ей думать сейчас нельзя. Душевное здоровье хрупко.

Внизу, в столовой, она же гостиная, Нинель торжественно водрузила в центр стола фаршированного яблоками гуся, щедро расставила между блюдами свечи, украсила стол еловым букетом. Поверх темно-красного платья, видевшего губернаторский прием, на мачехе красовался свежий, густо накрахмаленный передник, туфельки были те самые Юниного авторства, вчера едва не разломанные. Лира и Нила тоже вырядились во вчерашние платья, Нила размазала остатки карминовой помады по лицу.

— Хоть бы одну тарелку принести помогла! Целый день и пальцем не шевельнула!— зарычала Нинель на падчерицу, едва та вошла.

Юна ушла на кухню и вернулась с тарелкой:

— Вы довольны?

Мачеха аж зашипела от злости, как кошка, которой наступили на хвост, и уже готовилась разразиться долгой гневной тирадой, как тут под окнами раздались вопли Нинелиного брата:

— Эй, вы там, открывайте, родичи дорогие!

Первые минуты семейных встреч всегда очень милы. Все обнимаются, целуются, даже Юну в суматохе два раза обняли. Нинелин брат торжественно вручал подарки: колбасу Нинель на шею, как ожерелье, свиной окорок Ниле вместо букета. Лире достался невинноубиенный цыпленок, Юне — кукиш. Злопамятный мясник не забыл разбитую о его голову вазу и громадную шишку на лбу, которую он потом не знал, как обьяснить родичам, краснел и мялся.

— А где хозяин? — спросил задиристо.

— А, — махнула Нинель рукой безнадежно. — С обеда в доме не видела. Небось пьянствует с дружками, с поганью подзаборной... Ох, горе мне, братец, в этом доме...

— Ты смотри! Ты смотри, сестра! Одно слово мне скажи, и я твоему Амвосию! Я этого твоего муженька одним ударом по цыплячьей шее!

— Да что он... Другое у меня горе... Как дочку ее растила, как свою, видит Творец, ничего не жалела, да чтоб я ей когда куска хлеба не додала... Как своим, так и ей, все поровну... И что толку? Где благодарность?

— Юна? — глянул злобно искоса на девушку.

— А кто ж... Ужасно, сил моих уже нет... Такое баламутит, житья из-за нее никакого и дома нет, и с самой губернаторшей меня чуть не поссорила... Ой, доведет она меня до могилы...

Но тут вернулся отец и мачеха временно отложила сетования в адрес Юны, переключившись на новую жертву:

— Ах ты пьянь бессовестная подзаборная!

— Я трезв! Не позорь меня перед родичами! — возмутился отец. Юна наметаным глазом определила, что он все-таки рюмашку опрокинул, но не больше одной и давно.

— Я Дед Мороз и я подарки вам принес!

— Кстати! — спохватилась Нинель. — Забыли у порога подарки Морозу оставить! Нила, Лира. выносите!

Сестры побежали за пряниками, яблоками, Нинель вынесла блюдечко с медом, разложили все у порога, Лира еще самодельной мишурой улыбку вокруг угощений сложила. Дедушку Мороза в их краях издавна уважали. Веками зима спасала людей от наступления Леса, замораживала его злые чары. С первым снегом выходили в бой дровосеки, рубили, жгли, выкорчевывали с корнем. Весной на освобожденных землях распахивали поля, окапывались от Леса водоемами. Летом зеленый монстр шел в наступление. И так было до Зеленой войны, когда укрощенный, изорванный смертными магами Лес признал поражение и отступил на восток материка, отдав большую его часть в безраздельное людское владение.

Возле угощения, обложив со всех сторон землей, зажгли свечу. К утру, скорей всего, снедь исчезнет — подберут нищие, но принято говорить, что Дед Мороз. А ежели Дедушка побрезгует угощеньем — жди несчастий целый год!

— Я принес вам подарки! — провозглашал отец гордо. — Где моя разумница-красавица, первая моя помощница?

— Тут я, папа!

С необыкновенной торжественностью отец вытащил из кармана маленькую, желтым атласом обитую коробочку, распахнул:

— Сережки! Да не простые, золотые, с самоцветами!

Серьги сияли на атласе, крупные, грубоватые, но все-равно красивые благодаря маленьким желтым камушкам. На золотых цепочках покачивались пятилепестковые цветы, часть лепестков была золотой, часть — каплевидными, крохотными, но прозрачно-прекрасными топазами. Все ахнули. Юна поспешила вдеть в мочки, побежала к зеркалу. Тем временем отец восклицал:

— А где же, где же моя маленькая пташечка?

Лира получила большую куклу с золотыми волосами и набор крохотной кукольной посуды. Нила и кузина тут же начали над нею смеяться — мол, такая большая девица, ездит на балы, и надо же, еще куклами играется! — но Лира показала им язык и убежала, счастливая, знакомить новую куклу с остальными.