— К сожалению, это не принимается во внимание…

— Да. Я знаю. Но я постоянно испытываю чувство вины за других. Каторжное состояние… Невыносимо…

— Тебе с сахаром?

— Я положу сам.

— Может, мне поехать домой?

— Ты сам устал. Сколько лет прошло, как мы не спали с тобой целыми неделями?

— А, старик! Мы с тобой уже давно не студенты.

— Да. В декабре — тридцать пять!.. Тридцать пять лет… А ты — в ноябре, да?

— Да. Ты забыл? Я на целый месяц старше тебя. Но если ты считаешь…

— Да. Я считаю, что тебе уходить не надо.

— Тогда май… Карин умер восемнадцатого мая… А смерть Ники… Ты говоришь, на три, четыре дня раньше…

— Это ты будешь устанавливать точные даты… Неопровержимым должен быть сам принцип построения доказательства… И тогда оно естественно обрастает жизненными подробностями и бытовыми деталями… А к точности дня или часа гармоническое доказательство безразлично:

Но точно ль мы вернемся через час?

Не более. Для нас дела изъяты

Из времени. Мы вечность уместить

Способны в час, и час продолжить в вечность.

Мы измеряем жизнь свою не так,

Как смертные. Но это — наша тайна.

Иди за мной…

Кажется, междугородная. Сними трубку…

— Алё?

— Добрый вечер, Олег Юрьевич. Вы мне сказали позвонить в любое время суток…

— Здравствуйте, Галина Петровна! Что-нибудь узнали?

— Все узнала. Все. Год назад Карина еле спасли в Лиепае. У него болел коренной зуб. Пока он ожидал очереди, ему дали таблетку анальгина, и с ним случился приступ. Я нашла врача, она отлично помнит этот случай. Карин был с женой. Она даже запомнила прическу жены «Мирей Матье».

— Вылетайте первым же рейсом и привезите врача… Спасибо…

— Молодец, Олег, я все слышал. Молодец. Я знал, что ты ведешь свою юридическую игру, но держишь ее в тайне от меня.

— Подтвердилось то, что до сих пор было моей мучительной догадкой. Он был совершенно здоров. Медицинская карточка — чистая. И я просил проверить все стоматологические клиники, платные и бесплатные, в Москве, в Сочи, в Лиепае, — везде, где они были вдвоем. Но, видит небо, я делал все, чтобы опровергнуть самого себя… Старина, я отнял у тебя столько времени, но у меня не было никаких фактов. Никаких. И я, как в прошлый раз, вспомнил, что твоя гармоническая математика в них не нуждается.

— Не нуждается?.. Ну, нет, это не совсем точно. Точнее — у них иной характер… Юная мадам Карина плавает в нашем времени, как рыба. Она знает, какими фактическими отходами загрязнены водоемы. И поэтому ведет себя, как при естественном ходе событий, а он между тем кардинально отличается от насильственного…

— Еще один вопрос…

— Если бы один…

— Зачем Кариной понадобилось это насилие? Зачем понадобилось убивать мужа, если соперница Ника была уже мертва?..

— Да. Конечно. Мало ли что бывает в жизни художника. Увлечения, размолвки, а потом все возвращается на круги своя. И заблудший, раскаявшийся муж вместе с картинами остается при ней. Да?

— Да. Зачем?

— На всякий случай. Вдруг Вадим Карин влюбится в новую Нику.

— Ваграм, перестань валять дурака.

— Почему же перестать?.. Ты думаешь. Ты думаешь…

— Что я думаю? Договаривай.

— Я не знаю, что ты думаешь. Откуда я знаю.

— Что ты хочешь сказать?

— Я?.. Это ты хочешь сказать. Ты! Но этого недостаточно. Она откажется. Первым укол анальгина сделал врач?.. Врач!

— Ну, нет. Ты же слышал. Она отлично помнила, что ее муж — аллергик.

— Но она скажет, что она забыла, перепутала, растерялась, испугалась. Хорошо, наконец, она тебе скажет, что если она сама знала, что ее муж — аллергик, то не мог же он об этом не знать. А это уже, как ты сам считал совсем недавно, смахивает на самоубийство. И она за это схватится, но не как за соломинку, а как за бревно. Скажет, что не хотела сначала признаваться, не хотела, чтобы ее мужа считали самоубийцей. Не хотела шума. И так далее. К тому же теперь доказать, от какой дозы аллергена скончался Карин, невозможно.

— Ваграм, ты же говоришь прописи, и комару ясно, что она начнет вертеться.

— Прописи? Потому что мне плевать на твою Карину, плевать. Ты знаешь, что она сделала?

— Я ничего не понимаю, что с тобой творится? Ты носишься по квартире, как твой тигр.

— Я хочу тебе сказать, что если существует какой-нибудь гармонический кодекс мироздания, то принцип избирательности играет в нем чертовски загадочную роль. Эта загадка буквально выглядывает из всех щелей мироздания.

— О чем ты говоришь?

— Вот репродукция — софа и люстра валяются в лесу…

— Ты мне не ответил на мой вопрос. Зачем Кариной было убивать своего мужа, если Ника была уже мертва?

— А почему люстра и софа оказались в лесу?

— Я помню, что в малиновом гарнитуре Кариных не хватало софы, а о том, как она оказалась в лесу, мы поговорим завтра…

— Нет. Сейчас.

— Я не узнаю тебя. Я тебя чем-нибудь обидел?

— Прости Олег. Но то, что произошло, — немыслимо. С этим не так легко согласиться…

— Со мной это тоже случается.

— Выслушай меня, Олег, если бы было только отравление, доказать ее вину было бы очень и очень трудно. Но есть обстоятельства… обстоятельства, которые не оставляют ей ни одного шанса для защиты. И опровергают ее любое алиби.

— Ты неисчерпаем, Ваграм!

— В ту же ночь, когда Ника и Вадим Карин прилетели из Прибалтики, то есть они прилетели вечером, а в час или в два, или, может быть, в три часа ночи, в квартире Карина раздался телефонный звонок. Спал Карин или не спал, не знаю. Может быть, он еще читал детектив или слушал магнитофонные записи… Все это не суть важно. Важно, что это случилось ночью. В характере Ники было мыслить и чувствовать неожиданно. Все ординарное она отметала с ходу, и она выбрала самый острый, самый рискованный вариант…

— Алё? Алё? — сказал Карин и повесил трубку на рычаг.

Через минуту раздался звонок в дверь. Карин удивился, но дверь открыл.

— Это я, — сказала Ника, — я пришла… Слушаете музыку по ночам? Сами себя веселите? Идите, слушайте дальше. Я закрою дверь сама. Только поскорее.

Карин пошел в комнату несколько растерянный. Но Ника вела себя так естественно, что растерянность Карина уступала естественности Ники.

— Сейчас будем пировать, — сказала Ника, — вот вам ваш портрет. А это все для кухни.

Она поставила на стол бутылку сухого вина и фрукты… Карин выключил магнитофон.

— Дослушали? — спросила Ника. — На столе все готово.

— Когда вы успели? — спросил Карин, рассматривая портрет.

— Это неважно. Нет времени отвечать. Поставьте его где-нибудь. И потом, не «вы», а «ты». Понятно?

— Понятно, — сказал Карин.

— Ну, вот, — сказала Ника, — времени у нас очень мало. Скоро утро. А мой шеф приходит ровно в десять.

— А кто ваш шеф?

— Начинается, — сказала Ника, — через пять дней я сама о нем забуду. Я ухожу с работы… Садись.

— Как вас зовут?

Ника показала на себя пальцем: Тебя зовут… Ника. И показала пальцем на него:

А тебя зовут… Я пью за тебя… Я тебя люблю. Скажем, так.

— А как со мной?

— С тобой то же самое, только ты этого не знаешь. Но это очень быстро выяснится.

— Хорошо, — сказал Вадим.

— Я думала, у тебя здесь немного иначе. Это все красиво — уют, забота. Ты еще не задохнулся от этого уюта?.. А люстра тебе не мешает спать?

— Нет. Не мешает, — сказал Карин. Ника вошла в комнату и присела на тахту.

— Малиновый цвет — красиво, — сказала Ника. — Сам покупал? Или выбирал?.. Ну, ладно, некогда, иди ко мне… Скоро утро… Ты завтра идешь на работу?

— Во второй половине, — сказал Карин, — к двум часам. — И снова взглянул на портрет. — Ты что, художница?

— Я? Да. Я художник. Я вообще все… Я Ника…

… — Утром Ника сказала: Кофе готов. Я сделала тебе гренки. Вкуснее не бывает.