Это повествование сблизило времена Исхода и учреждения новой религии и отвергло продолжительный интервал между ними. Также и передача законов была представлена как произошедшая не в Кадесе, а у подножия Горы Господней и сопровождаемая вулканическим извержением. Этот рассказ, однако, допускает серьезную несправедливость но отношению к человеку Моисею: именно он, а не вулканический бог освободил народ из египетского плена. Поэтому ему причиталась компенсация, она состояла в том, что человек Моисей был перенесен в Кадес или Синай-Хореб и поставлен на место мадианитянских священников. Позднее мы увидим, что это решение удовлетворяло и другой настоятельной и неотложной необходимости. Таким образом, так сказать, было достигнуто взаимное соглашение: Яхве, жившему на горе в Мадиамской земле, было позволено распространиться до Египта, а в обмен на это существование и деятельность Моисея былы распространены до Кадеса и до земель восточнее Иордании. Таким образом, он слился с фигурой позднейшего основателя религии, с зятем мадианитянина Иофора [с.169], и дал ему свое имя, Моисей. Однако о личности этого второго Моисея мы ничего сказать не можем – он был совершенно затенен первым, египетским Моисеем – если, конечно, не будем поднимать противоречий в библейском описании характера Моисея. Он часто изображается деспотичным; вспыльчивым и даже жестоким, однако он также описывается как самый мягкий и терпеливейшии из людей[67].

Эти последние качества, очевидно плохо подходили бы египетскому Моисею, которому приходилось иметь дело со своим пародом в очень значительных и сложных обстоятельствах; они могут относиться к характеру другого Моисея, мадиамитянина. Я полагаю, что мы вправе разделить эти две фигуры и предположить, что египетский Моисей никогда не был в Кадесе и никогда не слышал имени Яхве, и что мадиамитянский Моисей никогда не был в Египте и ничего не знал об Атоне. Чтобы слить вместе две эти фигуры, преданию или легенде пришлось перенести египетского Моисея в Мадиамские земли, и мы видели, что этому существует не одно объяснение.

И снова я готов к обвинению в том, что представляю свою реконструкцию ранней истории народа Израиля с излишней и неоправданной уверенностью. Я не буду слишком сильно задет такой критикой, так как она находит отражение и в моей собственной оценке. Я и сам знаю, что мое построение имеет слабые места, но оно также имеет и сильные стороны, В целом преобладает впечатление, что продолжать работу в выбранном направлении стоит.

Доступное нам библейское предание содержит важные и действительно неоценимые исторические данные, которые, однако были искажены сильным влиянием предвзятых домыслов и приукрашены результатами поэтического вымысла. До сих пор в ходе наших попыток мы смогли выявить одно из таких искажающих намерений [с.175]. Это открытие указывает нам дальнейший путь. Мы должны раскрыть другие такие же тенденциозные домыслы. Если мы найдем способ распознавания искажений, обусловленных подобными намерениями, то выявим лежащие за ними новые фрагменты истины.

Прежде всего, прислушаемся к тому, что может рассказать нам критический анализ Библии об истории происхождения первых шести книг Ветхого Завета, пяти книг Моисея и Книги Иисуса, которые и составляют предмет нашего интереса[68]. Самым ранним документальным источником считается J (Яхвистский писатель), который совсем недавно был идентифицирован как священник Эбиатар, современник Царя Давида[69]. Немного позднее – насколько точно, неизвестно – мы находим так называемого элогимского писателя [Е] из Северного Царства[70]. После падения Северного Царства в 722 г. до н.э. некий еврейский священник сложил части J и Е и сделал свои собственные добавления. Эта его компиляция обозначается как JE. В VII в. до н.э. к ней была добавлена пятая книга, Второзаконие. Предполагается, что она была найдена уже завершенной в Храме. В период после разрушения Храма (586 г. до н.э.), во время и после вавилонского пленения была выполнена переработка, известная как «Священнический кодекс»; в V в. до н.э. работа подверглась окончательному пересмотру и с тех пор по существу не изменялась[71].

Скорее всего, история царя Давида и его времен является работой современника. Это подлинное историческое повествование, созданное за пять столетий до Геродота, «отца истории». Это достижение легче понять, если, придерживаясь нашей гипотезы, мы вспомним о египетском влиянии[72].

Даже возникает подозрение, что израильтяне самого раннего периода, то есть писцы Моисея – могли принимать некоторое участие в составлении первого алфавита[73]. У нас, конечно же, нет возможности узнать, в какой мере сообщения о прежних временах опираются на ранние записи или устное предание, и сколько времени в каждом отдельном случае проходило между событием и записью о нем. Однако же текст, в том виде, в котором он доступен нам сегодня, может достаточно рассказать о своих собственных изменениях. В нем оставили след две взаимно противоположные обработки. С одной стороны, текст подвергся редакции, которая фальсифицировала его согласно своим скрытым целям, исказила и расширила его и даже изменила его смысл на противоположный; с другой стороны – его внимательно контролировало набожное священничество, которое стремилось сохранить все как есть, независимо от того, был ли текст последовательным или противоречивым. Так, почти повсюду появились заметные пробелы, беспорядочные повторения и явные противоречия – признаки, указывающие на то, чего текст не должен был донести до нас. По своему значению искажение текста напоминает убийство: трудность заключается не в самом действии, а в том, чтобы избавиться от его следов. Мы вполне можем придать слову Entstellung [искажение] двойной смысл, который оно подразумевает, но на который в наше время не обращают внимания. Оно означает не только «изменение внешнего вида чего-нибудь», но также и помещение чего-то в другое место, перемещение»[74]. Соответственно, во многих случаях искажения текста мы можем, тем не менее, рассчитывать отыскать то, что было изъято и намеренно скрыто, хоть в измененном виде и в отрыве от контекста, где-то в другом месте. Только не всегда будет легко это найти.

Искажающие замыслы, которые мы стремимся отыскать, оказывали воздействие на предания еще до того, как они были зафиксированы на бумаге. Мы уже обнаружили один из них, возможно, самый значительный. Как мы говорили, с введением нового бога, Яхве, в Кадесе, стало необходимо что-то предпринять, чтобы возвеличить его. Было бы более правильным сказать: стало необходимо адаптировать его, создать для него место и стереть следы предшествующих религий. По-видимому, это было с успехом проделано в отношении религии местных племен: о ней мы больше ничего не слышим. С теми, кто вернулся из Египта, дело обстояло не так просто; они не позволяли лишить себя Исхода, человека Моисея или обрезания. Они действительно были в Египте, но оставили его, и с этого времени все следы египетского влияния должны были быть стерты. Человека Моисея переместили в землю мадиамскую и Кадес и объединили со священнослужителем Яхве, основавшим религию. Обрезание, наиболее подозрительное указание на зависимость от Египта, пришлось сохранить, но при этом было приложено множество усилий, чтобы отделить этот обычай от Египта – вопреки очевидным фактам. Лишь намеренным отрицанием выдающего истину факта можем мы объяснить сбивающий с толку и непонятный отрывок в Исходе [IV, 24-6], согласно которому однажды Яхве разозлился на Моисея за то, что тот пренебрег обрезанием, а жена Моисея, мадиамитянка, спасла ему жизнь, быстро проделав эту операцию[75].