— Чего кончать? — не понял низенький.

— Как это — чего? — Гурыня подполз ближе. — Меня, стало быть, когда кончать будете?

— А чего тебя кончать? Ведь сам же вопил тут — не я виноват, не я, другие виноваты! — На лице у низенького опять застыла улыбочка.

— Точняк, не я! — истово заверил Гурыня и ударил себя кулаком в грудь. — Я вам еще пригожусь. Только не кончайте!

— А может, для порядку и кончат тебя, дело обычное.

Гурыня зарыдал.

И опять получил в лоб.

— Ты вот чего, не психуй! Там решат, кончать тебя или начинать. А я переводчик, понял? Меня из-за тебя за сто миль отсюда притащили. Ты чего, думаешь, все ваш ублюдочный язык знают, да?! Да я б вас всех, мутантов поганых, передавил еще сто лет назад! Ну ладно, хватит! Помни — слово не так скажешь, в зубы! Тут порядок, понял?!

Гурыня предано, снизу вверх заглянул в глаза переводчику.

Тот швырнул под ноги розовый кругляш. И ухмыльнулся как-то особенно широко.

— Жри… падла.

Гурыня вежливенько прихихикнул, подполз к кругляшу. И не утерпел, вцепился в него осколками зубов, чуть не подавился, чуть не захлебнулся — такой вкуснятины он отродясь не едал, кочерыжки погрузились в сочную мякоть, горло свело судорогой.

— Жри, жри, — приговаривал низенький, — колбаска вареная, добрая, ее специально для таких свиней делают. Моя б воля — я б к вам в кормушечки по всему свинарнику вашему такой колбаски заложил, да для смазки кой-чего прибавил, и вопроса не было бы! Жри, падла!

Гурыня не вникал, ему было плевать на слова туриста, он давно уже понял главное; чего б ни болтали, врут! А коли врут, так слушать не хрена. Огромный кус, проглоченный наспех, застрял у него в глотке, из воспаленных, немытых глаз побежали желтые мутные слезы. И все равно — ни-штяк! клевая шамовка! еще бы!

Однако просить добавки он не осмелился.

— Сейчас пойдем к начальству, понял? — строго сказал низенький, без улыбки, даже несколько озлобленным тоном. — Будешь себя плохо вести, кончат. Прямо там и кончат!

Гурыня затрясся. Он уже готов был просидеть остаток жизни в клетке — в сырости и тепле, с колбаской и… и даже с побоями, не привыкать, мало, что ли, его били? Один Хитрец так бил, так бил, что как только и не убил вовсе, только богу известно. Из плоской головенки напрочь вылетели все блистательные планы, радужные грезы и прочая Дребедень.

По дороге Гурыню сунули в какую-то клеть, сунули голышом, одежонку оставшуюся сорвали, бросили на пол.

Когда сверху хлынула вода, Гурыня все понял — вот так они тут кончают всяких, топят — и все, и концы в воду. Сейчас водичка поднимется до коленок, потом до груди, до подбородка… и прощай, Гурыня, отпрыгался-отбегался.

— Падлы-и! За что-о-о?! — вопил он истошно.

И никто его не бил, не терзал. Только ударили вдруг тугие струи и сбоков, и снизу, обдало противной, скользкой пеной, ошпарило чуть не кипятком. Тяжко было Гурыне. Никогда он прежде не мылся и желания такого не испытывал, ой, тяжко!

Выволокли его наружу совершенно измочаленного, выдохшегося, но свежего и благоуханного. Обрядили в новехонький комбинезон. Дали глоток едкого пойла. И в морду дали. А потом двое каких-то здоровяков подхватили под белы рученьки да втащили в светлую большую комнату. Низенький шел впереди, не оглядывался даже.

Гурыня с перепугу ослеп и ни черта не увидал в первые секунды. Ноги его подогнулись, и упал он на колени, не дойдя метров семи до резного темного стола, за которым сидели трое.

Упал, зажмурился, сощурился и заплакал горько — авось, пожалеют еще.

Тарабарщина непонятная прогрохотала сверху, наводя своей непонятностью ужас. Здоровяки встряхнули, поставили на ноги. А низенький с улыбкой пропел в ухо:

— Тебя спрашивают: кто такой, ублюдок? Отвечай без промедления, нето хуже будет.

— Гурыня! — выпалил Гурыня, глотая слезы. — С поселку я.

Низенький протарабарил что-то. И сидевшиеза столом закивали, заулыбались.

— Им нравится, что ты был смелым вожаком банды, понял, ублюдок?! Ведь ты был вожаком, верно?!

У Гурыни все окончательно помутилось в голове. Дело шьют! Кранты! Еще бы — им нравится, расколоть хотят, чтоб он всю вину на себя взял, подписался чтоб! Нетушки!

Гурыня выскользнул из объятий охранников, рухнул на ковровую дорожку и стремительно, извивающимся червем пополз к столу, мелко тряся головою, тоненько лопоча:

— Не виноват! Ей богу, не виноват! Не был я вожаком, вообще не замешан, я все покажу, всех заложу — это Пак Хитрец, и Бага Скорпион, и еще Плешак Громбыла… о-о, этот заводила, этот пахан — Громбыла, это он все затеял! Я их остановить хотел, они все падлы и суки, но главный — Хитрец, я вам его с потрохами сдам, не уйдет, это он вожак банды! Он!!!

Гурыня дополз до стола, просунул голову под гнутые ножки и принялся облизывать черный ботинок, биться головой об пол. Только бы не кончили, только бы!

Охранники-здоровяки выдернули его за ноги из-под стола, отволокли к двери, поставили. Низенький зловеще прошептал прямо в морду Гурыне:

— Убью, падла! — черные глаза его сверкали гневом и злобой. — Твое дело кивать и соглашаться! Им виднее! Еще раз закосишь, падла, кончу прямо здесь!

Гурыня кивнул. Он вдруг сам понял, что никакие его раскаяния, поклепы и все прочее никому тут не нужны. Им другое нужно. Но что?! Хрен их знает. Гурыне захотелось в сырую клеть.

Из-за стола опять протаробарили. Любопытные.

— Сколько человек было в банде? — перевел низенький, фозно шевеля бровями.

— Четверо, — угрюмо ответил Гурыня. Недоумение, вопрос, возглас, приглушенный смех… Хрен их поймешь, сами не знают, чего хотят.

— Болван, тебя спрашивают: это что же, вчетвером, вы ублюдки, эдакий переполох умудрились наделать, столько кровищи пролили, весь город перевернули вверх дном, отвечай!

— Вчетвером! — огрызнулся Гурыня.

За столом закивали.

Все, будут кончать, решил Гурыня. На него накатило вдруг дикое безразличие, захотелось спать. Он даже прикрыл глаза кожистой пленкой, то ли змеиной, то ли черепашьей. И зевнул — нарочито громко и протяжно.

— А в поселке тебя знают?

— Знают.

— Все?

— Все!

— Ив Резервации знают?

— Ив Резервации все знают!

Низенький осклабился.

— Так ты, ублюдок, что это — ты там у себя, в свинарнике гадюшном, в зоне поганой, авторитет, что ли?! Ты там чего — в законе, что ли, будешь!

— В законе! — тупо повторил Гурыня. Сидящие за столом переглянулись, покивали друг другу, протарабарили что-то, пошептались. И снова покивали.

— А не хотел бы ты, ублюдок, — зловеще поинтересовался низенький переводчик, — оказать небольшую услугу большим здешним начальникам, посотрудничать с ними и всем цивилизованным сообществом ради одного большого и нужного дела, а?

Гурыня совсем обалдел. Похоже, его не будут пока кончать. Он сразу расправил плечи, выпятил живот, отставил вбок лапу.

— Ты узнай у них — чего мне дадут за это дело? — нагловато спросил он. Низенький побагровел.

— Я тебе, ублюдок, дам в морду. А они добавят, коли у тебя есть какие-то вопросы и расхождения по обсуждаемой проблеме, понял?

— Так точно! — Гурыня вытянулся по стойке смирно. — Так бы прямо и сказали, а то все вокруг да около, все, понимаешь, мозги пудрят, а чего пудрят — сами не знают.

— Заткнись, ублюдок! И отвечай.

— Я согласный! — выпалил Гурыня. Низенький перевел. И снова они долго говорили меж собой, все совещались да советовались. Последний вопрос озадачил Гурыню.

— Ну, а ежели не четверо в твоей… кх-м, в твоем отряде будет, а, скажем, сорок? Или. десять раз по сорок — вытянешь, управишься?! — спросил низенький, подмигивая, кривя губы и всей мимикой жирного лица давая понять, что отрицательный ответ не годится.

— Так точно! — рявкнул Гурыня молодецки. — Управлюсь!

Сидевший посередине огромный и важный седовласый румяный старец встал, вышел из-за стола, подошел к Гуры-не. И нежно похлопал его по небритой щеке.