К четырем часам стали прибывать гости. Топот лошадей, скрип колес кабриолетов, визг тормозов тяжелых карет доносился до Теодосии через открытое окно. Она слушала звуки радостной суматохи и праздничного возбуждения, мечтая как можно скорее стать его частью. Адонис, самый модный парикмахер, специально вызванный для Тео, держал щипцы около своей черной щеки, проверяя их температуру, и эта его осторожность раздражала Тео.

– Торопись, Адонис, – умоляла она, – люди уже прибывают.

Старый негр бросил презрительный взгляд в направлении окна.

– Это республиканский сброд, мадемуазель, – вовсе не обязательно спешить. Что они знают об этикете? – Он пыхтел, крутился волчком и искусно стриг волосы Тео. – Выскочки! Жозефина Богарне, которая сейчас властвует над Францией. Я видел ее много раз на Мартинике. Выглядит не лучше, чем проститутка.

Тео захихикала, а он завращал своими умными с желтоватым оттенком глазами.

– Простите, мадемуазель, но это правда. Они позволяют этому корсиканскому разбойнику править ими вместе с Жозефиной. – Он выронил гребень.

Руки его затряслись, розоватые ладони покрылись испариной.

– Они даже говорят, что Бонапарт станет королем! Когда-нибудь, мадемуазель, эти дураки спасуют, и Бурбоны возвратятся. Я уверен, Бурбоны будут на троне, принадлежащем им по праву.

Его глаза увлажнились, и он забормотал что-то про себя. Тео вздохнула. Он был снова далек в мыслях, бедный старик. Ничего не оставалось делать, как терпеливо ждать, когда он поднимет, наконец, свой гребень.

Адонис был лучшим парикмахером в городе, все знали его историю и мирились с его манией. Он родился на Мартинике свободным негром, страстно верным своему королю. Людовик XVI и Бог сливались для него в единое целое. Когда началась революция, он успел бежать с острова вместе с друзьями. Прибыв в Нью-Йорк, он принял обет, что не покроет свою седую голову до тех пор, пока Бурбоны не вернутся к власти.

Тео, потеряв надежду, что ее прическа когда-нибудь будет закончена, решила оторвать Адониса от его мыслей.

– Граф Жером де Жольет приедет сегодня, – лукаво сказала она.

Адонис тут же взялся за дело. Он поднял свой гребень и слегка улыбнулся.

– Я сделаю вас неотразимой для него.

Он укладывал ее локоны, ловко вставил маленькое белое страусиное перо и закрепил его с веточкой розовых бутонов.

– У мадемуазель красивый, классический нос; я сделал так, чтобы это было более заметно. И у нее прекрасные глаза; ей не следует опускать волосы слишком низко на лоб, кроме двух небольших локонов, именно так, как я и сделал. К тому же они уравновешивают подбородок. Теперь никто не заметит…

– Да, Адонис, вы сделали из меня шедевр. Спасибо, но я должна подготовиться. Я вижу, что уже подъезжает экипаж Гамильтонов, а это значит, что уже поздно. Пегги расплатится с вами.

Она вытолкала старика за дверь и позвала горничную. Та стала затягивать ее нежное, юное тело в корсет, сделанный из стали и кожи. Тео ненавидела его и старалась надевать как можно реже, независимо от моды. Поверх корсета была надета короткая муслиновая нижняя юбка, затем белые, шелковые чулки со стрелками и крошечные желтые атласные туфли на лайковой подошве.

Туфли не делали ее высокой, но в парижском платье она казалась выше, так как оно было скроено очень просто, в соответствии с последней модой: длинные, ниспадающие складки белого индийского муслина, перехваченные высоко под грудью вышитым поясом, позолоченный узор которого, в виде виноградной лозы, повторялся и на кромке платья.

И, конечно, ожерелье, сверкающее на ее белой коже как капли дождя.

Когда она посмотрелась в зеркало, то увидела, что она прекрасна. Ее сердце было переполнено приятным ощущением могущества. Это был ее вечер, ее день. Вызывать всеобщее восхищение и принимать поздравления, ощущая на себе нежно одобряющую улыбку Аарона, что могло быть более радостным в жизни?

Она остановилась в нерешительности, прежде чем войти в длинную гостиную, уже наполненную людьми. Несмотря на яркий солнечный свет снаружи, шторы были задернуты, все сто тонких свечей зажжены. Они сияли в хрустальных подвесках как лес мерцающих желтых огней.

При ее появлении шум разговора утих, и все головы повернулись в ее сторону. Аарон, безупречный в своем сизо-сером атласном костюме и белом галстуке, отделился от группы людей и бросился к ней.

– Вот, наконец-то, и королева Теодосия! Я думаю, сегодня мы можем позволить ей королевскую привилегию опаздывать.

Он улыбался ей с нескрываемой гордостью, несмотря на свое деликатное замечание. Аарон не выносил опозданий, особенно если приличия требовали, чтобы хозяйка была готова задолго до прибытия гостей. Когда он вел ее через гостиную к камину, Тео было приятно, что ее так легко простили.

Миссис Александра Гамильтон подошла первой, ступая легко, как девочка, несмотря на то, что имела восьмерых детей. Она поцеловала Тео в обе щеки, поздравив с днем рождения. Ее высокая дочь Анжелика следовала за ней степенно, ее маленькое меланхоличное лицо уже было омрачено той болезнью, которая позже заявит о своих правах. Затем сам генерал Гамильтон низко склонился к руке Тео.

Тео весело улыбалась на его комплименты, маскируя свою нелюбовь и страх, которые он всегда внушал ей. Она знала, что для этого не было причин. Он и Аарон были политическими противниками, и у них было несколько публичных стычек, но это было свойственно многим людям, которых она сердечно любила. Кроме того, Аарон и Гамильтон были достаточно дружны между собой и называли друг друга по именам. К тому же, они сильно походили друг на друга: оба были невысокими мужчинами, утонченными и изысканными в одежде, оба – галантными кавалерами с дамами. В этот вечер генерал Гамильтон был особенно великолепен в своем костюме из фиолетовой парчи, его волосы песочного цвета были припудрены в манере федералистов.

– Какая на тебе прелестная безделушка, Тео, – сказал он, обнажая свои белые зубы. – Она почти соперничает с блеском твоих глаз.

– Отец подарил мне ее сегодня утром…

– Ах! Твой отец никогда не скупился щедро украшать красоту. – Он говорил спокойно, но она заметила, как загорелись его глаза.

Еще одно очко не в пользу Бэрра, подумал он, отворачиваясь. Безрассудная расточительность, соединенная с крючкотворством. Очень похоже, что за эти великолепные драгоценности заплатили деньгами, полученными обманным путем у фиктивной водной компании Бэрра. Если за них вообще заплатили. Увертливый негодяй! Он должен быть остановлен любой ценой, прежде чем уничтожит страну своим грабежом и интригами. Бог не позволит, чтобы у него появилась возможность сделаться президентом. Джефферсон был достаточно плох – но Бэрр был бы чудовищен.

Он устроился в углу и изучал собравшееся общество. Полгорода было здесь. Ливингстоны, Свартвоуты, Моррисы и Сэдвики, Бартоу и Прево, родственники последней миссис Бэрр. Была маленькая, хорошенькая Кэти Браун, разговаривающая с протеже Бэрра, молодым Вандерлином, а также горстка молодых щеголей вокруг нее.

Честно говоря, он не возражал бы против этих гостей, которые представляли достаточно естественный выбор, но почему Бэрр должен всегда окружать себя французами? Он свирепо посмотрел на графа де Жольета, который был нарумянен и в кружевах, как женщина. И почему сюда включены братья Дюпон де Немур со своими женами? Едва ли они занимают какое-нибудь положение и почти не говорят по-английски.

Гамильтону не нравились иностранцы, и он сердито потягивал пунш в ожидании скучного вечера.

Виктор и Элетер Ирене Дюпон не чувствовали неприязни этого великого человека. Они были привлекательными молодыми людьми, высокого для французов роста и восторгались всем, что происходило в этой новой стране. Еще этим утром, во время охоты на бекаса у Ирене появилась блестящая мысль, и он нетерпеливо ожидал возможности обратиться за советом по этому поводу к полковнику Бэрру. Так как федералисты отступали, Бэрр и Джефферсон, очевидно, выигрывали. Или к генералу Гамильтону, проницательный французский ум подсказывал ему, что все же следует быть осторожным, чтобы не обидеть теряющих силу монархов – известно, что они время от времени возвращаются.