- Ну, не все, конечно. Я, видите ли, больше интересуюсь поэзией.

С таким же успехом Филипп мог дать любой другой ответ. Ему хотелось одного - "сломать лед".

- Знаю, знаю, - сказал Миньо, - я видел у мадам Амабль вашу книжечку.

Но сейчас Филиппу совсем не улыбалось переводить разговор на такую скользкую тему, как свои поэтические опыты.

- Я достаточно читал Карла Маркса и пришел к убеждению, что он прав, заявил он. И во внезапном порыве добавил: - Я убежден, что вы, коммунисты, переоцениваете противника. Вы даже представления не имеете, до какой степени разложился мой класс.

Ничего подобного Миньо не ожидал. Он уцепился за слова "мой класс" и ответил:

- У вашего класса еще достаточно силы, чтоб подвинтить гайку, когда дело касается рабочих. И доказательство этому...

Он показал на петицию, которую только что подписал Филипп.

- Верно, - согласился Филипп, - эту сторону вопроса я еще недостаточно продумал.

Лоб у него был высокий, гладкий - ни морщинки, ни складочки между широко разлетающимися бровями. Он задумчиво поднес ко лбу руку. Казалось, он старается нахмурить брови и это никак ему не удается. Он посмотрел на Миньо с таким обескураженным видом, что тот с трудом удержался, чтобы не наговорить ему любезностей.

- Многое до меня еще просто не доходит, - признался Филипп. - Так загляните как-нибудь ко мне... Я буду очень, очень рад.

Миньо горячо поблагодарил Филиппа за то, что он подписал петицию. Вечером он застал у Пьеретты рабочего Кювро и Бомаска и отдал отчет "о проделанной работе".

- Непременно сходи, - посоветовал Кювро. - Полезно узнать, чем он там дышит. А может, и действительно славный парень.

6

Недели через две после бала, устроенного коммунистической секцией Клюзо, ко мне явился Фредерик Миньо. Он приехал в Гранж-о-Ван по шоссе на мотоцикле и привез бумаги, которые ему вручил Филипп Летурно; по мнению Миньо, они могли пригодиться мне для газетных статей.

После своей первой встречи с Филиппом Летурно в конторе фабрики Фредерик Миньо все-таки выждал несколько дней. "Мне вовсе не хотелось, пояснял он, - чтоб у него создалось впечатление, будто я так сразу к нему и побежал". Наконец как-то вечером часов около девяти он отправился в "замок".

Филипп занимал флигель, где прежде жили сторожа. В каждой комнате было по два окна, одно выходило на шоссе, другое - в парк. Железные ставни со стороны шоссе не открывались даже днем.

- Если вы увидите сквозь ставни свет, смело стучитесь, - предупредил его в первую встречу Филипп.

Миньо постучался в ставень. Филипп тотчас же отпер калитку, пробитую рядом с широкими решетчатыми воротами парка.

- Как мило с вашей стороны, что вы зашли! - воскликнул он.

Около флигеля на аллее Миньо заметил длинный спортивный автомобиль "альфа-ромео". Из дома доносились взрывы смеха и женский голос. Миньо попятился:

- Я вам помешал, я лучше зайду в другой раз...

- Да нет же, совсем напротив, - сказал Филипп, подталкивая гостя к дверям флигеля.

Миньо сразу узнал двух молодых женщин, которые были с Филиппом на балу. Натали Эмполи лежала на железной раскладушке, рядом на стуле стояла бутылка виски и три рюмки. Белый вязаный свитер обтягивал ее костлявые плечи и красивые маленькие груди. Бернарда Прива-Любас, все в том же костюме строгого английского покроя, рылась в пластинках, наваленных прямо на кресло.

Миньо с удивлением оглядел жилище молодого директора - стены выбелены известкой, кресла в полотняных чехлах. Из настоящей обстановки один только книжный шкаф, и тот без дверок; на полках в беспорядке валяются книги, бумаги, и тут же лежит электрическая бритва. Дверь в соседнюю комнату была открыта, и Миньо заметил пружинный матрас, свернутый тюфячок, смятые одеяла (здесь после того бала ночевали Натали и Бернарда) и прямо на полу стопки книг. С потолка свисала веревка, при помощи которой открывался люк на чердак.

От Летурно не укрылось удивление гостя, и, показав на раскладушку, он заявил:

- Если бы я вообще мог быть счастливым, я был бы вполне счастлив и на этой раскладушке. Я велел обставить свой служебный кабинет лишь в знак протеста против скаредности АПТО, а картины моих любимых абстрактных художников должны вносить смятение в душу Нобле.

Затем он представил гостя дамам.

- Виски?.. - предложила Натали.

- Спасибо, но...

Миньо хотел добавить: "Но не знаю, понравится ли мне виски". Однако он воздержался, фраза так и осталась незаконченной.

- А как поживает черноглазая? - спросила Натали.

- Черноглазая? - с удивлением переспросил Миньо.

- Ну да, черноглазая, - настойчиво повторила Натали. - Та молоденькая женщина, которая отказалась танцевать с Филиппом.

- Ах, да, - протянул Миньо.

- Она красивая, - продолжала Натали. - А вот от меня остались кожа да кости.

Явно дурачась, она оттянула ворот свитера и затем тихонько отпустила его; пузыри набравшегося внутрь воздуха постепенно опадали; шерстяное джерси снова плотно обтянуло ее костлявые плечи.

- Вот вам, - сказала она, одергивая свитер.

- Господину Миньо плевать, - вдруг закричала Бернарда.

- Правда? - спросила Натали, приподнявшись на локте.

Миньо счел за благо промолчать.

- Значит, вы тот самый "красный", о котором нам рассказывал Филипп? снова начала Натали.

Филипп, перебиравший связки бумаг на полке книжного шкафа, обернулся.

- Отстань от него, - крикнул он.

- Извините меня, - обратилась Натали к Миньо, - но боюсь, что я уже пьяна.

Наконец Филипп отыскал нужные бумаги.

- Здесь у меня есть кое-что интересное для вас, - обратился он к Миньо. - Пройдемте в соседнюю комнату.

- Почему в соседнюю комнату? - запротестовала Натали.

- Потому что нам надо поговорить о серьезных вещах.

Натали вдруг произнесла тоненьким голоском:

- Филипп, ну, Филипп, миленький, ну прошу тебя, Филипп, мне будет так приятно, если ты хоть раз в жизни поговоришь при мне о серьезных вещах.

Филипп молча пожал плечами, однако пододвинул гостю кресло в чехле, а сам сел напротив на раскладушку в ногах Натали. Он держал четыре связки бумаг.

- Я тут рылся в архивах фабрики, - сказал он, - и вот, видите ли, обнаружил кое-какие документы... Хотя они представляют только историческую ценность, однако могут пригодиться в той борьбе, которую вы ведете... - И, помолчав, он мрачно произнес: - Наше семейство уже издавна было настоящим разбойничьим гнездом.