На следующий день по всему участку землекопы прекратили работу за полчаса до обеденного перерыва и двинулись колонной к конторе. Бомаск выступил от имени всех. Десятник побледнел, но не осмелился прикрикнуть: на него пристально смотрели сто пятьдесят пар суровых глаз. Он попросил отсрочки для ответа и с первым же поездом выехал в Лион, спеша доложить начальству о неожиданном бунте. В Лионе его прежде всего распекли за то, что у него нет "щупалец". Как это он не проведал, что назревает бунт? Сообразительный человек пресек бы мятеж в зародыше.

Тем временем Бомаск дошел по шпалам до станции Клюзо и спросил у повстречавшегося ему железнодорожника: "Где тут профсоюзный комитет?" Его послали к Пьеретте Амабль.

Так я узнал от него, что племянница моих соседей, "мадам Амабль молодая", - секретарь местного Объединения профсоюзов, входящих в ВКТ, является также членом комитета секции коммунистической партии.

Итальянец все рассказал Пьеретте. Через несколько дней из Лиона прибыл инженер, сын французского колониста в Алжире, славившийся своим умением разговаривать с черномазыми и макаронщиками. Инженер привез ответ правления, и для переговоров к нему явились Бомаск и Пьеретта Амабль. "Вы-то зачем вмешиваетесь? - возмущенно сказал Пьеретте инженер. - Наши рабочие не состоят в профсоюзе". Однако он ошибся. Пьеретта Амабль и Бомаск с толком воспользовались отсрочкой, которую попросил десятник, и землекопы были уже организованы в профсоюз. Пришлось уступить почти по всем пунктам требований, так как правление запаздывало против договорного срока с выполнением земляных работ и боялось в этих условиях забастовки. Пьеретта Амабль знала это и не сочла нужным скрывать от инженера свою осведомленность.

- Она, значит, опытный руководитель? - спросил я.

- Ей еще и двадцати пяти не исполнилось, - ответил Красавчик.

Через несколько месяцев Бомаска уволили со строительства, и он не мог конфликтовать, как рабочий-иностранец, у которого и документы вдобавок не в порядке. Товарищи также не могли выступить на его защиту электрификация ветки уже заканчивалась, и вскоре им всем грозило увольнение и безработица. Пьеретта Амабль устроила его на сыроварню, где у нее были друзья.

В моем дневнике имеется следующая запись, сделанная 8 апреля:

Вчера Жюстен работал на фабрике в ночную смену. Утром я не слышал сигнала сборщика молока. Я подошел к окну. Грузовичок стоял около трех сосен, бидон с молоком дожидался Красавчика у каменного креста. Через некоторое время он появился на крыльце, с ним вышла и Эрнестина, положив руку ему на плечо.

Я вознегодовал. Может быть, я просто-напросто позавидовал итальянцу? Но я старался убедить себя, что мне хочется только защитить счастье Жюстена и Эрнестины, свидетелем которого я был повседневно.

Сегодня я ездил в Клюзо за покупками, пристроившись в кабинке Красавчика.

- Ты что же, так и будешь всю жизнь собирать молоко для сливного пункта? - спросил я его.

- Нет, конечно, - ответил он. - Скоро будет разбираться мое дело. Товарищи с "Ансальдо" пригласили хорошего адвоката. Когда все уладится, я вернусь в Италию.

- Франция велика, - заметил я, - мир велик. Ты и в слесарном деле, и в политике можешь многому научиться в любом другом месте. У тебя нет ни жены, ни детей. Что тебя здесь держит? Ты на все руки мастер и мог бы заработать себе кусок хлеба где угодно: и в марсельских доках, и на каком-нибудь заводе в Бийянкуре, и в джунглях Бразилии. Ну что ты киснешь тут и трясешься по дорогам на разбитом драндулете? Разве ты не понимаешь, что эти горы - царство Спящей Красавицы. Ты проснешься через сто лет и будешь дряхлее старика Амабля.

Итальянец, смеясь, поглядел на меня.

- Я ведь учусь тут французской грамоте, - сказал он. - Дело полезное, раз живешь во Франции. Вот когда не буду больше делать грубых ошибок в диктанте, обязательно отправлюсь поразмять ноги.

- Да разве одна только мадам Амабль знает французскую грамматику? Везде найдутся товарищи, с которыми ты можешь писать диктовки.

- Не все ли равно, где ждать - там или здесь? - сказал он.

Я уже начал терять терпение.

- Послушай, - воскликнул я, - ведь каких женщин ты любил? Генуэзок! Огневых женщин! Не понимаю, что тебе может нравиться в здешних вялых крестьянках.

- Ну что ты, они славные, - возразил Красавчик, - очень славные... - И, помолчав, добавил: - Да почти все женщины очень славные. Меня не женщины здесь удерживают... Женщины, что ж... Я им помогаю время скоротать, и они мне в том же помогают...

- Эрнестина совсем не нуждается в твоей помощи. Она очень счастлива со своим мужем.

- А ты откуда знаешь? - спросил итальянец, пристально глядя на меня, и в зеленовато-серых его глазах заискрилось лукавство.

За поворотом шоссе вдруг замелькали черепичные кровли Клюзо, разбросанные ниже дороги; и сверху нам, словно с самолета, виден был весь старый город, расположенный ярусами по склону холма с округлой верхушкой, возвышавшегося на стыке двух глубоких долин; видны были белые высокие дома рабочего поселка, построенного на узкой полосе земли между скалой и берегом Желины, быстрой горной речки, где, говорят, водится форель; четко вырисовывались зубчатые коньки крыш фабричных корпусов и огромные буквы АПТО (Акционерное прядильно-ткацкое общество) - по одной букве на крыше каждого корпуса. Выше и ниже городка, переплетаясь между собой, точно пряди волос в длинной косе, шли две дороги - шоссе и железнодорожная линия - да сверкали плесы речки, а с двух сторон теснились высокие голые скалы, где в обрывах ясно выступали пласты земной коры.

- Верно ты говоришь, - сказал вдруг он. - Надо мне отсюда уезжать. Уж очень кругом горы безобразные - прямо скелеты какие-то!

Мы спустились ниже, одолев еще две петли шоссе, извивавшегося по склону горы.

- АПТО на все наложило свое клеймо, как мясник на ободранную тушу, продолжал он. - Не могу я больше выносить здешних краев, тут никто никогда не смеется.

12 апреля

Сегодня утром с юга дул теплый ветерок и по небу тихонько плыли белые и розоватые круглые облачка. Я вышел прогуляться. Во дворе Амаблей я увидел Красавчика - он явился раньше обычного. Так как Жюстен в то утро был дома, Красавчик не торопился взять бидон Эрнестины, и мы немножко поболтали.