- И в воскресенье и в будни ложусь спать в девять часов вечера, читаю, пока не засну.

- Поедем обратно в Лион, - предложила Бернарда. - Возьмем с собой Филиппа. Он выпьет с нами в каком-нибудь веселом местечке, а завтра утром вернется поездом...

- Ах нет! В Лионе все ужасно скучные, не лучше немцев, - запротестовала Натали. - Таких закоренелых провинциалов только в Мюнхене еще увидишь. Mitteleuropeische [среднеевропейские (нем.)] нравы начинаются в Лионе...

И Натали принялась распространяться на эту тему. Она уже немало попутешествовала на своем веку и любила насмешничать по поводу тех стран, в которых побывала.

- Ну тогда поедемте в Шарбоньер, попытаем счастья в рулетку, соблазняла Бернарда.

Бернарда, особа двадцати восьми лет, принадлежала к обедневшей ветви семейства Прива-Любас. Она никогда не играла на собственные деньги, которые с трудом зарабатывала в своем родном городе перепродажей антикварных вещей. Натали была азартным игроком, и, когда ей везло, Бернарда, нахально воруя у нее жетончики, тоже делала ставку; ей случалось таким манером без малейшего для себя риска срывать солидные куши. Она называла этот способ "играть дуплетом".

- Я уверена, что и в Клюзо найдутся какие-нибудь развлечения, упрямилась Натали. - Неужели здесь даже по воскресеньям заваливаются спать в восемь часов вечера?

- Давайте спросим у Нобле, - сказал Филипп.

Мысль была вполне логичная. Нобле выполнял за него всю работу в конторе, Нобле нашел для него приходящую прислугу и подыскал ресторан, Нобле оберегал его покой, так как попасть в кабинет директора по кадрам можно было только через комнату, где сидел начальник личного стола, и поэтому господина директора никогда не тревожили.

- Ладно, - сказала Натали. - Кстати, посмотрим на твою нянюшку Нобле.

В своих письмах Филипп, разумеется, мог рассказывать Натали и Бернарде лишь о тех, кого он видел, а видел он в Клюзо одного Нобле, и Филипп подробнейшим образом описывал его целлулоидные воротнички и манжеты, "какие носили еще до первой мировой войны", рассказывал о карточках, заведенных Нобле на каждого рабочего и служащего, с таинственными значками всех цветов и всех форм, по которым можно было сразу узнать все, что угодно: усердие в работе, политические и религиозные взгляды, принадлежность к профсоюзу, семейное положение, количество детей, любовные связи - словом, всю жизнь человека.

- Это шпик, - с брезгливой гримасой сказал Филипп своим дамам. - Но ко мне он относится с почтением, потому что я внук Франсуа Летурно, "великого Летурно", как он выражается. - Все трое весело хохотали и, намекая на пьесу Жан-Поля Сартра, дали Нобле прозвище "Почтительный" [имеется в виду пьеса Сартра "Почтительная проститутка"].

- Едем сейчас же к Почтительному, - потребовала Натали.

Они застали Нобле за обедом. Жил он на окраине города, у Лионской дороги, в домике дачного типа, построенном по стандартному образцу, утвержденному АПТО для квартир административного персонала. Мадам Нобле носила кольцо с маленьким бриллиантом - подарок мужа ко дню их серебряной свадьбы, плод огромных жертв, так как начальник личного стола после тридцатилетней службы на фабрике получал только сорок пять тысяч франков жалованья в месяц. Филиппу Летурно платили шестьдесят пять тысяч, да мать давала ему сорок.

Мадам Нобле тотчас предложила сварить для гостей кофе.

- Нет, нет, ни за что! - ответила Натали, решив, что в таком доме кофе, вероятно, отвратительный.

Мадам Нобле так и поняла ее отказ. У этой седовласой женщины был свежий цвет лица, как и подобает провинциалке, которая не пьет вина и вовремя ложится спать. Она густо покраснела и тотчас ретировалась на кухню.

- Что можно предпринять нынче вечером в вашей пустыне? - спросила Натали.

- Сходите в кино, - посоветовал Нобле. - Сегодня идет...

- Я признаю только старые немые фильмы, - отрезала Натали.

Натали была очень худа, но бюстом своим могла гордиться: грудь у нее была небольшая, округлая, упругая и высокая; поэтому Натали почти всегда носила, как и в тот вечер, широкую юбку со сборками и очень облегающую вязаную кофточку из тонкой шерсти; шея у нее была длинная и гибкая, голова маленькая, с целой шапкой курчавых, коротко подстриженных волос, как будто взлохмаченных порывом ветра; на худом лице резко выделялся горбатый нос и ярко намазанные губы, казавшиеся толще от подрисовки губной помадой. Когда она пила, ее узкие карие глаза темнели, казались черными и блестели, как два осколка антрацита; тогда она сверлила своих собеседников пристальным взглядом, и выражение ее глаз ясно говорило: "Не верю ни одному слову, лучше уж выкладывайте карты на стол".

Натали ужасно не понравилась Нобле, он принял ее за потаскушку из-за обтягивающей грудь кофточки и кроваво-красных губ. "Намазалась, как в кино", - подумал он. Но когда Филипп Летурно, представляя ему своих спутниц, назвал одну "мадемуазель Эмполи", а другую - "мадемуазель Прива-Любас", он сразу насторожился. Ему было хорошо известно, что Эмполи и Прива-Любасы - члены правления АПТО, но, какую роль они играют в руководстве фабрикой, он не знал. С тех пор как предприятие Франсуа Летурно было поглощено акционерным обществом, Нобле не знал хорошенько, кто же его хозяева. Когда он приезжал в Лион в правление АПТО за указаниями, его всегда принимал главный директор господин Нортмер - такой же служащий, как и он сам.

- Нет ли у вас тут какой-нибудь танцульки? - приставала к нему Натали.

- Да, да, - подхватил Филипп, - какого-нибудь кабачка, где можно потанцевать и выпить стаканчик под музыку?

- Представьте, такая незадача - нынче вечером в Клюзо потанцевать можно только на балу, который ежегодно устраивают здешние коммунисты.

- Туда пускают только коммунистов? - спросил Летурно.

- Да нет, - ответил Нобле. - Танцевать придет все та же молодежь, которая пляшет каждое воскресенье в том же самом зале на балах местных обществ: "Товарищество бывших альпийских стрелков", "Игроки в кегли", "Пожарная дружина", "Взаимопомощь садоводов".

- Взаимопомощь садоводов? Вот забавно! - воскликнула Бернарда Прива-Любас.

- Идемте к коммунистам, - решила Натали.