Только этой зоркой и строгой цензурой класса можно объяснить такое противоречие: церковь свирепо боролась против пережитков древней, языческой религии, а все-таки эти пережитки не исчезли и в наши дни. А вот песни крестьянства о своем прошлом, о попытках борьбы своей против рабства или совсем исчезли, или же сохранились в ничтожном количестве и явно искаженном виде. Как будто крестьяне и ремесленники не слагали песен в эпоху Смутного времени про Ивана Болотникова, самозванного царя, про царя Василия, шуйского торговца овчиной, песен о Степане Разине, Пугачеве, "чумном" московском бунте 1771 года, будто бы монастырские и помещичьи холопы и рабочие казенных заводов не пели о своей горькой жизни. Этот варварский процесс вытравливания, обезличивания народного творчества - насколько я знаю - не отмечен с достаточной ясностью историками культуры и нашими иссле-дователями "фольклора".
...Из клуба поехали на слет пионеров Северного края, на другой конец широко разбросанного Мурманска. Два часа ночи, и, хотя небо плотно окутано толстым слоем облаков,- все-таки светло, как днем. По улицам еще бегают дети - мелюзга, возраста "октябрят". Эти люди будущего спят, должно быть, только зимой. Какой-то седой, тоже бессонный, "мурман" садит елки пред окнами дома, две уже посадил, роет яму для третьей. Ему помогает высокая странная женщина в зеленом свитере и в кожаной фуражке Почти всюду недостроенные дома, и по всем улицам ветер гонит стружку. Улицы очень широкие, видимо, в расчете на пожары: город - деревянный.
- Почему не строите из камня, из железобетона?
Два ответа:
- Дорого
- Каменщиков нет.
"Вот бы итальянских пригласить сюда",- подумалось мне.
Жалобы на недостаток строительных рабочих я слышал не один раз.
- Сезон здесь короткий, работают они сдельно, сколько хотят, заработок большой,- а не заманишь их, бормочут: далеко, холодно, "ядовитый" океан, девять месяцев солнца нет.
Плотников и каменщиков не упрекнешь за то, что они не знают одной из далеких окраин своей страны,- ее не знают и многие из людей, которые обязаны знать область, где они работают.
- Я недавно здесь,- говорил мне один из товарищей,- недавно - и еще не принюхался. Но уже ясно - богатейший край! Ежели его по-настоящему копнуть - найдется кое-что и поценнее хибинских апатитов.
В доказательство своих слов он сообщил, что где-то "поблизости" мальчишки находят слюду и "куски металла, должно быть, цинка или евинца".
- Тут был один лесовод, так он говорил, что здесь растет высокоценное дерево - мелкослойная ель, и будто нигде нет этого дерева в таком количестве, как у нас А поселенцы на дрова рубят эту ель.
И, усмехаясь, продолжал:
- До курьеза мы ни черта не знаем! Недавно в лесах, около границы, медеплавильный завод нашли, хороший завод, построен, должно быть, в годы войны. 75% оборудования еще цело, только железо кровельное и кирпич разграблен, видимо, поселенцы растащили. Стали мы искать: чей завод? Никаких знаков! Нашли в Александровске заявки на медную руду, одна - времен Екатерины, другая - Николая Первого, кажется. Но заявки не на то место, где поставлен завод. Чудеса...
Мне принесли образцы находок - несколько кусков слюды и свинцового блеска. Я спросил: установлены ли места нахождения этих руд?
- Нет еще. Специалистов ждем. В Хибинах они целым табуном возятся с апатитами, наверное, и сюда заглянут.
Человек помолчал и, вздохнув, сердито договорил:
- Я не "спецеед", а все-таки так же мало верю им, как они нам. Съездит в лес, понюхает и скажет: действительно это руда, но - нерентабельна, промышленного значения не имеет. Чёрт его знает - так это или нет? Вам, конечно, известно, что кое-кто из них всё надеется, что старые хозяева еще вернутся, а старые-то хозяева, наверное, передохли давно...
Мне показалось, что здесь довольно много людей, которые "не принюхались" к этому краю. И, кажется, это не их вина,- их слишком часто "перебрасывают" с места на место.
- А где тут замшу вырабатывают? - спрашиваю я.
- Замшу? Не слыхал. Я тут недавно.
Другой сообщает:
- Не замшу, а - лайку! Но это около Кеми будто бы...
- Читал я, что по мурманскому берегу в сторону Лапландии есть несколько месторождений серебряно-свинцовой руды, а около Кандалакши будто бы золото.
- Всё может быть,- говорят мне весьма хладнокровно.
Край требует работников энергичнейших, которые быстро и всесторонне умели бы присмотреться, "принюхаться" к его природе, его богатствам, к условиям его быта. Человек "проходящий", я, конечно, понимаю, что мое право критики ограничено тем фактом, что для более глубокого изучения действительности у меня "не хватаит" времени. Такое глубокое и всестороннее изучение - социальная обязанность молодежи, ее дело и ее радость.
А все-таки в Мурманске особенно хорошо чувствуешь широту размаха государственного строительства. Размах этот, конечно, видишь и понимаешь всюду в центрах и областных городах, где энергия рабочего класса, диктатора страны, собрана в грандиозный заряд. Но здесь, "на краю земли", на берегу сурового, "ядовитого" океана, под небом, месяцами лишенным солнца, здесь разумная деятельность людей резко подчеркнута бессмысленной работой стихийных сил природы.
Ни Кавказ, ни Альпы и - я уверен - никакая иная горная цепь не дает и не может дать такой картины довременного хаоса, какую дает этот своеобразно красивый и суровый край. Тут получаешь такое впечатление: природа хотела что-то сделать, но только засеяла огромное пространство земли камнями. Миллионы валунов размерами от куриного яйца до кита бесплодно засорили и обременяют землю. Совершенно ясно представляешь себе, как двигался ледник, дробя и размалывая в песок рыхлые породы, вырывая в породах более твердых огромные котловины, в которых затем образуются озера, округляя гранит в "бараньи лбы", шлифуя его, создавая наносы валунов, основу легенд о "каменном дожде".
Воображение отчетливо рисует медленное, всё сокрушающее движение ледяной массы, подсказывает ее неизмеримую тяжесть, а в железном шуме движения поезда слышишь треск и скрежет камня, который дробит, округляет, катит под собою широчайший и глубокий поток льда.